Дед Федор заткнул меня без всякой злобы, но так убедительно, что я тут же прикусил язык. Собственная бравада вдруг показалась… нет, не то, чтобы совсем уж нелепой и бессмысленной. Все-таки драться на шпагах, рапирах, эспадронах и вообще любых видах холодного и уж тем более огнестрельного оружия я наверняка умел получше Грозина, и случись нам прогуляться в лес с секундантами — шансы вернуться в одиночестве у его благородия были бы невелики… Но дед Федор уж точно не из тех, кто станет так суетиться без повода. Я не раз видел, как он сам лез в драку — лихо, бесшабашно, будто разом сбросив с плеч и страх, и всякую осторожность, и лет этак с сорок. Несмотря на годы матерый сибиряк не стеснялся показать зубы даже самым опасным из столичных хищников, а уж дома, в тайге наверняка встречал врагов и посерьезнее. Мы с ним бок о бок лупили каторжан и лезли под пули, чтобы выковырять Прошку из его цитадели, нас обоих сто раз могли подстрелить или насадить на финку… И что же изменилось? — Чего-то ты, старый, совсем раскис. — Я попытался изобразить улыбку. — Или так за меня переживаешь? — А если и переживаю⁈ — А если переживаешь — тогда давай рассказывай, с чего это я твоего Грозина бояться должен. — Я понемногу начинал заводиться. — Что в нем за Талант такой? Дед Федор насупился и посмотрел на меня так сурово, что я уже и не надеялся услышать ответ. То ли дело было в самой обычный сентиментальности, которой старик отчаянно стеснялся, то ли он знал такое, о чем вообще не следовало говорить вслух. — Ну… Талант, не Талант — это уж вам, благородным, виднее. — Дед Федор отвел взгляд. — Но я семью эту давно знаю — они же из наших, сибирских. Грозины только при царе Иване Васильевиче в люди выбились, когда с Ермаком в поход ходили. А что до того было — бог его знает. Говорят, испокон веков отшельниками жили. В самой глуши, среди зверья таежного. — Старообрядцы, что ли? — уточнил я. — Да кто ж их знает. Может, и старообрядцы. — Дед Федор пожал плечами. — Но люди лихие — это точно. Прадед Грозин баронский титул, говорят, и вовсе купил, а до этого всякое творил. Только кто доподлинно видел — тот уже никому не расскажет. Братья Кудеяровы и сами в прошлом не были ромашками, а капиталы его благородия, похоже, и вовсе оказались нажиты откровенно бандитскими способами… Впрочем, ничего удивительное — Сибирь место непростое, и тонким натурам там делать нечего. Вряд ли дед Федор стал бы так сильно опасаться потомственных головорезов. Значит, дело не в этом. Точнее — не только в этом. — Но слухи всякие по Томской губернии гуляют, уж чуть ли не сотню лет. Я слыхал, что старика Грозина ни пуля не брала, ни шашка не рубила… И сын его такой же, получается. — Дед Федор чуть понизил голос. — Вот я и думаю — если у них такой Талант в роду, то и наш барон тоже вроде как заговоренный! — Заговоренный… Тоже мне скажешь, — буркнул Кудеяров. — Чего только не придумают люди. Мужики в артелях — хуже баб базарных, ей-богу. Особой уверенности в голосе я, впрочем, не услышал. Да и вообще воздух над столом как будто загустел — и дело было вовсе не в табачном дыме. Не знаю, верили ли на самом деле Кудеяровы в заговоры и все прочее, но разговоры изрядно подпортили настрой нам всем. А уж мне и вовсе стоило задуматься — и на этот раз как следует. Вчера я едва не сцепился с Грозиным в рукопашной, и его благородие не показался таким уж опасным. Но если его способности не ограничиваются запредельной для простого смертного физической силой, дело плохо. Вряд ли хоть какой-то Талант может сделать человеческое тело полностью неуязвимым… Впрочем, если в этом мире аристократы умеют стрелять пламенем из глаз и