Впрочем, делиться своими догадками вслух я не стал — иначе дело определенно бы закончилось стрельбой или по меньшей мере мордобоем. — И что же нужно вашему благородию от простого гимназиста? — поинтересовался я. — Если уж вам зачем-то было угодно мчаться за нами от самого Казанского собора. — Ничего особенного… — Грозин многозначительно скосился на чемодан в руках деда Федора. — Просто хотел посоветовать осторожнее выбирать друзей. Даже с человеком ваших способностей может случиться беда… Особенно если этот человек перейдет дорогу по-настоящему влиятельным людям. Завуалированные намеки и изящные фигуры речи давались Грозину на двойку с минусом — сказывались то ли пробелы в образовании, то ли буйный нрав, то ли самое обычное врожденное скудоумие. Зато выводы были яснее некуда: спалив «Каторгу» и обобрав покойного Прошку, мы с семейством Кудеяровых изрядно наступили на хвост кому-то из сильных мира сего. Похоже, какая-то часть криминальных денег в чемодане деда Федора должна была идти наверх, прямиком в карманы титулованных аристократов… Или скорее кого-то из их окружения — лично замазываться в подобных делах их сиятельствам все-таки не с руки. Прямо как в моем родном мире. — Совет я услышал. Выводы сделал. — Я коротко кивнул. — Благодарить, уж извините, не буду. Ваше благородие. — Уверяю, у вас еще будет такая возможность. А вот извиниться… извиниться, боюсь, может оказаться уже поздно. Доброго дня, судари. Грозин снова изобразил поклон и тут же развернулся и зашагал обратно к машине. Дед Федор проводил его благородие барона таким взглядом, будто всерьез подумывал всадить ему заряд картечи между лопаток. И даже я сам… скажем так, задумался: уж не знаю, был ли Грозин тем самым бенефициаром Прошкиных капиталов, или только представлял интересы нечистого на руку аристократа рангом повыше, чутье подсказывало: мы непременно еще увидимся. И следующая встреча запросто может оказаться весьма… насыщенной. — Ладно, Володька, пойдем, — проворчал дед Федор, поправляя полу пиджака. — Дела сами себя не сделают. Глава 3 — Левинзон и сыновья, — прочитал я здоровенную вывеску. Темно-коричневые буквы на белом фоне растянулись чуть ли не на весь фасад здания. И не только бросались в глаза, но и загодя поддавливали возможных посетителей авторитетным масштабом. А вот с информативностью у вывески оказалось так себе: о точном количестве сыновей, равно как и о профиле солидной конторы мне пока что приходилось только догадываться… Видимо, нужные люди все знали и так. А ненужные сюда приходили нечасто. — Милости прошу, сударь, — улыбнулся я, открывая дверь деду Федору с драгоценным чемоданом. Вопреки ожиданиям, никто не бросился встречать нас у порога. Ни сам уважаемый Соломон Рувимович, ни даже кто-то из его отпрысков. Контора явно работала с самого утра, но почему-то выглядела так, будто все внутри вдруг удрали через какой-нибудь запасной выход… Может, так оно и было. Сыновья и прочие служащие отсутствовали напрочь, а сам хозяин нашелся только в кабинете. Он скрючился за подоконником и до сих пор пытался разглядеть что-то сквозь щель в задернутых шторах, хотя на улице не происходило ровным счетом ничего интересного. И вид при этом имел весьма и весьма испуганный. Соломон Рувимович и в нашу первую встречу не воплощал собой отвагу и твердость духа, а теперь и вовсе напоминал замерзшего воробья: нахохлился и старательно втягивал голову в покатые плечи, а когда мы с дедом Федором зашли в кабинет — разве что не подпрыгнул, разворачиваясь. — Хвала Господу это вы! — прошипел он — так тихо, будто кто-то мог услышать нас с улицы. — Что там случилось? — Просто один барон с дурными манерами. — Я пожал плечами. — Ничего особенного. — Значит, мне не показалось… Это Грозин! — Соломон Рувимович снова полез лицом между штор. — Он здесь⁈ — Подозреваю, его благородие уже уехал, — отозвался я. — Можете… Да поднимитесь уже, в конце то концов! Никто вас не тронет. — Мне бы такую уверенность, юноша! Вот что я имею вам сказать: Михаил Грозин — весьма опасный человек! — Соломон Рувимович кое-как встал и тут же уперся руками в округлые бока. — И я бы не стал завидовать тому, кто с ним поссорится. Вы ведь не?.. — Нет, не думаю. — Я указал на чемодан в руках деда Федора. — Но он явно намекнул, что мы взяли… кое-что чужое. — И привезли это