Мария смерила римлянина взглядом с головы до пят и съязвила: – Ну да, убивать он горазд! После этого она снова зашла в дом. Шимон повернулся к трибуну, который, постояв некоторое время молча, сообщил: – Он ранил одну из ваших овец. 4 Храмовая тюрьма, Иерусалим, Иудея Голый и весь в крови, Никанор выпрямился, подтянувшись на цепях. Охваченный паникой, он весь обратился в слух, боясь при этом даже вздохнуть. За решеткой его камеры послышался топот чьих-то сапог. Узник пытался уговорить себя, что, вероятно, это идут не за ним. Ведь не его же единственного заточили в подземелье Храма! Здесь были и другие камеры с заключенными. Иногда до него доносились их стоны, несмотря на толщину стен. Господи, сделай так, чтобы шли не по мою душу! – взмолился он. Никанору было не более двадцати пяти лет. Это был образованный эллинист, товарищ Стефана. Его крестил апостол Петр и рукоположил его в диакона. Но если Дух Божий охотно подсказал ему слова для обращения его собратьев, то выдержать удары хлыста он ему не помог. Убереги меня от этой чаши, Господи! Шум шагов становился все ближе и внезапно затих. Никанор подумал было, что его мольба услышана Всевышним, но посетители уже стояли перед дверью его камеры. Клацанье замка заставило его вздрогнуть. Несчастный вжался в покрытую влагой стену, вспугнув крыс, которых здесь было более чем достаточно. В темницу вошли двое. Ослепленный на мгновение ярким светом факела, Никанор поднял руки в оковах, закрывая глаза, привыкшие к постоянной темноте, и задрожал, признав в одном из них своего истязателя. Савл поставил перед ним табурет и положил на него кожаную сумку. Торжественно раскрывая ее, он вкрадчиво поинтересовался: – А известно ли тебе, друг мой, что боль, которую испытывает человек, когда ему вырывают зуб, сравнима с болью, переносимой при родах? Никанор почувствовал, как при виде хирургических инструментов, которые выложил палач, его захлестывает панический страх. Охранник Храма поднял глаза на свою жертву и, улыбаясь, продолжил: – Беременная женщина вынуждена рожать. У нее нет другого выхода. А вот мужчина может избежать ненужных страданий. Кто ваш старший? – Не знаю, – пробормотал узник. – Я клянусь! Истязатель кивнул своему телохранителю, и тот стал за спиной Никанора. Рукояткой хлыста он заставил несчастного открыть рот, прижимая при этом его голову к своей груди, чтобы она не двигалась. Савл взял щипцы и, как ни в чем не бывало, спросил: – Ну, с чего начнем? С резца, клыка или молярного? Я оставляю право выбора за тобой. Никанор затряс головой и, задыхаясь, что-то промямлил. Охранник нагнулся к нему, прислушиваясь: – Я тебя не понимаю, ты что, не можешь говорить внятнее? Но в ответ на его вопрос послышалось лишь что-то нечленораздельное. – Ну, как знаешь. Видимо, выбор придется делать мне самому. Щипцы уже приблизились к челюсти, но в этот момент губы несчастного сжались в попытке не допустить их к зубам. Савл отвернул губу и выдернул у истязаемого верхний резец. Невыносимая боль пронзила Никанора. Никогда ранее он не испытывал подобных мучений. Эхо его стенаний металось под влажными сводами камеры. – У тебя остается еще тридцать один шанс сказать мне правду, – съехидничал Савл, бросив окровавленный зуб в оловянную чашу. – Но я бы на твоем месте все рассказал немедленно, поскольку страдания твои будут лишь усугубляться. Палач подал знак своему провожатому отпустить узника, и Никанор плюнул на пол кровью. Слезы выступили у него на глазах. – Нам обоим есть чем заняться, тебе не кажется? Ты должен проповедовать, а я – преследовать инакомыслящих. Так может быть, ты прекратишь заставлять нас обоих терять время? Тебе достаточно назвать имя того «избранного ученика», которого так любил Иешуа. Назови мне его, и я отпущу тебя на свободу. – Не в твоей власти меня освободить, собачий ты сын! Ты можешь лишь истязать меня. – Что-то у тебя дикция подпортилась, тебе не кажется? – иронично отозвался Савл, кивком приказывая охраннику снова схватить узника. – Ты будешь гореть в аду, и вместе с тобой эти павианы, которых ты… Фраза Никанора закончилась воплем. Савл выдернул у него второй резец и не остановился на этом. Теперь он вырывал зубы без всякого предупреждения, порой даже вместе с кусками десен. Выносить подобную боль было невозможно. – Ну что? – поинтересовался палач, потряхивая чашей с обломками вырванных зубов. – Я лишил тебя возможности улыбаться, но у тебя еще осталось чем жевать. Так кто же предводитель назарян? Тот ли это, кто зовется Ловцом человеков[9], или есть кто-то главнее его? Теряя сознание, Никанор опустился на пол. Если б только мне удалось лишиться чувств! – мечтал он. Однако Савл предусмотрел это и поднес к носу пленника ароматическую соль. Сознание вернулось к Никанору, и боль сразу же возобновилась, причиняя ему новые страдания. – Убирайся прочь! – с трудом пробормотал Никанор наполовину беззубым ртом. – Я бы с удовольствием, поверь мне. Но я не все еще сделал. Итак, хватит валять дурака. Он повернулся к своему телохранителю и приказал: – Сходи за ней! После этого, растирая себе виски, палач обратился к своей жертве: – Такие фанатики, как ты, мечтают лишь об одном: умереть великомучеником. Поэтому я не доставлю тебе такого удовольствия. Я смогу тебе предложить кое-что получше. В это время в камеру вернулся его телохранитель, таща за локоть семилетнюю девочку. – Отец! – сквозь слезы воскликнула она. – Что они с тобой сделали? Савл поставил ребенка на табурет, прямо перед лицом ее отца. Затем он поднял окровавленные щипцы и, ухмыляясь, несколько раз пощелкал ими. – С малышкой управиться будет проще, – хмыкнул он, – у нее ведь еще не все зубы выросли. Палач резко схватил девочку за подбородок и поднял ей голову. – Нет! – вскрикнул в отчаянии Никанор. – Не делай этого, умоляю тебя! Савл поднес щипцы ко рту девочки и рыкнул: – Назови имя «избранного ученика» и место, где его можно будет найти. – Отпусти ее, и я все тебе скажу. 5 Кумран, Иудейская пустыня Потерянно глядя перед собой, Мария пыталась прогнать тягостные воспоминания, вызванные появлением римлянина. Как ему удалось их найти? И с какой целью он пришел сюда? Неужели же он снял с себя доспехи центуриона из-за бесславной обязанности охотника за чужими жизнями? Было ли у него особое поручение от Пилата или же ему заплатил синедрион? Какой-то шум у двери отвлек Марию от этих мыслей и заставил прислушаться. Кто-то стоял на пороге. У нее не было необходимости повернуться, чтобы узнать, кто это. Она и ждала, и боялась его прихода. – Входи, Давид, – едва слышно проговорила она. Стоя все так же спиной к нему, она вытирала тряпкой руки, надеясь, что сын не задаст ей рокового вопроса. – Шимон сказал, что в этом году в Иерусалиме на Пасху людей будет втрое больше, – воодушевленно начал юноша. – Да? Ну что ж, вот тебе еще одна причина остаться дома. Равнодушный тон матери заставил Давида прямо сказать о своем желании: – Все мужчины пойдут в Храм, чтобы принести жертву Яхве. А я ведь теперь тоже мужчина. Я уже достиг возраста бар-мицвы[10].