Я помню, как машина выскочила из-за угла, а Данте стоял посреди дороги, держа в руках птицу со сломанным крылом. Я помню асфальт, скользкий после дождя и града. Помню, как кричал его имя. Данте! Я проснулся в больничной палате. Обе мои ноги были в гипсе. И левая рука тоже. Казалось, мое сознание где-то очень далеко; все тело мучительно ныло, и я пытался понять, что же случилось. Голова слабо пульсировала от боли. Что случилось? Что случилось? У меня даже пальцы болели, честное слово. Я чувствовал себя футбольным мячом после долгой игры. Черт. Видимо, я застонал, потому что у моей кровати вдруг возникли мама с папой. Мама плакала. – Не плачь, – сказал я. В горле пересохло, и я не узнал свой голос. Казалось, говорил кто-то другой. Мама прикусила губу и, наклонившись, расчесала мои волосы пальцами. Я просто смотрел на нее. – Только не плачь, хорошо? – Я боялась, что ты уже не проснешься. – Она всхлипнула и уткнулась лицом в плечо отцу. Часть меня начинала осознавать происходящее. Другая – мечтала оказаться подальше отсюда. Может, мне все это снится? – думал я. Но нет. Все происходило на самом деле, просто казалось нереальным. Все, кроме ужасной боли. Что-что, а боль была реальней некуда – реальнее всего, что я когда-либо испытывал. – Все болит, – сказал я. Услышав это, мама вдруг утерла слезы и снова стала собой. Я был этому рад. Было невыносимо видеть, как она плачет, видеть ее слабой и сломленной. Интересно, такой ли она была, когда брат попал в тюрьму? Мама нажала какую-то кнопку на внутривенном катетере и вложила пульт мне в руку. – Если будет очень больно – нажимай каждые пятнадцать минут. – Что это? – Морфий. – Ну наконец-то я попробую наркотики. Она пропустила мою шутку мимо ушей. – Позову медсестру. Мама всегда была человеком действия, и мне это в ней нравилось. Я обвел комнату взглядом, пытаясь понять, отчего проснулся. Меня не покидала мысль, что я должен снова уснуть – уснуть, чтобы не чувствовать боли. Уж лучше кошмары, чем эта боль. Я посмотрел на папу. – Все хорошо, – сказал я. – Все в порядке. – Хотя сам не верил в сказанное. Отец серьезно улыбнулся. – Ари, Ари, – произнес он. – Ты самый храбрый мальчик на свете. – Ничего подобного. – Это правда. – Пап, ты что, забыл, что я боюсь своих снов? Как же мне нравилась его улыбка… И почему он не улыбался так всегда? Я хотел спросить его, что случилось, но мне было страшно, и я не понимал отчего… В горле пересохло; я не мог произнести ни слова. И тут воспоминания захлестнули меня, и в голове вспыхнула картина: Данте с покалеченной птицей в руках. При мысли о том, что он, возможно, погиб, у меня перехватило дыхание. Меня сковал страх, ужас захлестнул сознание, и сердце больно сжалось. – Данте? – Его имя само слетело с моих губ. Ко мне подошла медсестра. У нее был приятный голос. – Давайте измерим вам давление, – сказала она. Я не шевельнулся. Пусть делает что хочет. Плевать. Она улыбнулась: – Вам больно? – Мне нормально, – прошептал я. Она рассмеялась. – Вы, молодой человек, всех нас здорово напугали. – Мне нравится пугать окружающих. Мама покачала головой. – Мне нравится морфий, – пробормотал я, закрывая глаза. – Что с Данте? – С ним все хорошо, – ответила мама. Я открыл глаза. Отец сказал: – Он перепугался. Ужасно перепугался. – Но с ним все в порядке? – Да, все хорошо. Он ждал, пока ты проснешься. Они с мамой переглянулись, и мама сказала: – Он здесь. Он выжил. Данте выжил. Я выдохнул. – А что стало с птицей, которую он подобрал? Отец подался вперед и сжал мою руку. – Сумасшедшие мальчишки, – прошептал он. – Сумасшедшие, сумасшедшие мальчишки. – И вышел из палаты. Мама не сводила с меня глаз. – Куда он пошел? – спросил я. – За Данте. Он все это время здесь сидел. Почти двое суток. Ждал, пока ты… – Почти двое суток? – Тебе делали операцию. – Что? – Врачам пришлось собирать твои кости по кусочкам. – Ясно. – У тебя останутся шрамы. – Ясно. – После операции ты ненадолго проснулся. – Не помню такого. – У тебя все болело, поэтому тебе дали обезболивающее, и ты снова уснул. – Не помню.