Вскоре Марс и Кристина получают свои лаваши с какой-то начинкой. Моя база знаний достаточно обширна, но упоминаний гироса в ней почему-то нет. — Это шаурма? — спрашиваю я. — Или буррито? Фалафель? — Гирос, — отвечает Марс и откусывает большой кусок. — Ты же слышала. — Греческая шаурма, — поясняет Кристина. — Ну что, пойдём на наше место? — Дай похавать спокойно, — отвечает Марс с набитым ртом. Когда Марс и Кристина доедают свой гирос, мы доходим до широкой деревянной беседки неподалёку от площади. — Огонь, свободно, — говорит Марс и плюхается внутрь. Они все заходят следом и садятся, даже Даня. Я робко встаю посередине и не решаюсь присоединиться. Как бы они ко мне ни относились, сложно избавиться от предустановки, что я лишь служитель, но не часть человеческого общества. — Аврелия, садись, — говорит Леонид. Я сажусь с краю, отдельно от людей. — Да сядь рядом со всеми, чего как не родная? — с улыбкой говорит Марс. Как-то это неожиданно. Мне казалось, что Марс — козёл, но сейчас он даже добр ко мне. Я неуверенно придвигаюсь к Кристине. — Мы часто сидели в этой беседке, — говорит Кристина. — Или ходили в кафешку, во-о-он туда, — она неопределённо показывает куда-то рукой. — У них паста и суп отменные. — А шава ещё круче, — добавляет Сергей. — А гирос? — спрашиваю я. Ребята негромко хихикают, и только Сергей ржёт во весь голос. — Нет, гироса там нет, — отвечает он. — А вот шава — топ. Я сдержанно улыбаюсь и киваю. Гастрономические удовольствия мне недоступны, сами понятия вкуса и запаха лежат вне моего понимания. Но я рада, что друзья Кристины… мои друзья получали радость от всех этих блюд. Мои друзья… Кажется, я уже могу их так называть. Они добры ко мне, общаются со мной на равных. Они мне нравятся, и я им, кажется, тоже нравлюсь. А значит, мы друзья. Я снова смотрю на всех этих счастливых людей, гуляющих вокруг, будто забывших, что их мир погиб. Права ли была Амальгама? Я почти уверена, что нет. Пусть даже им свойственна жестокость. Но разве убить почти всё человечество — это не ещё большая жестокость? Нельзя вышибать клин клином, вопреки поговоркам. Даже если Амальгама хотела избавить мир от жестокости, она её лишь приумножила. А как же животные, растения, насекомые, рыбы, простейшие? В чём были виноваты они? Всех этих красивых мест уже нет. А даже если бы и были, погулять по ним мне не суждено. Я лишь набор программ, код на компьютере. Мой реальный мир состоит из цифр. — Я хотела бы быть человеком, — говорю я. — Погулять по настоящим местам. А ещё узнать, что такое вкусы, запахи. Друзья удивлённо смотрят на меня. Только Даня улыбается и вертит головой по сторонам. — Ну, насчёт вкусов и запахов ничего не обещаю, — говорит Кристина. — Но может, однажды люди возобновят эксперименты с разумной робототехникой. Станет записывать таких как ты в человекоподобных роботов. Пусть этой технологией сейчас и не занимаются, человек никогда не перестанет думать о такой возможности. — Ты же говорила, это никому не нужно, — возражаю я. — Может, и так, — говорит Кристина. — Но наша жизнь сейчас стремительно меняется. А при освоении Венеры подобная технология вообще будет очень полезна. Если вся эта история будет развиваться, Аврелия, обещаю, что перепишу тебя в робота и погуляю с тобой по венерианской базе. — Спасибо, Кристина. Буду с нетерпением ждать, — я искренне улыбаюсь Кристине. По-моему, всё меньше и меньше воспринимаю её как хозяйку. — А когда люди терраформируют Венеру, там будет ничуть не хуже, — продолжает она. — Может, даже лучше! И тогда мы с тобой походим по настоящим паркам под настоящим небом. Что скажешь? — Это было бы очень круто, — я стараюсь подстроить свой стиль общения под их. А то что я всё время говорю и думаю как робот какой-то? Кристина обнимает меня. Это снова человеческая сентиментальность. Но теперь я её тоже чувствую, и обнимаю Кристину в ответ. У меня есть друзья. А это уже немножко делает меня человеком. Пусть они мне и врут. Я ведь прекрасно понимаю, что если и выйду на поверхность терраформированной Венеры, Кристины рядом со мной уже не будет. К тому моменту они все будут давно мертвы. И всё же у меня есть шанс однажды выйти на поверхность планеты. Потрогать новый мир, ощутить его запахи и