Москалев кроме «Беломора» никогда и ничего не курил. Ни сигарет, ни папирос. Признавал только эту марку. — Больше всего я опасался вот таких пустобрехов, которые даже не крестятся, когда им что-то кажется, — смеясь, отшучивался Петрищев и тут же переходил в атаку: — Ты лучше расскажи, как домой в бабьих трусах пришел после очередной «засады». — Тут ты врешь. Это дело было не со мной, а с участковым Меховым. — Москалев коротко, но задорно, как только умел делать это он, засмеялся, вспоминая веселую и комичную историю. Отсмеявшись, стал рассказывать: — На этом участке еще до Минаева работали Васька Густилин и Пашка Мехов. Паромов их, возможно, и не знает, а остальные должны… — Были такие, — согласился Петрищев. — Верно, — поддакнул Минаев, а Василий Иванович, поморщившись, попросил: — Не перебивайте. Дайте человеку спокойно рассказать. Все притихли, и Москалев продолжил: — Как-то раз в зимнюю пору договорились они с двумя бабенками из общежития, что на улице Дружбы, в любовь поиграть. — Святое дело, — хмыкнул Подушкин. — Взяли водочки, закуски — и после работы к ним, в общежитие… Дело-то молодое. Когда свои дела сделали, стали домой собираться. Вот тут Паша и дал маху: вместо своих трусов натянул то ли в темноте, то ли спьяну рейтузы подруги. — Вот балда… — не сдержался Крутиков. — Еще какая, — поддакнул Минаев. — Короче говоря, — зыркнул на обоих Москалев, чтоб не перебивали, — пришли Паша и Чистилин среди ночи к дому Мехова. Мехов дорогой сильно замерз и стучится в дверь с большим нетерпением. «Танюшка! — кричит, — открывай. Совсем замерз!» — Танюшкой звали его жену, — пояснил Москалев. — «Открывай быстрей! Совсем в засаде закоченел! Зуб на зуб не попадает». Открыла Танюшка дверь. Впустила Пашу в квартиру. Тот хлопает себя руками по бокам. — «Холодно! — кричит. — Холодно!» И стал, идиот, при свете раздеваться. Тут Танюшка и увидела бабьи панталоны на нем. Схватила портупею и ну ею стегать бедного Пашу по чем попало: я, мол, покажу тебе как в «засады» ходить, к чужим бабам захаживать!.. А Танюшка, скажу я вам, баба ядреная, покрупнее Паши будет. Хлещет так, что тот только подпрыгивает. Подпрыгивает и кричит: «Танюшка! Ох, горячо! Ой, как горячо!». Сразу про мороз и холод забыл… Все весело заржали, представив себе нарисованную Москалевым картину. — Интересно, — отсмеявшись, спросил Подушкин, — кто той бабенке трусы возвращал: Мехов или Танюшка? — Не знаю, — отозвался Москалев, — но из милиции она Пашу вышибла. — Я женских трусов не «одалживал», — сверкнув прокуренными зубами, вспомнил Крутиков, — но одна подруга как-то мое служебное удостоверение стянула. — В самом деле? — удивился Петрищев. Утрата служебного удостоверения — это почти тоже, что утрата табельного оружия. Такая провинность каралась строго, вплоть до увольнения из органов. Поэтому все навострили уши, а Крутиков продолжил: — Дело шло с ней на разрыв, так она пошантажировать вздумала. Я сначала не заметил. Но тут подошел строевой смотр. Я в карман за удостоверением, а его нет. Я стремглав из строя в кабинет, надеялся, что в другом пиджаке оставил. И там нет. Столы, сейф проверил — нет. Тут и вспомнил, где могло остаться мое удостоверение. Звоню ей. Смеется, стерва, не теряй, говорит… — И вправду, стерва, — проявил солидарность Минаев. — Еще какая… — хохотнул Подушкин. — И чем закончилось сия одиссея? — пыхнув «беломориной», вкрадчиво поинтересовался Москалев. — Пришлось еще месяц с ней повалтузиться, чтобы удостоверение забрать. С тех пор, как от бабы ухожу, обязательно проверяю, не стащила ли чего. Так что, Паромчик, запоминай, — закончил весело Крутиков, обращаясь к молодому участковому, — будешь по бабам бегать, смотри, чтоб что-либо не сперли. Вороваты, как сороки. Особенно, в отношении того, что блестит или звенит… И вообще, бабам палец в рот не клади — всю руку отхватят. Да скажут, что так, мол, оно и было! — Это уж как пить