сюда, ко мне⁈ Соломон Рувимович дернулся, подпрыгнул и выпучил глаза так, что я всерьез начал опасаться, как бы они не выскочили наружу окончательно. Видимо, Грозин и правда имел весьма однозначную репутацию — раз уж одно его имя заставило владыку финансовой конторы, матерого столичного дельца носиться по кабинету, как перепуганного цыпленка по курятнику. — О горе мне, горе! — Соломон Рувимович картинно схватился за седеющие черные кудри. — Нам всем конец, совсем конец, судари! Уж не знаю, было ли это все спектаклем, разыгранным для нас специально, или бедняга страдал вполне искренне — выглядело весьма убедительно. Всклокоченный вихрь в черном деловом костюме метался из стороны в сторону. Хватал что-то со стола или полок — и тут же швырял обратно. Ругался, стонал, хрипел, рвал на себе и без того не слишком-то густые волосы и бешено вращал глазами. То выглядывал в окно, то снова задергивал шторы так, будто сквозь них мог пролезть страшный барон собственной персоной. В общем, вел себя как человек, который то ли вот-вот готовился сойти с ума… То ли уже. — Что с ним такое? — поинтересовался я. — Распереживался, болезный. — Дед Федор неторопливо пристроил чемодан с наличкой на ближайший стол. — Видать, не врут все-таки слухи. — Это какие? — Да всякое болтают, Володька. Сам знаешь — чего только люди не придумают. Сам-то я в Петербурге человек новый, Грозина в первый раз вижу — про него тебе лучше Фома расскажет. — Дед Федор задумчиво почесал косматую городу. — Но если уж почтенный Соломон Рувимович от таких разговоров ума лишился — значит, что-то и взаправду есть… В общем, воровской общак — им не только Прошка покойный ведал, но и этот самый… — Да кто ж об этом не знает⁈ — снова заверещал испуганный голос. — Кто не знает, я вас спрашиваю? Господь милосердный, за какие грехи мне это все?.. — Прекратите! — Я поймал пролетавшего мимо Соломона Рувимовича за плечи и тряхнул так, что зубы клацнули. — Успокойтесь сейчас же… И присядьте уже, наконец! Как ни странно, подействовало. То ли от неожиданности, то ли от самого обычного испуга бедняга тут же перестал вопить и дергаться — и я без особого труда протащил его через весь кабинет и буквально засунул в огромное кожаное кресло за столом. — Вот, выпейте воды, любезный. — Я подхватил стоявший рядом графин и потянулся за стаканом. — И постарайтесь объяснить, что вас так… тревожит. Похоже, способности понемногу возвращались. Конечно, на полноценную телепатию их вряд ли хватило бы и раньше — слишком уж сложным делом неизменно оказывалось вмешательство в чужой разум. Но фокус попроще удался, и как будто даже без особого труда: стоило мне сунуть в руку Соломону Рувимовичу стакан с водой и легонько коснуться кончиками пальцев мокрого от холодного пота лба, как несчастный тут же обмяк и задышал спокойно… Пожалуй, даже сонно — видимо, я все-таки перестарался, оттягивая излишки энергии. Но уж лучше так, чем слушать эти вопли. — Господь милосердный… благодарю. — Соломон Рувимович несколько раз стукнул зубами о край стакана и закашлялся. — Прошу, не подумайте, что я спятил — но ваши… ваш поступок может дорого нам всем обойтись. — Не сомневаюсь, — вздохнул я. — Если уж мы сцапали средства, которые кто-то привык считать своими. Впрочем, разве может один человек, даже Владеющий и титулованный дворянин, быть настолько… опасным? — Может! Если его имя… Михаил Грозин. — Дрожащий голос снова перешел на шепот, так и не отважившись произнести имя барона в полную силу. — Если хотя бы половина из того, что о нем говорят — правда, нам всем… — Это я уже слышал. — Я бесцеремонно уселся прямо на стол, нависая над скорчившемся в кресле Соломоном Рувимовичем. — Если даже ваш Грозин и правда связан с покойным Прошкой или другими бандитами… Поверьте, кучка каторжан — точно не то, чего нам следует бояться. — Не все вопросы можно решить оружием или кулаками, друг мой. У барона не только целая армия людей, но и весьма высокие покровители… Даже знай я точно — не отважился бы назвать их имена. Но если слухи не врут, — Соломон Рувимович еще понизил голос, — Грозин выполняет для высшего света столичной знати то… То, что принято называть грязной работой — и все сходит ему с рук! — И это отличные новости, любезный. — Я скосился на застывшего в дверях огромной статуей деда Федора. — Если с