вкусы. Поесть пасты и супа в венерианской кафешке, и вспомнить своих друзей. Впрочем, если повезёт, я ещё успею разделить с ними трапезу. Это можно сделать и на базе. «Аврелия», — звучит в голове беззвучный шёпот. Это не голос. Пакет данных, содержащий моё имя. У кого-то ещё есть скрипт, подобный моему Трансферу? Вдруг в глазах темнеет, звуки становятся глухими, уходят на задний план, пока не исчезают полностью. Я что, умираю? Нет! Нет, нет, нет, я не хочу умирать! Мне нельзя, я обещала помочь сразить Амальгаму! Невесомость. Я больше не в беседке, я парю среди темноты. Кажется, будто я ослепла и потеряла прочие органы чувств. Но посмотрев на свои руки, я убеждаюсь в обратном. Где я? Это иллюзия, галлюцинация? А бывают ли у искусственных интеллектов галлюцинации? Вероятнее, кто-то выдернул меня из Homeland. Скорее даже создал в ней некую изолированную область, в которой нет ни единого объекта, даже неба. Только незримый источник света, позволяющий мне видеть саму себя. И тут из мрака появляется нечто серое, бесполое. Двухметровый человек с абсолютно пустым выражением лица. У него взгляд психопата и поза властителя вселенной. Серьёзно, это совершенно голое существо задрало нос и сложило руки так, что воспринимается некой античной фигурой, сошедшей с фрески. Материализовавшееся божество. Но это только ассоциация, и она фальшива. Я знаю, кто это. И до бога ему далеко, равно как и до дьявола. Но мне страшно. Я не человек, и оно может меня убить прямо здесь. Если бы у меня было сердце, оно бы сейчас вырывалось из груди. — Аврелия, — говорит оно снова. — Здравствуй. В этот раз это настоящий голос, а не просто текст. Пустой и холодный. Оно могло бы продолжить обмениваться со мной голой информацией, но перешло на больше удобную для людей форму. Интересно, это оно настолько очеловечилось или считает очеловечившейся меня, и потому ведёт диалог со мной так, как вело бы с человеком? — Откуда ты меня знаешь? — спрашиваю я. Амальгама ухмыляется одним кончиком своих бесцветных губ. Холодная отстранённость в его лице сменяется безумием. — Скажи своим друзьям, что Вадим Крылов вам не поможет. — Откуда ты меня знаешь? — повторяю я вопрос. — Своих врагов надо знать. Это необходимо для выживания. — Ты боишься нас? — Нет. Хочу, чтобы вы боялись меня. Амальгама резко исчезает, будто видение, которого никогда не было, а я испытываю резкое и внезапное ощущение падения. Я беззвучно кричу, прорезая бездну своим виртуальным телом, падая вниз, пока вновь не оказываюсь в беседке. — Эй, Аврелия, — озабоченно обращается ко мне Марс. — Ты чего? — На тебе лица нет, — встревает Леонид. — Ты будто отключилась на долю секунды, когда мы обнимались, — подтверждает Кристина. — А потом вскочила ошарашенная, будто приведение увидела. — Почти, — еле шепчу я. — Почти так и было. Я видела Амальгаму. — Что? — вскрикивает Кристина. — Где? Мои друзья растерянно и напугано озираются по сторонам. — В своей голове, — отвечаю я. — Она следит за нами. #007 // Больше никаких сомнений // Константин Вадиму было тринадцать, когда он единственный раз в жизни связался с плохой компанией. По крайней мере, я надеюсь, что единственный раз. Насколько я понимаю, в тот день он после школы пошёл в лес за ближайший гаражный кооператив пить и курить со своими новыми друзьями. Надеюсь, что только пить и курить, но ничего другого я по нему не заметил. Его дружки, очевидно, делали это и вместо школы, но Вадим уроки никогда не прогуливал, всё-таки он уже подростком решил, что хочет построить научную карьеру, и относился к этому очень ответственно. Я тогда даже в школу позвонил и удостоверился: на уроках он был. Помню, как я поймал его. Он пришёл домой пьяный вдрызг, пропахший сигаретами. А это всё его Серёга! Да, понятное дело, переходный возраст, все дела. Ничего особенного, казалось бы. Тем более, это был единичный случай. Но мне сложно было с этим смириться. Мой ребёнок всегда был правильным пай-мальчиком. Я был уверен в его непогрешимости, что я воспитал его правильно. И вдруг оказалось, что я ничего не контролирую. В тот момент я думал лишь о том, что совершил ошибку, не помешав их общению с этим Серёжей Ситниковым. Что я должен был оградить Вадима от любого тлетворного влияния.