дать!.. — усмехнулся Петрищев. — Верно, штаб? — Главное, чтоб палец, которым детей делают, был цел, — оскалился на Подушкин. — Штаб у нас большой специалист в этом деле, — подытожил фривольный разговор Минаев. — Бабы вокруг него, как кобылицы вокруг жеребца табунятся. Любому из нас в этом деле фору даст. И если так говорит, значит, знает, о чем речь толкает… Самыми молчаливыми за столом были Василий Иванович и Паромов. Первый — в силу своей природной степенности, а второй никакого багажа милицейских историй не имел, к тому же считал нетактично встревать в разговор старших. Просто радовался доброй компании и тому, что был принят ею, как равный. Впрочем, такие посиделки были нечасты и долго не тянулись. — Пора и честь знать, — обычно говорил Москалев, — пошли по домам. Он гасил о край массивной пепельницы, доверху заваленной окурками, неизменную «беломорину» и первым направлялся к выходу. Остальные — за ним. 4 В следующий раз, когда честной компании удалось собраться в кабинете старшего участкового, Минаев рассказывал, как его держал в заложниках рецидивист Зеленцов, вооруженный гранатой. — Сижу, значит, я в опорном пункте. Один. Ни «штаба», ни Василия Ивановича нет. Время перед обедом. Сижу, бумажки перебираю. Перебираю и соображаю, как побыстрее их списать. — Слышали, — весело подмигнул друзьям Крутиков, — не исполнить, а списать. Прошу обратить на это внимание. Большая разница тут: одно — дело сделать, другое — отписаться… — Ладно, не придирайся к словам, — отмахнулся от подковырки Минаев. — Отписаться — еще не значит описаться, — скаламбурил он. — Леонард, не перебивай, — вступился за старшего участкового Москалев, желая возвратить беседу в нужное русло. — Пусть доскажет. Крутиков шутливо поднял руки: — Сдаюсь! — Вдруг открывается дверь кабинета, и входит особо опасный рецидивист Витька Зеленцов по прозвищу «Зеленец», — продолжил Минаев прерванный рассказ. — Его повестками не так-то просто было вызвать, а тут по собственной инициативе пришел. Я даже обрадовался: необходимо было третье официальное предупреждение оформить, чтобы в очередной раз взять его под гласный административный надзор. «Здравствуй, — говорю. — Проходи, присаживайся. Расскажи-ка, что тебя привело в наши края. А потом бумажку одну подпишем: пора тебя опять под надзор брать, чтоб было спокойней и для тебя и для меня». Поздоровался, в кабинет прошел, на стул сел. Все, казалось бы, чин-чинарем идет… Но не тут-то было. Не прошло и полминуты, как достает этот гад из кармана куртки гранату-лимонку и мне так весело ее демонстрирует. «Совсем одолел, — говорит, — начальник, своими проверками. Мыслю — собираешься опять отправить к «хозяину» баланду бесплатно хлебать. Поэтому я и пришел: или договоримся, что оставишь меня в покое, или оба на воздух взлетим… поближе к Богу. Каждый со своими правдами и кривдами, с благими делами и грехами».. А сам, сволочь, вынимает из гранаты чеку и кладет на стол. Осталось только разжать ладонь и отпустить рычажок — и хана… Минаев пригладил ладонью волосы. Видно было, что он не просто вспоминает, но и вновь глубоко переживает ту злополучную ситуацию, произошедшую с ним несколько лет назад. — Знаю я этого «хорька», — вновь встрял в рассказ Крутиков, но уже серьезно, без усмешек и подначек. — Запросто мог себя вместе с тобой взорвать. Хоть и судимый, и особо опасный рецидивист, но человек твердый, с характером. Если давал слово, то всегда его держал. Такие, хочешь, не хочешь, а вызывают уважение, хоть и враги наши по гроб жизни… Крутиков замолчал. Наступила небольшая пауза. — А, может, он блефовал, — предположил без особой уверенности Петрищев. — Принес учебную гранату, и давай над тобой издеваться, нервы твои проверять? — Нет, мужики, граната была настоящая, боевая… И откуда он ее только выкопал, ума не приложу, — продолжил рассказ Минаев. — Стал я его и так и сяк уговаривать вставить чеку на место. И Витей, и Виктором, и