– Все это так, Давид. Ты уже стал мужчиной, но… Иерусалим на данный момент слишком опасен для тебя. – Рядом с Шимоном мне ничто не угрожает. И потом представится возможность повстречаться с дядей Иаковом. – Шимон и сам там будет рисковать не меньше твоего. – Откуда ты знаешь? Мария сомневалась в необходимости рассказывать ему об этом, поскольку не желала тревожить своего сына, но, если бы благодаря этому он отказался от своих планов, ей следовало бы решиться. Она повернулась к нему лицом и стала говорить откровенно: – На прошлой неделе стражники Храма каменовали Стефана, – выпалила она. – А не далее как вчера они расправились с членами одной из наших тайных общин. Они преследуют всех назарян и… – То есть ты меня никогда не отпустишь. Чего тебе хочется? Чтобы я прятался здесь всю жизнь, в то время как убивают моих собратьев? Пришла пора сбросить ярмо римского владычества! – И кто же его будет сбрасывать, Давид, ты? – А почему бы нет? По крайней мере я буду чувствовать, что… что мне есть ради чего жить. – Мы придем к освобождению не путем насилия, Давид, а молитвой и очищением, как об этом сказано в Законе. Все остальное зависит не от нас, а от воли Господней. – Неужели ты считаешь, что Богу угодно, чтобы Рим унижал нас? Чтобы его чиновники обирали нас? Ты хочешь сказать, что десятки людей были распяты и их тела догнивают на Голгофе по воле Господней? Если это так, мама, то я буду бороться и с ней тоже. – Не святотатствуй! – Истинное святотатство заключается в том, что мы терпим этих поработителей, когда наших сестер продают в рабство, а наших братьев выгоняют на арены сражаться. И все это происходит с одобрения синедриона! – Я понимаю, ты разочарован, сынок, однако снова проливать кровь – плохое решение. – Прятаться – тоже. Где бы мы ни находились, нам не избежать встречи с судьбой. На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Сейчас он задаст ей главный вопрос. Мария была в этом уверена. Будучи больше не в состоянии выдерживать взгляд сына, она снова повернулась к нему спиной. – Кто он? – спросил Давид. Женщина подошла к окну, взяла кувшин с лавровым маслом, налила его себе на ладонь и принялась втирать в волосы, по-прежнему всматриваясь в темень. Юноша подошел ближе. – Мама, я видел выражение твоего лица, когда он вошел. Ты ведь его знаешь, не так ли? Кто он? – Мне не хочется об этом говорить. – Может быть, тебе и не хочется, но я должен это знать. Он и меня знает, я это понял по его глазам. Мне нужно это знать! Мария не отвечала. Тогда Давид взял ее за локоть и заставил повернуться к нему. Слезы в глазах матери не остановили его. – Если ты мне не ответишь, я спрошу об этом у Шимона. – Твой крестный не знает его. – Но ты-то знаешь. Кто же он? Мария утерла слезы со щек и, вздохнув, ответила: – Этот человек распял твоего отца. – Как это? – Этому центуриону было поручено совершить казнь. Именно с ним Иосиф Аримафейский договаривался о том, чтобы снять тело твоего отца с креста и положить в гроб. – Ты уверена? – О да! Людей с таким взглядом невозможно забыть. Темно-синие глаза Лонгина уже давно слипались от усталости, но ему еще предстояло заняться раненой овцой. – Он не задел артерию, – сказал центурион, перевязывая рану несчастному животному. – Но он был близок к этому, – вздохнул зелот, державший овцу за копыта. – Где ты этому научился? – Мой отец занимался врачеванием, ему очень хотелось, чтобы я пошел по его стопам, но… моя страсть к приключениям сделала из меня солдата. Я решил разрушать, вместо того чтобы чинить. Шимон задумался над его словами. В этом человеке странным образом соединялись печаль и опасность. – И поэтому ты принял истинную веру? – стал расспрашивать его зелот. – Иешуа из Назарета пришел, чтобы спасти грешников, не так ли? – Он пришел, чтобы спасти свой народ, к которому ты не принадлежишь. Ты ведь относишься к тем, кто его угнетает. – Относился, – поправил его Лонгин. – Иудей всегда иудей, а римлянин всегда будет римлянином. Если бы тебе пришлось делать выбор между Римом и Иерусалимом, чему бы ты отдал предпочтение? – А если бы тебе пришлось делать выбор между Мессией и синедрионом, что бы предпочел ты? Я выбрал не страну, а веру. – Ты ведь оказался на нашем пути не случайно. Что тебе здесь надо? Откуда ты знаешь Марию, и о чем ты собирался ее просить? Лонгин пропустил эти вопросы мимо ушей и продолжал перевязывать овцу. Как только она встала и побежала к остальным животным, он промыл инструменты и сложил их в кожаную сумку. Шимон молча наблюдал за ним, он не собирался прекращать свои расспросы: – Ты обрезанный? – Нет. – Значит, ты не принял истинной веры. Так сказано в Законе. – Меня крестил Петр. Ошеломленный таким ответом своего собеседника, Шимон попытался загнать его в угол: – И где же он это сделал? – У нас, в Кесарии. – Ты лжешь. Иудей не может пойти к необрезанным. Это было бы нарушением Закона Моисеева. И Ловец человеков знает об этом лучше кого бы то ни было. – Иешуа из Назарета не отвергал никого. Он трапезничал со сборщиками податей, грешниками и падшими женщинами. Разве он тоже нарушал Закон Моисеев, совершая это, или же он исправлял его? Шимон подошел к нему так близко, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Лонгина. Напряжение достигло максимума. – Это святотатство, центурион. Я буду вынужден либо проучить тебя, либо попросить убраться. – Я больше не дерусь. – Почему? Ты слишком стар? – Это противоречит моей новой вере. Шимон долго смотрел на него и наконец заявил: – Я даю тебе два часа на сборы. Ты получишь еду и питье. Но если я увижу тебя здесь на рассвете, я уже не буду таким радушным хозяином. Лонгин лишь молча кивнул и, глядя, как удаляется хозяин фермы, бросил ему вдогонку: – На Голгофе. Услышав эти слова, Шимон обернулся: – Не понял. – Я познакомился с Марией из Магдалы на Голгофе. А то, о чем я хочу ее попросить, может дать мне только она. 6