— Ладно, — Марс встаёт и хлопает меня по плечу. — Бывай. Пойду посплю, в иллюминатор попырюсь. Место дерьмовое. Марс растворяется, оставляя недопитый бокал. Я беру его, делаю глоток. Он, наверное, ощущал какой-нибудь ирландский эль, или что там пьют эти богатеи. Но у меня это вкус подъездной пьянки, в которых я участвовал пару раз. Попробовал выпить залпом — вроде, даёт по шарам, но совсем немного. А я считай непьющий, мне от такого вообще башню снести должно. Впрочем, тот факт, что я могу выпить это залпом, уже о многом говорит. — Я вообще удивлён, что здесь кто-то пьянеет. Я поворачиваюсь на голос: слева от меня сидит мужчина лет сорока или около того. На нём невзрачный зелёный свитер и толстые очки. Достаточно скромный видок для Хомы, вот только тёмные волосы выделяются: слишком пышные и выглядят, будто крашенные. Он попивает какой-то коктейльчик: кажется, пину-коладу. — Артур, — представляется он. — Я по молодости ходил по таким заведениям. Сейчас это всё фикция. Полное помещение людей, в котором нет ни одного человека. Да и помещения самого нет. Как и всего нашего мира. Жуть, да? — Что ж вы тогда здесь делаете? — Провожу один, скажем так… — Артур запинается. — Научный эксперимент. — Вы учёный? Артур протягивает мне руку. — Артур Авдеев, научный сотрудник российской венерианской базы. Биолог, немного айтишник. Технобиолог, если быть точным. — Вадим. И можно на «ты». Технобиология совсем недавно была перспективным направлением: идея объединения живого с неживым — это тренд последних, наверное, лет тридцати, вот только после всего случившегося место ей на свалке. — Так что за эксперимент? — спрашиваю я. — Мне казалось, учёные на Венере занимаются иными проблемами, нежели виртуальная реальность. — Что правда, то правда. Это моя личная инициатива. И думаю, мне пока рано о ней распространяться. Хорош эксперимент — сидеть в виртуальном клубе и дуть пину-коладу. В другой момент я бы с радостью поговорил с ним о перспективах технобиологии в условиях конца света, но сейчас меня волнует другое. Когда думаешь о смерти, задумываешься и о любви. Это два инстинкта выживания: индивидуальное и видовое. Я вновь вспоминаю о той девчонке. Нахожу её взглядом: вон она, сидит на том же месте. — Очень приятно познакомиться, Артур. Я пойду, пожалуй. Надуманное опьянение вкупе со стрессом придают смелости, и теперь я перестал дрейфить. — Привет, — я подсаживаюсь к ней. Оглушительная музыка вновь уходит на второй план. — Привет, — девушка теряется, в её взгляде читаются интерес и ожидание. — Я Вадим. — Алиса. — Очень приятно. А ты чего не танцуешь? — Да не люблю танцевать. — Да, я тоже. А чего тогда в клуб пришла, если не секрет? — У меня к тебе тот же вопрос. Ты ведь тоже танцевать не любишь. Я не нахожу, что ответить, и просто улыбаюсь. — Хочу почувствовать жизнь, — говорит она. — Здесь все очень живые. Не то, что на корабле. — Соглашусь. А я, наверное, пришёл ощутить живым себя. — Бегаешь от реальности? — Возможно. Кстати, о побеге от реальности. Хочешь выпить? — предлагаю я. — А смысл? Это же ненастоящий алкоголь. — Твой мозг достроит вкус и опьянение из собственных воспоминаний. Если ты сидишь через нейроинтерфейс, конечно. Или через костюм? — Через интерфейс. Вот только я не пила никогда. Мне же всего шестнадцать! Так что у меня нет воспоминаний. — В шестнадцать многие пьют. — Значит, я разумнее многих. Всё это время я смотрю на неё и не верю своему счастью. Если она в жизни такая же, как здесь, то я сейчас говорю с первой красавицей на Земле… ну, то есть, на кораблях. А если у неё нейроинтерфейс, это значит… Я обязан это спросить! — Ты с Афродиты-1? — Два. — На второй Афродите есть нейроинтерфейсы? — Как и везде. Я племянница управляющего, а он в Хомяке сидеть не любит. Так что я лакшери-пассажир дешёвой шлюпки. Обычно парни пытаются рассмешить девушек, но тут я ржу в голос. Это лучшее описание Афродиты-2 и нейроинтерфейса на ней. — Ну ты крутая! А я с первой Афродиты. — Класс! — кажется, на неё это производит впечатление. — И после этого я крутая? Да ты счастливчик! — Ну так, сравнительно. А ты бывала раньше в таких заведениях? Ну, в той жизни… до того как… Я запинаюсь. Почему я так не люблю об этом говорить? — До того, как Амальгама уничтожила мир? — Именно. — Нет, не бывала. Здесь шумно. Я и сейчас не пришла бы сюда, если б тишина корабля не была ещё хуже. А у меня к тебе тоже вопрос. Ты не боишься Афродиты? — Ты про искусственный интеллект наших кораблей? Нет, а чего её бояться? — Вдруг она сделает то же, что и Амальгама? — Амальгама была сложной штукой. Симуляция эмоций, огромный банк данных из сознаний полумиллиарда человек, — в том числе и моего, мысленно добавляю я. — Афродита всего этого лишена. Сугубо аналитический разум, ничего лишнего. Она не сойдёт с ума и не убьёт нас. — Ух ты, а ты, кажется, во всём этом разбираешься. Расскажи о себе, Вадим. — Ну что сказать… мне шестнадцать, и я чуть-чуть не успел поступить в университет до того, как Амальгама устроила армагеддон. Но мой отец… в общем, он в космической отрасли был занят, и он там большой начальник, скажем так. Устроил меня на научную базу на Венере. Да, я шарю в математике, программировании и искусственном интеллекте. Даже ботов для Хомы пишу. Когда долетим до Венеры, мы с папой оба будем при деле. — А мама? — Что мама? — Ты говоришь про отца, а про мать ни слова. Не уверен, что стоит об этом говорить, но она же сама спросила. — Она умерла. Алиса опускает глаза. — Ой… прости. Не подумала о том, что большинство не пережило конец света. — Да нет, всё хорошо. И она умерла не из-за этого. От рака чуть больше года назад. Во время антропоцида я потерял друга… Даню. Остальные близкие мне люди выжили. Не так их много, впрочем. — Во время чего? — Антропоцида. Так я называю армагеддон. Ну всё, в общем-то. Твоя очередь. — Да я что… Мне шестнадцать, я собиралась поступать на экономиста. Стихи пишу, — Алиса пожимает плечами. — Всё, пожалуй. Я скучная. — Ты-то? Ты стихи пишешь! Это же круто. Это я в цифрах и строчках кода вожусь, вот уж где нудятина. — Мама говорит, это графомания. — Не поверю, пока сам не прочитаю!