дорогим, и уважаемым, «козла» этого называл, только чтобы он гранату не взрывал. — Прижмет — и черта отцом родным назовешь… — философски изрек Клепиков, а Паромов, воспользовавшись короткой паузой, поинтересовался: — Виталий Васильевич, чем же дело окончилось? — Целый час, козлиная борода, мне нервы на свою гранату накручивал, — то ли отвечая на вопрос Паромова, то ли просто ведя нить повествования, продолжил Минаев. — Делать было нечего, пришлось пообещать, дав слово офицера, что под надзор его брать не буду. Только после этого он вставил чеку на место. Потом достал припасенное им заявление, заранее написанное, что он добровольно выдает органам милиции найденную им гранату. Даже дата стояла и подпись. Все просчитал, негодяй… Мне осталось только отнести в отдел эту гранату и заявление. Взрывотехническая экспертиза подтвердила, что граната была боевой. — И что же ему было за гранату? — не удержался от вопроса Подушкин. — Есть же уголовное наказание за незаконное приобретение, хранение и ношение огнестрельного оружия и боеприпасов. Кажется, статья 118 УК РСФСР. И наказание за данное деяние до пяти лет лишения свободы. — Статья 218 УК, а не 118, — педантично поправил Подушкина Крутиков, чуть ли болезненно, почти как личное оскорбление переносивший любую фальшь в вопросах знания УК и УПК. — Сто восемнадцатая статья — это понуждение женщины к вступлению в половую связь. Эта статья специально для тебя, Палыч, писана. Всех дружинниц, перепробовал, котяра усатый (у Подушкина действительно были черные, почти смоляные усы), или через одну?.. Колись, как говорят опера, ведь используешь свое служебное положение начальника штаба, и, соответственно, зависимость дружинниц от тебя?.. — подначивал он Подушкина. — Чистосердечное признание — смягчает наказание… — Может и смягчает, — лукаво усмехнулся Москалев, — но срок точно увеличивает… Крутиков, не отреагировав на реплику Москалева, назидательно продолжил, обращаясь к Подушкину: — Смотри, чтобы какая-нибудь из твоих метресс не написала заявление в прокуратуру! И было непонятно: то ли продолжает шутить, то ли говорит вполне серьезно. — Что ты, что ты, Леонард Григорьевич?!! — засмеялся Подушкин. — Я только по доброму согласию, если что… И никакого злоупотребления служебным положением. — Ладно, — смилостивился Крутиков, переходя уже на серьезный тон: — Ты, штаб, забываешь, что в статье 218 УК есть примечание, согласно которого, лицо, добровольно выдавшее незаконно хранящееся оружие, боеприпасы и взрывчатые вещества, освобождается от уголовной ответственности. Вот так-то! — Да откуда ему знать… — обронил Минаев. — В уголовный кодекс заглядывает раз в полгода. В процессуальный — и того реже. Поэтому, слышит звон, да не знает, где он. Вот в дамском вопросе он спец непревзойденный. Ни мне, ни вам, ни даже вот молодому Паромову, в этом вопросе за ним не угнаться. Мастер!.. — Виноват, товарищ старший участковый, — заскоморошничал начальник штаба ДНД, — исправлюсь. Как только, так сразу… — Потом добавил с ухмылкой: — Вы, товарищ майор, молодого участкового еще плохо знаете. Не смотрите, что он такой скромненький. Да, да. Скромненький, скромненький, а дорожку в библиотеку к молодой библиотекарше Леночке уже давно проторил. Каждую свободную минуту там проводит. То ли книги вдвоем читают, то ли пыль за стеллажами протирают. — На стеллажах пыль стирать — глупое занятие, — усмехнулся Крутиков, намекая на некую интимность. — Куда бы ни шло — с полу или со стола… — Слова специалиста …по влажной уборке, — улыбнулся Минаев. — А то!.. Паромов покраснел … и промолчал, остальные понимающе и ободряюще улыбнулись, но оставили его в покое, не стали «задирать». — Это все чепуха, — сказал Петрищев, возвращаясь к первоначальной теме. — Вся соль в том, что Виталик слово офицера «козлу» дал. Вот этого делать, на мой взгляд, никак нельзя было. Тут, Василич, ты лажанулся. Еще как лажанулся!