Оливер и Коннор вернулись с улицы и огляделись. – Гэбриэл здесь? – спросил кто-то из них. – Уже нет, – ответила я. – А когда вернется? Я поднялась с дивана и медленно оглядела комнату. – Он не вернется. Все вопросы теперь можете решать со мной. Работать вы теперь тоже будете на меня. Не на Гэбриэла. Он отныне не может сюда входить так же, как и любой посторонний человек. Контракт вы переподпишете со мной, гонорар и условия останутся прежними: защищать меня и мое пространство. Также вы вольны расторгнуть его в любой момент. Вопросы? – Он таки работает на вашего отца? – спросил Коннор. Я только кивнула, не хотела рыдать при парнях. Видит бог, сейчас мне нужны все мои силы, чтобы суметь упорядочить все и взять ситуацию под свой контроль. Больше никаких слез. Сегодня я выплакала все. Оливер тут же вынул телефон, набрал Харта и переспросил у него, действительно ли все так, как я говорю. Глядя на мой полоумный вид и красные глаза, наверно, предположил, что я могла тронуться умом. Потом, получив подтверждения от Харта, отвел глаза и молчаливо закивал, слушая. Когда он закончил, я сказала: – Это был последний раз, когда вы созванивались с ним и говорили, Оливер. После подписания контракта со мной вы больше не сможете делать это. Это важно, потому что Харт продолжает работать на моего отца, а отец не прочь уложить в землю и меня, и моего ребенка за то, что я предала клан. Этот дом временно перешел в мое распоряжение, и Харт здесь больше никто. Я запрещаю вам передавать ему какую-либо информацию обо мне и контактировать с ним по какому бы то ни было поводу. Как только у меня появятся другие варианты, я переберусь в другое место. Вопросы? – Нет вопросов, – ответил Оливер, качая головой. – Гэбриэл только просил передать вам, что коробка на пороге – она для вас. – Проверьте, нет ли в ней взрывного устройства. Потом можете внести в дом, – сказала я сухо. Оливер на мгновение вытаращился на меня, словно ушам не верил. – Кристи, – осторожно сказал он. – Он же ваш парень. Я не знаю, что за кошка между вами пробежала, но… – Начиная с сегодняшнего дня он не мой парень, – сквозь зубы ответила я. – И отныне он в списке тех, кому здесь не рады. Если вам трудно понять это, вы можете не подписывать со мной договор. Я не обижусь. В этом доме останутся только те, кто не верит никому снаружи. – Окей, мэм, – без эмоций ответил Оливер и пошел за коробкой. Я открыла ее, когда они с Коннором проверили ее и принесли домой. Внутри лежала большая белая плюшевая овечка с розовым бантом на шее и позолоченным колокольчиком. Подарок для моей дочери. Ураган эмоций закружился внутри, но я не поддалась. Я знала, что поступила правильно. Харт мог бы порвать с МакАлистерами, если бы действительно хотел этого. Будь его чувство отвращения к моему отцу таким же сильным, как мое, он бы не остался рядом с ним ни на минуту. Будь жертвой Анджи, уверена, Харт вел бы себя по-другому. Проблема заключалась в том, что все произошедшее со мной не возмутило его до той самой критической точки, после которой не остается ничего, кроме ненависти и отвращения. Он мог по-прежнему говорить с моим отцом, ходить с ним по банкетам и курить сигары. Он мог находиться рядом и здороваться с ним – жать ту самую руку, которая когда-то безжалостно выбивала мозги из моей головы. Позволить Харту быть со мной рядом и касаться меня после того, как он пожимал руку моему отцу, было далеко за пределами моей морали. Где-то между смехом над калекой и виктимблеймингом[7]. Нет, никакие мотивы и никакие причины, даже вселенского масштаба, не могли оправдать его верность моему отцу. – Коннор, у вас есть дети или племянники? – спросила я у своего телохранителя, захлопывая коробку. – Есть племянница, – ответил он. – Передайте ей это, когда увидите в следующий раз. Надеюсь, что ей понравится. Глава 16 Не в состоянии оставаться наедине с собой и своими мыслями, я отправилась в гости к Анджи. Объявилась у нее на пороге с остатками вчерашнего торта в трясущихся руках, стараясь не думать о том, что она мне скажет, когда узнает, что я выдворила за порог ее брата. И что я, скорее всего, уеду с острова, как только представится такая возможность. И еще не жалею ни о чем… Анджи открыла только после третьего звонка. Возникла на пороге, кутаясь в кофту и сонно глядя на меня из-под тяжелых век. – Прости, что разбудила, – сказала я, про себя недоумевая, почему она спит в полдень. – Я зайду попозже. – Останься, – сказала она неразборчиво, шагнула ко мне и обняла. Я почувствовала запах алкоголя и сигарет. Что за дела. Она же не курит и уж совсем редко пьет. – Ты в порядке? – спросила я, отстранившись и заглядывая в ее лицо. Она утерла лицо рукавом и покачала головой. – Все кончено, – сказала она так мрачно, как обычно сообщают известия о чьей-то кончине. – В смысле? – нахмурилась я. – Сет уехал и не вернется. Она распахнула дверь шире и пригласила меня войти. Провела меня в гостиную, в которой царил полный хаос: повсюду были разбросаны обрывки холста, полупустые банки с краской, посреди кухонного стола стояли бутылка «Ардбега»[8] и пепельница, полная окурков. – Что стряслось? – спросила я, наткнувшись взглядом на свеженарисованную картину, стоявшую