— Полагаю, что джинсы будут следующими. — Ага, — ответил он, и мы оба рассмеялись. Он посмотрел на меня. — Ты всё еще бледный. — И все равно больше похож на мексиканца, чем ты. — Любой больше похож на мексиканца, чем я. Ты скажи это тем, кто дал мне свои гены. Его голос изменился. Было заметно, что его сильно беспокоили все эти разговоры про мексиканцев. — Хорошо, хорошо, — сказал я и решил сменить тему. — Я смотрю, ты принес свой блокнот с рисунками. — Ага. — Ты покажешь мне свои наброски? — Нет. Я лучше тебя нарисую. — А что если я не хочу, чтобы ты меня рисовал? — А как я стану художником без практики? — А разве моделям не платят? — Только красивым моделям. — Разве я не красивый? Данте заулыбался: — Не будь занудой. Он казался смущенным. Но я смутился больше, потому что почувствовал, что покраснел. Даже такие смуглые парни как я могут краснеть. — Ты действительно собираешься стать художником? — спросил я. — Конечно. Ты мне не веришь? — Мне нужны доказательства. Он сел в кресло и внимательно посмотрел на меня. — Ты все ещё выглядишь больным. — Спасибо. — Может это из-за твоих кошмаров? — Возможно. Я не хотел говорить о моих снах. — Когда я был маленький, я часто просыпался, думая, что мир исчез. Я вставал и смотрел на себя в зеркало. В моих глазах была грусть. — Как и в моих. — Ага. — Мои глаза всегда печальны. — Но ведь мир не исчез, Ари. — Конечно, он не исчез. — Поэтому не надо грустить. — Грустно, грустно, грустно, — сказал я. — Грустно, грустно, грустно, — сказал он. Мы оба рассмеялись. Я был рад, что он пришел. За время болезни я очень ослаб и мне это не нравилось. Смех придал мне силы. — Я хочу тебя нарисовать. — А если я этого не хочу? — Ты же сам просил доказательств. Он протянул мне сборник стихов. — Читай. Ты будешь читать, а я буду рисовать тебя. Он стал осматривать все в моей комнате: меня, кровать, покрывала, подушки, освещение. Я чувствовал себя странно, неловко и некомфортно. Взгляд Данте был направлен на меня, и я не знал, нравится мне это или нет. Я точно знал, что чувствую себя не в своей тарелке. Но казалось, что для Данте я был невидимый. Его интересовал только его блокнот. И я расслабился. — Только нарисуй меня красиво. — Читай, — сказал он. — Просто читай. Уже совсем скоро я забыл, что Данте меня рисует. Я просто читал. Читал, читал, и читал. Иногда я поднимал глаза, чтобы взглянуть на него. Но он был поглощен работой. Я прочел строчку, и попытался понять её: «звезды сделаны из того, что мы не можем удержать». Красиво сказано, но я не знал, что это значит. Обдумывая значение этой фразы, я уснул. Когда я проснулся, Данте уже не было. И он не оставил ни одного наброска, которые он рисовал с меня. Он оставил только рисунок моего кресла. Это было идеально. Кресло на фоне пустой стены моей комнаты. Он изобразил даже послеполуденный свет, льющийся в комнату, тени, падающие на кресло, и придал всему этому такую глубину, что создавалось впечатление, что это что-то больше, чем просто неодушевленный предмет. От рисунка веяло печалью и одиночеством. Интересно, Данте передал свое видение мира в целом или так он видит мой мир. Я долго разглядывал рисунок. Он меня пугал, потому что в нем было что-то правдивое. Интересно, а где он научился рисовать. Я ему завидовал. Он умел плавать, рисовать, общаться с людьми. Он читал стихи, и любил себя. Интересно, как это любить себя. И почему одни люди не любят себя, а другие вполне собой довольны? Я посмотрел на рисунок, потом на кресло. И тут я заметил записку. Ари, Я надеюсь, тебе понравился рисунок твоего кресла. Я скучаю по нашим занятиям в бассейне. Охранники такие придурки. Данте После ужина я ему позвонил. — Почему ты ушел? — Тебе надо было отдохнуть. — Извини, что я уснул. Повисла пауза. — Мне понравился рисунок, — прервал я неловкое молчание. — Почему? — Потому что он очень правдоподобный. — И это единственная причина? — В нем что-то есть, — сказал я. — Что? — Эмоции. — Расскажи мне, — сказал Данте.