– Доктор так и сказал, что не вспомнишь. – Я что-нибудь говорил? – Ты стонал. Звал Данте. Он не отходил от тебя ни на шаг. Очень упрямый молодой человек. Я слабо улыбнулся. – Ну да, он выигрывает в каждом нашем споре. Вроде тех, что бывают у нас с тобой. – Я люблю тебя, – прошептала мама. – Ты знаешь, как сильно я тебя люблю? Мне понравилось то, как она это сказала. Я давно не слышал от нее этих слов. – Я люблю тебя сильнее. – В детстве я всегда ей так отвечал. На мгновение мне показалось, что сейчас она опять расплачется, но она сдержалась. В глазах ее, правда, стояли слезы, но все-таки она не плакала. Она подала мне стакан воды, и я принялся пить через соломинку. – Твои ноги, – сказала она. – Машина переехала тебе ноги. – Водитель не виноват, – сказал я. Она кивнула. – У тебя был очень, очень хороший хирург. Все переломы ниже колен. Боже… – Она замолчала. – Мы думали, ты потеряешь ноги… – Она снова замолчала и утерла слезы. – Больше я тебя из дома не выпущу. Никогда. – Фашистка, – прошептал я. Она меня поцеловала. – Мой милый, красивый малыш. – Не такой уж я милый, мам. – Не спорь со мной. – Ну ладно, – согласился я. – Милый. Она снова заплакала. – Все хорошо, – повторил я. – Все в порядке. В палату в сопровождении моего папы вошел Данте. Мы посмотрели друг на друга и заулыбались. Над левым глазом у него красовалось несколько швов, под глазами залегли синяки; левая щека была исцарапана, а правая рука – в гипсе. – Привет, – сказал Данте. – Привет, – сказал я. – А мы неплохо сочетаемся, – пошутил он. – У меня прикид покруче, – прохрипел я. – Наконец-то ты хоть в чем-то меня выиграл. – Ага, наконец-то, – повторил я. – Выглядишь ты дерьмово. Он подошел совсем близко. – Ты тоже. Мы просто смотрели друг на друга. – Голос у тебя усталый, – сказал он. – Ага. – Я рад, что ты очнулся. – Ага, очнуться-то очнулся, но во сне я чувствовал себя получше. – Ты спас мне жизнь, Ари. – Спаситель Данте. Всегда об этом мечтал. – Не надо, Ари. Не шути так. Ты чуть не умер. – Я не специально. Он заплакал. Ох уж этот Данте и его слезы. Данте и его слезы. – Ты оттолкнул меня. Ты оттолкнул меня и спас мне жизнь. – А кажется, как будто не только оттолкнул, но и расквасил тебе лицо. – Зато теперь у меня новый образ, – улыбнулся он. – Чертова птица, – сказал я. – Во всем виновата она. Давай винить во всем ее. – Все, с птицами я завязал. – Ничего ты не завязал. Он снова заплакал. – Прекрати уже, – сказал я. – Мама плачет, теперь ты тоже, и даже папа выглядит так, будто сейчас разревется. Правила! У меня есть правила. Плакать запрещается. – Ладно, – сказал он. – Больше никаких слез. Парни не плачут. – Парни не плачут, – повторил я. – Слезы меня утомляют. Данте рассмеялся, но тут же снова посерьезнел. – Ты нырнул, как в бассейне… – Нам незачем это обсуждать. Но он продолжал: – Ты прыгнул на меня, как – не знаю – как вратарь на мяч, и столкнул с дороги. Все случилось очень быстро, но, блин, ты все равно будто бы знал, что делать. Только ты мог из-за этого умереть. – Я смотрел, как с лица его капают слезы. – И все из-за того, что я идиот, который вылез на дорогу, пытаясь спасти дурацкую птицу. – Ты снова нарушаешь правило про слезы, – заметил я. – И птицы не дурацкие. – Из-за меня ты чуть не умер. – Ты ни в чем не виноват. Ты просто был собой. – Хватит с меня птиц. – А мне они нравятся. – Все, я с ними завязал. Ты мне жизнь спас. – Я же сказал, что не специально. Это рассмешило всех присутствующих. Боже, как я был измотан. У меня все безумно болело, а Данте тем временем сжимал мою руку и повторял снова и снова: – Прости, прости, Ари, Ари, прости меня, прости, Ари, прости. После операции и морфия я чувствовал себя слегка пьяным. Помню, я стал что-то напевать. La Bamba. Я знал, что Данте и мама с папой все еще рядом, но потихоньку проваливался в сон. Помню, как Данте сжимал мою руку. И помню, как думал: «Простить тебя? За что, Данте? За что тебя прощать?» Не знаю почему, но мне снился дождь.