его благородием вдруг случится несчастье — едва ли хоть кто-то поспешит на помощь. Аристократы не станут… скажем так, афишировать подобные знакомства. Более того — наверняка кое-кто из высшего света столицы предпочел бы видеть Грозина мертвым, а не живым. — Возможно, друг мой, возможно. — Соломон Рувимович понемногу успокаивался. — Но вы даже представить не можете, что это за человек — и на что он способен. — Не вижу никаких причин беспокоиться, — усмехнулся я. — Если уж мы заварили эту кашу — придется расхлебывать до конца. Вы приняли решение, и менять его, пожалуй, слишком поздно… Даю вам слово, любезный. — Я опустил ладонь на плечо Соломона Рувимовича. — Пока я жив и нахожусь в добром здравии — никто не посмеет тронуть вашу семью хоть пальцем. И с вашей головы не упадет ни единый волос… Конечно же, если вы снова не приметесь выдирать их сами. Не знаю, что подействовало сильнее — то ли понемногу возвращающиеся способности, то ли нужные слова. А может, когда я упомянул о делах, в испуганном человечке в кресле снова проснулся финансист — он снова почувствовал себя в своей тарелке — и тут же уселся ровно. — Да, конечно… Конечно же — дела в первую очередь. Как говорится, война войной, а доход… — Соломон Рувимович бесцеремонно выдернул из-под моей пятой точки целую кипу каких-то бумаг с печатями. — Я так понимаю, вас интересуют вклады в наше общее дело… Я кое-что смыслил в колдовстве. И неплохо умел обращаться с любым видом холодного или огнестрельного оружия, когда-либо изобретенного человечеством. За сотни лет даже без малейшей искры таланта обучишься чему угодно… Почти — чему угодно. Возня с векселями, облигациями и прочей ценной макулатурой так и осталась для меня темным лесом. Не то чтобы я совсем уж не понимал пространных речей уважаемого Соломона Рувимовича, но немалая часть пуль его коммерческой премудрости отскакивали от брони моего разума, не оставив даже царапины. В конце концов, я не одну сотню лет обходился без всех этих заморочек в том мире — да и в этом становиться финансистом уж точно не собирался. Вполне достаточно и того, что мои наличные средства пойдут в дело, но кое-какой суммой я смогу распоряжаться самостоятельно. Не самой большой, конечно же — по меркам того же Кудеярова. Немыслимо огромной для Фурсова, Петропавловского и кого-то вроде дядьки Степана. Лично я же находил ее… скажем так, достаточной — для достойной жизни, обновления гардероба и, что самое главное, решения кое-каких насущных задач, о которых распространяться уж точно не следовало. Остальное меня волновало мало — но Соломон Рувимович зачем-то принялся объяснять все подряд, чуть ли не до малейших деталей. Поэтому из-под вывески «Левинзон и сыновья» мы с дедом Федором выходили уже под вечер и вымотанные так, будто не сидели в просторном кабинете, а таскали кирпичи. — У-ф-ф-ф… Я уж думал, помру, Володька. Не дай бог Фома еще раз сюда отправит — в лоб дам, честное слово. — Добро пожаловать в столицу, сударь, — усмехнулся я. — То ли еще будет. — Да уж, блистательный Санкт-Петербург, растак его. — Дед Федор заскрипел пружинами сиденья, усаживаясь поудобнее. — Только, это самое… Володька, ты мне знаешь чего пообещай? — Не знаю. — Я пожал плечами. — Но вы скажите. — Тьфу! Тебе лишь бы зубы скалить… Дурь молодецкую показываешь — это дело хорошее, правильное. — Дед Федор улыбнулся — и вдруг сурово сдвинул брови. — Но вот что я тебе скажу: с Грозиным не связывайся, даже если сам полезет. Не по зубам он тебе, Володька. — Это почему? — поинтересовался я. — Потому. — Дед Федор насупился и шумно выдохнул через нос. — Крути баранку давай — и лишнего не спрашивай. Глава 4 Вернувшись домой, я тут же плюхнулся спать, но даже утро не принесло облегчения: перед глазами до сих пор мелькали циферки и графы таблиц, и даже поездка в трамвае не смогла вытряхнуть их из головы. В конце концов я вышел сразу после Николаевского моста и дальше двинулся пешком, чтобы хоть немного проветриться. Получилось — если не выдохнуть окончательно, то хотя бы отключиться, и теперь ноги несли меня сами. За Мойку, потом налево, мимо дворца Юсуповых. Прямо по улице, которую в этом мире вряд ли назвали в честь декабристов. Поворот, еще поворот — и снова прямо, до самого Гривцова… то есть, Демидова переулка — и потом по мосту через Екатерининский канал.