— Спасибо, — я убираю меч. — Хотя человеком от этого я всё равно не стану. — Знаешь, люди сами часто не могут стать настоящими людьми, — говорит Кристина. — Плоть и кровь — это не показатель. Они и у животных есть. #004 // Реальная опасность // Марина Обидненько, что я не успела взять с собой больше чёрных красок. Здесь всё чернющее. Мои руки сжаты клешнями, податливо следующими за моими движениями. Я зафиксирована в контроллере виртуальной реальности, который цепко держит меня за каждую конечность. Хорошо, что на корабле предусмотрели специальные держалки прямо перед контроллерами — в одной из них я зафиксила мольберт. Рядом со мной парит в невесомости палитра. Я неудачно задеваю её рукой, и она улетает прочь. Блин блинский! Я тянусь за палитрой, но она оказывается проворней. Клешни останавливаются, и я замираю, словно собака на цепи. — Дядь Вов! — кричу я охраннику, в очередной раз облетающему отсек. — Помогите вылезти! — Чего там у тебя опять стряслось, Марин? — дядя Вова подлетает ко мне. Ему лет сорок. Лицо всё обросшее, волосы, как и у всех нас, слегка растрёпаны. Он рассказывал, что до конца света служил в Росгвардии. Хороший дядька, очень добрый. Но и в меру строгий. — Да опять эта дурацкая палитра от меня убежала, — жалобно говорю я. Мы можем покидать контроллеры, но только чтобы поесть, позаниматься на тренажёрах и изредка по одиночке, строго по расписанию прогуляться по отсеку. Но дядя Вова хороший, он иногда отпускает меня из этих жутких металлических лап на прогулку вне очереди. В этот раз он меня не освобождает, просто ловит палитру и передаёт мне. — Аккуратней будь, — говорит дядя Вова. — А то заберу ведь. Это уже какой раз, пятый? — Извините, — бурчу я в ответ. — Больше не буду её терять. Я смотрю в иллюминатор и окунаю кисть в чёрную краску. Она ложится на холст — мазок, ещё мазок. Может, добавить какую-нибудь туманность? А то что-то картина получается довольно унылая. Чёрный фон и белые точки. В следующий раз нарисую наш отсек. Он, конечно, ещё более унылый и страшный как смерть, но упадническое искусство сейчас хорошо отражает реальность. Зато цветов тут как-то побольше. Белый, серый, оранжевый, красный… Целых четыре! Я смотрю вглубь отсека. Метров на десять вперёд простирается ряд из контроллеров и людей в них — все как один подключены к Хомяку, и все как один в серых облегающих комбинезонах. Они перебирают ногами, размахивают руками и о чём-то болтают. Я живу в бесконечном гаме голосов, который утихает только на поспать и покушать, или когда я сама ухожу в виртуалку — тогда в шлеме врубается шумоподавление. За это я люблю гулять в Хомяке, но часто просто не хочется разрывать связь с реальностью. Я хочу ощущать себя здесь и сейчас, проживать эмоции от происходящего и рисовать. Выплёскивать боль на бумагу. Большинство же просто бежит от невыносимости нашего существования. Слух подмечает в хаосе голосов отдельные фразы: —…я люблю тебя… —…скучаю… —…а-ха-ха-ха-ха… —…за Венеру… —…мам… —…как сам… —…всё будет хорошо… —…приколись, чё услышал… —…у меня тут соседка на корабле — огонь баба… А это парень, который зафиксирован рядом со мной. Дядька лет тридцати, борода с проглядывающей сединой, нос крючком, зубы кривые и голос мерзкий. Фу, блин! Надо найти тебя в Хомяке и врезать тебе по твоим виртуальным… А, фиг с тобой! Всё равно ничего не почувствуешь. Приехали, на меня уже старики всякие зариться начинают. Перевожу глаза на большой панорамный иллюминатор, что занимает всю стену перед нами. Если же обернуться, картинка станет совсем невзрачной: тренажёры, всякие технические штучки, кнопочки, лампочки, дверь и что-то вроде вентиляции. Дядя Вова говорит, что оттуда действительно поступает кислород. Интересно, откуда он здесь берётся? Дядя Вова объяснял что-то про воду и электричество, но я в этом всё равно ни шиша не понимаю. Нет, к чёртовой бабушке такую реальность. Людям всё-таки нужно куда-то от неё убегать, так или иначе. Проживать эмоции — это, конечно, хорошо, но всего должно быть в меру. А то так и с ума недалеко сойти. Так что в картину лучше всё-таки добавить красок, вопреки