залечивать самые жуткие раны, стоит ли удивляться, что кого-то из них сложно убить или даже ранить обычным оружием. Практически невозможно. И встретиться с таким на дуэли будет… Будет чревато. — Ладно уж, судари. — Я с негромким хлопком опустил ладони на стол. — Нарываться не буду. В конце концов, есть и другие способы справиться с человеком — даже если его каким-то чудом не берет пуля. — Это какие же, Владимир? — Дед Федор ухмыльнулся в седые усы. — Вместе с машиной взорвать? — Можно и так, — кивнул я. — Но уважаемый Соломон Рувимович натолкнул меня на весьма интересную мысль. У его благородия барона за плечами достаточно сомнительных делишек, чтобы загреметь на каторгу на полвека. И пускай ими не интересуются городовые и участковые приставы — можно обратиться прямо в Тайную канцелярию. И если уж мы предложим жандармам весомые доказательства… —…То может и выгорит чего. И то верно — пусть полиция работает! — Кудеяров радостно потер руки. — А ты у нас голова, Владимир. — Благодарю. — Я чуть склонил голову. — И более того: если уж мы не в силах дотянуться до тех друзей Грозина, что носят титулы — остальные нам вполне по зубам. Вам известно, кто еще… скажем так, платит барону дань? — Да много кто — если не врут, конечно, — отозвался Кудеяров. — В порту на Гутуевском острове каторжане мужикам жизни не дают. На Путиловском заводе тоже всякое случается. И в Сестрорецке на оружейном заводе… — Ну так давай я на Путиловский загляну. — Дед Федор сцепил руки в замок и чуть наклонился вперед. — Как раз там знакомцы имеются. Узнаю, что к чему. — А я к участковому приставу наведаюсь, — закивал Кудеяров. — Спрошу, как с полицейским управлением быть, если чего… А ты, Владимир? — В порт поеду. В доках мужики крепкие. Небось, уже давно хотят каторжанам бока намять. — Я отодвинул кресло и поднялся. — На Апрашке получилось — и там получится. Глава 19 — Ну и местечко… — Петропавловский нагнулся вперед, вглядываясь в сырой полумрак за лобовым стеклом. — Дальше-то куда? — Чтоб я знал. Едь туда, где свет горит — не ошибешься, — усмехнулся Фурсов. — Ты что, в порту не был ни разу? — Да как не приходилось, брат. И не жалуюсь… Нам туда вообще надо? — Надо, Костя, надо. — Я похлопал Петропавловского по плечу. — Рули давай. Поглядим, что тут к чему. В моем мире торговый порт перенесли на Гутуевский, Канонерский и Турухтанные острова только в самом конце прошлого века, поэтому в тысяча девятьсот девятом тут все еще вовсю шла стройка. Буквально из ничего, из самой земли вырастали, доки, сама пристань, здоровенные склады… И мост — единственный, который в тот… то есть, в нынешний год вел на Гутуевский остров прямо с набережной Обводного канала. Тоже деревянный и разводной, как и в моем мире, однако куда шире и солиднее того, что я помнил: по нему уже успели проложить одноколейную железную дорогу. Слишком узкую и хлипкую для вагона или уж тем более могучего локомотива — скорее трамвайную, но все же. Судя по всему, торговые дела в порту шли бодро, раз уж сюда вовсю ездили рабочие. То ли дело было в многомиллионных контрибуциях после войны, которые император Александр тут же пустил на развитие столицы, то ли в том, что этот мир по неизвестным причинам «убежал» от моего родного лет этак на десять-двадцать вперед. Можно сказать, в советскую эпоху с ее электрификацией. И строительством — я никак не мог припомнить, чтобы к «тому» тысяча девятьсот девятому году на Гутуевском успели в таком количестве отгрохать кирпичные дома в четыре этажа высотой. Они начинались сразу за храмом у моста и тянулись вдоль Динабургской улицы к порту. Я успел насчитать пять или шесть прежде, чем они сменились привычными