— У.С. Мервин ОДИН Снова наступило лето. Лето, лето, лето. Я его одновременно любил и ненавидел. Летом во мне всегда что-то пробуждалось. Это время свободы, молодости, путешествий, новых открытий и отсутствия школы. Лето — это книга надежды. Вот почему я любил и ненавидел лето. Потому что оно заставляло меня верить. В моей голове играла песня Элис Купер. Я решил, что это лето будет моим. Если лето — это книга, то я собираюсь написать в ней что-то красивое. Своим собственным почерком. Но я понятия не имел, что же мне написать. Я начал работать в полную смену. Я еще никогда не работал сорок часов в неделю. Но мне правилось мое расписание: с одиннадцати утра до пол восьмого вечера, с понедельника по четверг. С таким графиком я всегда мог выспаться, и, если бы захотел, куда-либо сходить. Правда, я понятия не имел, куда мог бы сходить. Моя жизнь все еще не принадлежала мне. В первые выходные после окончания школы, я проснулся очень рано. Я вышел на кухню, чтобы выпить стакан апельсинового сока. На кухне сидела мама, читая утреннюю газету. — Сегодня я работаю, — сказал я. — Я думала, ты не работаешь по субботам? — Майк попросил подменить его на несколько часов. — Он твой друг? — Не совсем. — С твоей стороны очень благородно согласиться подменить его. — Я делаю это не просто так, мне заплатят. И, в любом случае, ты учила меня быть благородным. — Ты говоришь так, будто в этом есть что-то плохое. — А что тут хорошего? Хочешь знать правду? Я хочу быть плохим. — Плохим? — Таким, как Джеймс Дин. — И кто же тебя останавливает? — Я смотрю на этого человека. — Ага, обвиняй во всем свою мать, — рассмеялась она. — Знаешь, Ари, если бы ты действительно хотел быть плохим, ты бы таким и стал. Последнее, что делают плохие парни, это спрашивают разрешения у своей мамы. — Ты думаешь, мне надо твое разрешение? — Я не знаю, что должна на это ответить. Мы посмотрели друг на друга. Я всегда старался избегать таких разговоров с мамой. — А что, если я брошу работу? — Хорошо, — спокойно ответила она. Я знал этот тон. «Хорошо» означало, что у меня проблемы. Несколько секунд мы просто молча смотрели друг на друга. Это казалось мне целой вечностью. — Ты слишком взрослый для карманных денег, — сказала она. — А может я просто батист? — У тебя очень богатое воображение. — Что, звучит слишком по-мексикански? — Нет. Просто слишком ненадежно. — Переворачивать гамбургеры. Вот что надежно. Не очень креативно, но надежно. Подумай над этим, эта работа идеально подходит мне. Я надежный и не креативный. Она покачала головой. — Ты собираешься провести всю жизнь издеваясь над собой? — Ты права. Возможно, я должен взять перерыв. — Ты учишься в старшей школе, Ари. Ты не ищешь профессию. Ты просто ищешь способ заработать немного денег. Это просто переход во взрослую жизнь. — Просто переход? Ну и какая из тебя мексиканская мама? — Я образованная женщина. Это не делает меня не мексиканкой, Ари. Она была немного разозленной. Я любил, когда она злилась, и надеялся, чтобы это случалось чаще. Ее гнев не был похож на мой или папин. Он не захватывал ее полностью. — Ладно, я понял тебя, мам. — Да? — Почему-то, когда я рядом с тобой, я постоянно чувствую себя, будто я на уроке. — Прости, — сказала она. Хотя я знал, что ей не было жаль. — Ари, ты знаешь, что такое экотон? — Это место, где соприкасаются две разные экосистемы. В экотоне, ландшафт содержит элементы двух разных экосистем. Это как природная пограничная полоса. — Умный мальчик. Переход. Я больше ничего не должна говорить, не так ли? — Нет, не должна. Я живу в экотоне. Работа должна сосуществовать с удобством. Ответственность должна сосуществовать с безответственностью. — Что-то вроде того. — Я получил пятерку? — Не злись на меня, Ари. — Я не злюсь. — Злишься. — Ты типичный учитель. — Слушай, Ари, я не виновата, что тебе почти семнадцать. — Когда мне будет двадцать пять, ты все еще будешь учителем. — Это было грубо. — Прости. Она учила меня. — Правда, прости, мама. — Мы каждое лето начинаем с ссоры, разве не так? — Это традиция, — ответил я. — Я иду на пробежку. Когда я уже повернулся, чтобы уйти, она схватила меня за руку. — Послушай, Ари, мне тоже жаль. — Все в порядке, мам. — Я знаю тебя, Ари, — сказала она. Я хотел сказать ей то же, что хотел сказать Джине Наварро. Никто не знает меня.