тому, как на всё обстоит на самом деле. А отсек — фиг с ним, не буду я его рисовать. Лучше уж отправиться в Хомяка и наскринить всяких красивостей для референсов, либо сразу цифровую картину прямо там написать. Или всё-таки настоящую? Что, если в будущем не станет виртуалки? Я могла бы на века запечатлеть земные виды для будущих поколений. Смотрю в иллюминатор: там чернота и звёзды. Они рассыпаны по космосу, словно маленькие бусинки. Далёкие искры, что вспыхивают и не гаснут бесконечно долго, борясь с тьмой, темнее которой я прежде не видела. На нескольких держателях, рсположенных вокруг контроллера, зафиксированы мольберт, чемодан с моими многочисленными шмотками, маленький переносной голографический телек… Хорошо, что к нашему дому, несмотря на его старость, таки присобачили бомбоубежище, а жила я на первом этаже, так что успела захватить максимум своего барахла. Моим близким повезло меньше. У меня больше нет друзей, все они того… Забрали их ядерные бомбы, в общем. Родители выжили, но нас посадили на разные корабли. Теперь я совсем одна, с родаками вижусь только в Хомяке. Но они из тех «стариков», которые считают, что виртуалка плавит мозги, и с момента вылета заходили в онлайн всего пару раз. Так что, можно сказать, и с ними не вижусь. Мне одиноко. Может, надо завести новых друзей? Мы тут все друзья по несчастью, но мои соседи по отсеку унылые все как один. Ещё и этот… старый извращенец. Мне теперь совсем не по себе. А если я с кем-то подружусь, нам проще будет вместе улыбнуться. И проще всего найти этого кого-то в виртуалке. Я разминаю руки и ноги, двигаясь в контроллере. Эта хитрая штукенция как степпер, только круче. Я могу двигаться как угодно, по факту оставаясь на месте. А если упаду, например, она дёрнется так, чтобы мне казалось, будто я действительно упала. Старая и примитивная технология, но на Афродите-7 нейронитерфейсы только у больших шишек. — Включение, — тихонько говорю я. По голосовой команде на глаза опускается забрало шлема, и звуки затихают. Подгружается комната моделирования внешности. Я называю её гардеробной. Мгновение рассматриваю причёску своего аватара. С прошлого раза у меня стоят «колоски»: такие миленькие длинные косички цвета тёплый блонд. Так-то в жизни я русая. Хотела покраситься в блондинку, но пока наспех сгребала краски для рисования, про краску для волос как-то и забыла. Да и краситься здесь, в общем-то, негде. Компенсирую это хотя бы в виртуалке. На мне короткий облегающий голубой сарафан. В нём, конечно, можно найти знакомства, да вот только не те, которые сейчас хотелось бы. Выбираю лёгкое, струящееся словно вода, светло-зелёное платье свободного кроя. Оно неплохо подходит к моим светлым виртуальным волосам. А ещё в нём чувствуется лёгкость, которой сейчас так недостаёт. А вот и моя квартирка. Маленькая старая однушка на первом этаже древнего как сами динозавры дома посреди района, который вдоль и поперёк заполонили новостройки. Здесь всегда было весело и шумно, но сейчас в ней пусто и тихо. Ремонт двадцатилетней давности безнадёжно устарел: круглый белый журнальный столик на одной чёрной ножке, монотонные чёрные и белые шкафы. Фотообои-переливашки, которые меняют изображение в зависимости от угла обзора — сейчас либо устанавливают интерактивные обои-экраны, либо просто красят стены. Сейчас, под этим углом, на них можно увидеть Ниагарский водопад. Красиво. Три угла заняты кроватями: большая двуспальная родаков, кресло-кровать — это моё, и кушетка младшего брата. Моя кровать отделена ширмой с тех пор, как я стала ныть по поводу личного пространства. Так вот и жили. В тесноте, да не в обиде, как говорит папа. Первые несколько дней я создавала эту квартиру с жуткой дотошностью. Думала, мы будем проводить здесь время как раньше, пока родители не отмахнулись от меня. — Мы не будем убивать себе мозги и тебе не советуем! — громко верещала мама. В жизни над моим креслом висели рисунки, около двадцати штук. Жалко, сканов не осталось. Повесила бы их здесь. А без рисунков, родителей, братика в этой квартире очень пусто и одиноко. А ещё без запахов. Помню мама