У меня достаточно аргументов для подтверждения их теории. И теперь эта мысль пускает во мне корни, прорастает в каждую клеточку тела. Я не могу от неё избавиться, хоть и очень, очень хочу. Вадим сидит с закрытыми глазами в кресле и глубоко дышит, будто спит. Он подключен к виртуальной реальности, и всё, о чём я сейчас думаю: что он делает? Гуляет с друзьями или сидит в каком-нибудь подвале на собрании последователей Амальгамы? Внутренний голос тихо шепчет: «Ты слишком мнительный». Но разве мнительность — это плохо? Чего бы я добился в жизни без здравой доли паранойи? Если ты не готов к худшему — проиграешь. Но ко всему надо подходить аналитически. Если Вадим — сектант, то когда он мог им стать? Что его сподвигло? Неужто и правда моё к нему отношение? Нет, это слишком мелко. Определённо, этот фактор мог стать катализатором, но никак не причиной. Причина в другом. Я вспоминаю, как Вадим упрашивал нас с Соней поучаствовать в проекте «Амальгама». Он восхищался ей. Он горел этим проектом. — Пап, Амальгама — это будущее! — кричал он. — Ты правда хочешь, чтобы в твоей голове копошились? Ещё и нас с мамой в это впутываешь? Мне самому нравилась идея этого проекта. Мечтатель, каким я был когда-то в далёком детстве, протянул ко мне руки из глубин сознания. Но параноик пытался отбиться. Технологии и так проникли в нашу жизнь слишком уж сильно. Это ненормально, когда даже электрочайник знает тебя лучше, чем ты сам. А тут полное копирование сознания, причём для свободного использования третьими лицами. Включая правительства самых разных стран. Но любопытство пересилило. Я спорил ради галочки, даже когда сам уже давно решил, что участвую в этой авантюре. Потому что не мог признать вслух, что передумал. Мне нужно было поломать комедию, чтобы потом сказать: «Ладно, так уж и быть». Но как Вадим я Амальгамой никогда не горел. А что, если Амальгама, увидев фанатичную любовь Вадима в момент записи его сознания, стала не только принимать информацию, но и каким-то образом передавать её? И завербовала моего сына, пока учёные снимали данные с его мозга. Фанатичная любовь… Да уж. Это, пожалуй, самое точное определение тому, что я видел. А фанатичная любовь свойственна только фанатикам. В такие моменты я кручу в руках монетку. Я всегда боялся, что на меня косо посмотрят. Всегда боялся совершить ошибку. Когда я чувствую, что что-то может пойти не так, это становится навязчивой идеей и никак не выходит у меня из головы. Это касается всего, от работы до воспитания сына. Но монетка — она немного успокаивает. Крутить её в руке — что-то вроде ритуала. Мой способ отключиться от реальности, уйти от проблемы, переключить внимание. Но вечно уходить от проблемы не получится. Её надо решать, иначе тревожность не уйдёт. А пока решения нет, я просто сижу и кручу монетку в руках. Старая пятирублёвая монета, которую я храню, кажется, лет с десяти или одиннадцати. Она всегда у меня под рукой. Каждый раз, когда мне казалось, что сейчас я облажаюсь у всех на глазах, я доставал её из кармана и перебирал пальцами левой руки. Не знаю, почему, но это обязательно должна быть левая рука. Наличные деньги уже давно вышли из оборота. Но пять рублей до сих пор со мной. Когда я позвал Соню в ресторан, чтобы сделать предложение, был почти уверен, что она рассмеётся мне в лицо, хоть ничто на это и не указывало. Всю дорогу до ресторана я крутил эти пять рублей, скрёб ребро ногтём, зажимал её то между указательным и средним пальцами, то между средним и безымянным. Потом ещё у входа в заведение стоял минут пять. Глубоко дышал и игрался с монетой. Конечно, всё обошлось. Умом я понимаю, что кусок металла никак не повлиял на ответ Сони, но древний инстинкт во мне в виде магического мышления упорно выстраивал в голове причинно-следственную связь. Психотерапевт настаивал, что это может быть частью того самого пресловутого обсессивно-компульсивного расстройства, но я