деревянными бараками. Здесь наверняка обитали работяги победнее — из приезжих, которые тянулись в Петербург на заработки вместе с семьями. — Вот ведь… — выругался Петропавловский, осторожно объезжаю выскочившую прямо перед капотом собаку. — А теперь куда? — Давай вот здесь остановимся. — Я вытянул руку, указывая на небольшое здание чуть в стороне от остальных. — Видишь, народ собирается — значит, туда нам и надо. Ехать прямиком в порт было, пожалуй, поздновато: на улице стремительно темнело, и работяги уже вовсю шагали вдоль дороги из доков обратно, к домам и семьям… однако не все. Кому-нибудь наверняка на терпелось оставить часть нажитых честным трудом рублей в заведениях. Вряд ли их здесь было так уж много — от силы два-три на весь Гутуевский, но чутье меня не обмануло: двухэтажное здание в полусотне шагов от ближайшего барака действительно оказалось кабаком. Запах алкоголя и табака я почувствовал даже из машины, а потом до моих ушей донеслась и музыка — что-то простенькое, даже не танцевальное, а скорее предназначенное слегка поднять настроение, не отвлекая при этом публику от положенных возлияний. Видимо, хозяин зачем-то решил раскошелиться на патефон. Да и в целом кабак выглядел на удивление прилично — во всяком случае, снаружи. Аккуратно, относительно чисто, без разбитых бутылок вокруг и даже без сомнительных личностей, которые нередко ошивались у подобных заведений. Чуть поодаль за углом двое молодых парней выясняли отношения, то и дело сжимая кулаки и толкаясь, но все равно как-то без огонька и настоящей злобы, сулящей кровопролитие. Имелся даже извозчик — усатый старик в ливрее, мирно дремавший в бричке. Красота да и только. — Ты машину лучше за углом поставь. И мотор пока не глуши — на всякий случай. — Я взялся за ручку и открыл дверцу. — А мы с господином Фурсовым зайдем да поздороваемся. Не то, чтобы я так уж опасался за дорогую Кудеяровскую технику, но осторожность редко бывает лишней. Впрочем, на этот раз я, похоже, все-таки беспокоился зря: местные завсегдатаи лишь недоверчиво проводили машину взглядом и тут же вернулись к своим делам. То ли по дороге в порт нередко катались какие-нибудь купцы или чинуши, и появление автомобиля у кабака было делом не таким уж редким, то ли внушительная фигура господина Фурсова избавляла от любых нежелательных вопросов: в короткой куртки из кожи и надвинутом на глаза картузе он выглядел весьма внушительно — самый настоящий телохранитель. А меня наверняка приняли за какого-нибудь пижона, купеческого или дворянского сынка, который зачем-то поперся в рабочий квартал вместо того, чтобы просаживать отцовские капиталы где-нибудь в центре города. Впрочем, особого интереса наше появление не вызвало — стоявший у двери плечистый в мужик сонно кивнул и тут же снова принялся смолить папиросу. Внутри обстановка оказалась примерно такой же. Разве что теперь в воздухе висело столько перегара и табачного дыма, что я едва не закашлялся. Курили все — от безусых пацанов лет тринадцати от роду до седобородых патриархов, рассевшихся на лавках вдоль стен. Взрослые работяги собрались за столами в середине зала и соображали — на троих, на четверых, на двоих… иногда даже и на одного. Но несмотря на изрядное количество выпитого, в целом публика вела себя тихо и спокойно — видимо, мало у кого здесь остались силы после работы еще и буянить, размахивая кулаками. — Как мухи сонные, — буркнул себе под нос Фурсов. — Я-то думал, тут притон — а ты погляди… Даже рож каторжных не видать. — Так оно и хорошо. Меньше шума будет. — Я шагнул к стойке, за которой скучал пузатый здоровяк в фартуке — видимо, хозяин кабака. — Любезный, нам бы