готовила здесь просто божественные блинчики. Иногда, правда, она так их маслила, что есть было невозможно, но менее вкусными они не становились. И как я только бока себе не отъела? Ладно. Задерживаться здесь ни к чему, так что я выхожу на улицу. Там тоже пустынно. Люди гуляют в парках, или в центре, или дома устраивают уютные семейные посиделки, но никак ни в этих двориках. Митино — очень зелёный и приятно пахнущий район, но сейчас я чувствую только стерильный запах своей каюты. Жалко, что у меня нет интерфейса. Может, мой полный фантазии гениальный ум достроил бы запахи. У меня с ними связано много воспоминаний. Например, как теплеет в мае, и воздух наполняется запахом сирени, а я с подружками весело провожу время или гуляю с младшим братом. Я прогуливаюсь между высоких разноцветных новостроек, от тридцати до пятидесяти этажей в высоту, в надежде найти хоть кого-то. Вот две девчонки весело болтают на скамейке, но у них такие странные лица, что мне кажется, это боты. А я ещё не совсем из ума выжила, чтобы пытаться подружиться с безмозглыми алгоритмами. Два парня вдалеке что-то громко кричат и смеются. У одного лицо зелёное, у другого наложен какой-то цветастый рисунок поверх всего тела. Подростки и, похоже, идиоты. Я тоже подросток, конечно, но с такими ребятками водиться как-то не хочется. Над крышами на бешенной скорости с пронзительным визгом проносится аэротакси. Давненько на них не каталась. Надо будет вспомнить былое. Я добредаю до красивого дворика, мы с подружками здесь иногда гуляли. Небольшая, но симпатичная детская площадка, вокруг которой высажены фигурные деревьица с квадратными, круглыми и треугольными кронами. Одно из по форме чем-то напоминает эскимо. Ух, я сейчас душу продала бы за мороженое! По периметру площадки стоят скамейки с мягкими сидушками, и я сажусь на одну из них. Какой приятный солнечный денёк. Я щуру глаза от яркого света, пусть он и ненастоящий. А абссолютно безоблачное небо напоминает о море, на котором я была всего один раз, но запомнила это на всю жизнь. Родители долго копили, чтобы устроить нам яркую и незабываемую поездку. До сих пор помню, как сидела на берегу и смотрела вдаль, и лишь по тонкой полоске горизонта можно было понять, где заканчивается вода, а начинается вода. Ни облачка, ни одной тревожной мысли в голове. Вот же время было. А в такие дни как сейчас я часто прогуливалась с Дашкой, или с Викой, или со Светой, иногда даже с Яной. Когда мы спрятались в бомбоубежище, я первым делом ринулась искать девчонок. Бегала по тёмным серым и зелёным коридорам, спрашивала старших, показывала им фотографиии на телефоне. Никого не нашла, потом плакала часа четыре. До сих пор наивно надеюсь, что они выжили, просто оказались в каких-то других бункерах. А сейчас летят на других кораблях. Дура какая! Ну как в такое можно поверить? На площадке играет один единственный ребёнок в жёлтой футболочке и джинсовых штанишках на подтяжках. Ему на вид не больше семи-восьми. Грустное зрелище, блин. Аж плакать хочется. Но это, наверное, бот. Он так напоминает мне моего Васю! Как так получилось, что всю нашу семью отправили в полёт, а мой четырёхлетний братик остался на Земле? Нет мест на кораблях, бла-бла-бла. На Венере требуется больше взрослых людей для обустройства, бла-бла-бла. За ребёнком присмотрят, бла-бла-бла. Ещё и родители запретили подключать его к Хомяку. Боятся они, видите ли, что виртуальность его детские мозги в кашу превратит. Да у них у самих каша вместо мозгов! Это нечестно. Они обещали обязательно отправить его со второй волной, но я всё равно очень за него волнуюсь. — Привет. Вот это поворот! Мальчик подошёл ко мне, а я так задумалась, что и не заметила. Неужели не бот? Ну и хорошо. Мне кажется, дети — отличные друзья. Куда лучше взрослых. — Привет, — говорю я. — Как тебя зовут? — Андрей, а тебя? — А я Марина. Ты чего это тут один гуляешь? Андрей понуро опускает глаза. — Мама с папой погибли. И бабушка с дедушкой. Я один остался. Вот, развлекаюсь как могу. Это так грустно! У меня прям сердце разрывается. Всегда больно осознавать, что ребёнок остался сиротой.