уверен, что дело в другом. Я трус, который научился перешагивать через свои страхи и строить из себя самого уверенного человека на свете. До такой степени, что сам поверил в собственную смелость. А монетка — просто ритуал, который помогает мне успокоиться и сосредоточиться в ответственный момент. С её помощью я и обретаю уверенность. В чувство меня приводит стук в дверь. Я быстро убираю монету в карман. Это ещё кто? Может, у охраны появилась какая-то информация? Хорошо бы, а то я весь как на иголках. Я встаю и разминаюсь. Ох, как же спина затекла… Долго я, однако, так сидел. Стук не повторяется. Охрана, мне кажется, была бы куда настойчивей. Что же это за незванный гость тогда? Доковыляв до двери с хрустом в ногах, нажатием кнопки я открываю дверь. И передо мной появляется Лиза. — Привет, — говорит она. — О, привет, — от неожиданности я теряюсь. — А откуда ты знаешь номер моей каюты? — Ты сам сказал. — А, точно. — Я не вовремя? — Нет, что ты? Заходи, конечно. Просто голова забита всяким. Я отступаю, и Лиза неуверенно заходит внутрь. На самом деле, Лиза застала меня врасплох. Всё-таки она немного не вовремя. Мне нравится проводить с ней время, конечно, но о чём мне сейчас с ней говорить, если я погряз в размышлениях и сомнениях в собственном сыне? Ну не вываливать же всё это на неё. У Лизы и своих проблем хватает. Тем не менее, она впервые пришла ко мне сама, и я не могу упустить этот момент. — Это Вадим? — Ага. Гуляет в своём Homeland, как всегда. Ах, да, присаживайся, — я указываю Лизе на одно из офисных кресел. — Да, спасибо, — говорит она и садится на кровать. Я уже чуть не сажусь на это самое кресло сам, как Лиза вдруг говорит: — Может, сядешь рядом? — А… ну да, — отвечаю я и пересаживаюсь к Лизе. Она кладёт голову мне на плечо. Лиза ничего не говорит. А мне сказать и нечего. Да и надо ли? Мы молча сидим и смотрим на Вадима, будто это наш с ней совместный ребёнок. Интересно, что у неё сейчас в голове. Вспоминает своего сына? По словам Лизы складывается ощущение, что он был грамотный парень. И что отношения у них в семье были здоровые. Наверняка ей и не приходилось терзаться подобными сомнениями. Может, всё-таки стоит с ней посоветоваться? Я привык решать проблемы сам, но сейчас у меня нет на это сил. А больше мне и поговорить не с кем. — В охране мне сегодня сказали, что Вадим может быть сектантом, — внезапно говорю я. — Что? — Лиза поднимает голову и вопросительно смотрит на меня. И я всё рассказываю. Слова даются с трудом. Меня снова накрывает чувство беспомощности. Я только взял под контроль свою жизнь, а теперь снова не знаю, что делать. Конечно, я бы предпочёл считать всё это бредом, но такие подозрения нельзя игнорировать. Я то убеждаю себя в том, что это всё неправда, то начинаю верить. — И что ты сам по этому поводу думаешь? — спрашивает Лиза. — Всё возможно, — отвечаю я. — Знаешь, мне кажется, настоящий отец вот так сходу своего сына в сектанты записывать не станет. Он постарается докопаться до истины. — Если честно, я сомневаюсь, что это возможно. Вадим не такой. Никогда таким не был. Да, он как-то связывался с плохой компанией. Но не до такой же степени. — Но ты сомневаешься, да? — Не могу выкинуть слова охранника из головы. — Почему бы тебе не поговорить с сыном? — И что он мне скажет? «Папа, я сектант и террорист»? Нет, я только спугну его. Мне самому нужно во всём разобраться. — Разберёшься, — говорит Лиза. — А пока не бери в голову. Я пришла к тебе не просто так. — Да? И зачем же? Я смотрю Лизе в глаза. Что-то неощутимо изменилось в её взгляде. Будто она чего-то ждёт от меня. — Просто расслабься, — говорит она. Лиза снова кладёт голову на плечо и обнимает меня. Потом её рука касается моей щеки. Кажется, это тот самый знак, которого я ждал. Я целую её. Лиза откидывается назад и утягивает меня за собой на кровать. — Вадим… — шепчу я в поцелуе. — Он может выйти из виртуальности в любой момент.