с товарищем холодненького чего — горло промочить… Пиво есть? — Найдется. Судя по мрачному тону, незваным гостям здесь не слишком-то обрадовались — но и возражений никаких не последовало, и пенный напиток появились передо мной в мгновение ока. Судя по всему, его здесь почти не употребляли — для местных все-таки было дороговато. Впрочем, меня стоимость ничуть не смущала. Я выложил на стойку серебряный полтинник и, не обращая внимания на сдачу, ткнулся носом в кружки и принялся разглядывать народ вокруг. И ничего особенно так и не увидел — обычные работяги. Усталые, мрачноватые, по большей части крепкие и с натруженными мозолистыми руками, но как будто безобидные. И сколько я ни вслушивался в разговоры, в них так и не проскользнуло ничего из колоритной речи каторжан — ни единого словечка или даже интонации, которую сложно не узнать. Кто-то негромко спорил — кажется, о политике, кто-то ворчал себе под нос, ругая начальство, кто-то едва слышно подпевал доносившейся из патефона мелодии — и все. Похоже, ни хулиганов с цветастыми шарфами, ни даже щипачей-карманников в кабаке не было. — Тихо тут у вас, — проговорил я, чуть отодвинув кружку с пивом. — Непривычно даже… Обычно в заведениях по вечерам всякое творится. Хозяин кивнул и буркнул что-то неразборчивое — то ли «да», то ли «нет»… А может, «не знаю» — общаться он явно не был настроен, и вытягивать хоть что-то приходилось чуть ли не силой. Я бросил еще несколько дежурных фраз и, так и не дождавшись вразумительного ответа, плюнул и перешел к делу. — Скажи, любезный — так с чего же такая тишь и благодать все-таки? — Я на всякий случай чуть понизил голос. — Публика воспитанная? Или, может, приплачиваете кому по-маленькой, чтобы не… — Не твоего ума это дело, сударик. От раздавшегося сзади громкого и хриплого голоса Фурсов вздрогнул, разливая пиво по стойке. Оглянувшись, я увидел усатого мужика лет тридцати с гаком, который как раз поднимался из-за ближайшего стола. Здоровый — с деда Федора будет, разве что чуть пониже. И плечистый, тяжелый: то ли грузчик из доков, то ли вовсе кузнец или кочегар — под закатанными по локоть рукавами простой рубахи перекатывались могучие мускулы. На каторжанина не похож, да и выпил, похоже, совсем немного — взгляд цепкий, внимательный. И до чего ж недобрый… — Ты откуда такой прыщ взялся? — продолжил здоровяк, медленно надвигаясь на меня. — Вопросы разные задаешь… Тебе какое дело? Может, и приплачиваем! — Уж не тебе ли, сударь? — усмехнулся я. — Да лучше бы уж мне! Я вашу породу собачью за версту чую. Сначала тихо сидите, а потом давай карты раскидывать. Без штанов мужиков оставите. — Здоровяк набычился и сжал здоровенные кулачищи. — А попробуй слово скажи — сразу финку в бок! Работяги в зале одобрительно зашумели и принялись один за одним подниматься со своих мест. Дело определенно начинало пахнуть керосином: похоже, нас приняли то ли за карточных шулеров, то ли за самых обычных воришек — а такое, как известно, порой заканчивается весьма прискорбно. — Тихо, тихо, судари. — Я развернулся, миролюбиво поднимая вверх обе руки. — Мы ж только поговорить хотели. Узнать, что тут к чему и… — А ну пошли вон отсюда! — рявкнул здоровяк, указывая на дверь — И чтобы духу вашего тут не было! — Вот ты чудак-человек. — Я с нарочитой медлительностью расстегнул пару верхних пуговиц на куртке. — Я ж вам помочь хочу. Если какая падаль каторжная честным людям жить мешает — так это мы быстро… — Не надо нам таких помощников. Видали уже всяких… — Здоровяк на мгновение задумался — и вдруг, прищурившись, спросил: — А ты, сударик, часом, не тот самый гимназист, что на Апраксином дворе Прошку Рябого зарезал?