на большом мольберте посреди комнаты. Краска еще не высохла и влажно блестела. В агрессивном хаосе жирных мазков угадывались очертания распятого на кресте женского тела. За фигурой розовело небо, разгоняя по углам картины ночной мрак… Должно быть, стряслось что-то из ряда вон, если влюбленный в нее по уши Сет просто взял и исчез. Анджи зажгла очередную сигарету, потом, словно вспомнив, что я беременна, тут же загасила ее и принялась бегать по гостиной, распахивая окна и размахивая руками, чтобы прогнать дым. Затем села на диван, втянув голову в плечи, отчего вдруг показалась совсем маленькой и хрупкой. – Вчера мы вернулись с твоего праздника. Все было замечательно. Я просто отключилась от изнеможения. Проснулась утром на заре. Вкруг были разбросаны розы, воздушные шары. Я даже не мгновение подумала, что уснула в твоем доме. – Анджи шумно высморкалась и попросила налить ей воды. Она выпила стакан, продышалась и продолжила: – В общем, он сделал мне предложение. – Сет предложил тебе стать его женой? – Да. А я отказала ему. Она подошла к картине и коснулась пальцем влажной краски. – Он не поверил. Подумал, что я шучу. Расстроился, когда понял, что нет. Сказал, что исчерпал все способы сделать меня своей и теперь у него опускаются руки. Я сказала, что я и так принадлежу ему: мы живем вместе, спим и проводим вместе время. Только не называем себя парнем и девушкой и не спешим слить состояние на свадьбу! Он сказал, что этого недостаточно и его бесит моя неопределенность. В общем, слово за слово, и мы поссорились. Он сказал, что у меня есть номер его телефона, если я передумаю. То есть ясно намекнул: будет или как он хочет, или никак. Потом собрал вещи и уехал. Я хотела остановить его, но не знала, что предложить взамен. Мое сердце и тело и так были у него. Что еще мне нужно было отдать? – Безымянный палец? – мрачно пошутила я. Анджи обмакнула кисть в ведерко с черной краской и подошла к картине. – Я не хочу выходить замуж. Даже за такого, как он. И она принялась закрашивать законченную картину густой черной краской. – Стой! – Я остановила ее. – Анджи, зачем? Это чудесная картина. – Это шлак… – Нет! Ты нарисовала на ней свою боль. Теперь, может, взгляни на нее и прими ее? Прекрати прятать ее, бежать от нее, закрашивать свою боль краской. Ты не избавишься от нее, пока не примешь. Анджи начала тихо всхлипывать, потом выронила кисть, обняла меня и расплакалась. Я усадила ее на диван, обхватила руками и держала, пока она не успокоится. – Что он сделал, твой бывший? – спросила я. Несколько минут прошло, прежде чем она собралась с силами и решилась ответить: – Отношения попросту не сложились, – начала Анджи, утирая лицо. – Я не смогла выносить его припадки ревности и постоянные смены настроения. Сказала ему, что все кончено. Он не смог принять это, не поверил мне, решил, что я кручу роман еще с кем-то, и выложил в интернет наши интимные фотографии, чтобы отомстить. Некоторые из них были попросту порнографическими: их не стоило делать и уж тем более сохранять, но я думала, что такого рода вещи никогда не покинут нашу спальню. Эти фото увидели все: мои бывшие однокурсники, мои друзья, заказчики и даже Гэбриэл. Это был единственный момент в моей жизни, когда я была рада, что наши родители мертвы. Сервисы удалили фото, но такие вещи не делаются быстро, и целых три дня я чувствовала себя последней шлюхой, которая стоит на площади голышом, и каждый проходящий мимо считает своим долгом плюнуть в нее. Именно тогда я поняла, как мало у меня настоящих друзей и как много проходимцев. Я потеряла заказчиков, многие посчитали, что серьезный дизайнер должен уметь делать все что угодно, но только не минет. То, что я встречалась с тем подонком уже второй год, абсолютно никого не интересовало… Если бы у меня спросили о правилах жизни, я бы к семи заповедям прибавила еще одну: «Не делай интимных фото или видео. Никогда». – Да чтоб руки у этого козла отсохли, а лучше кое-что другое, – пробормотала я, испытывая почти ярость. – Он пожалел о том, что сделал, – утерла глаза Анджи. – После встречи с Гэбриэлом ему понадобились дантист и еще парочка специалистов. – Психолог и травматолог? – спросила я, и Анджи тихо рассмеялась. – Именно… – Сету ты об этом, как я понимаю, не говорила? – Нет. Зачем? Покаяться? Вызвать жалость? Я не хочу ни того, ни другого. Мне не нужно каяться, потому что я ни в чем не виновата. И мне не нужна его жалость. – Просто он смог бы лучше понять тебя. – Возможно. Но он не перестал бы стремиться как-то обозначить наши отношения. И все рано или поздно закончилось бы так, как закончилось. Анджи подняла с пола кисть и снова подошла к картине. – Пожалуйста, оставь картину в покое, – проворчала я, схватила полотно и унесла его в дальний угол гостиной. – Я заберу ее с собой, чтоб ты ее не угробила. Заплачу позже. – Не выйдет, – ответила Анджи. – У Гэбриэла аллергия на мои краски. У него всегда глаза краснеют и начинается кашель, когда он сюда заходит. Так что лучше выкинь ее по дороге в кусты… Я натянуто улыбнулась, обхватила себя руками – неконтролируемый жест самозащиты – и призналась: – Гэбриэл тоже уехал. И тоже не вернется. Анджи развернулась на пятках. Я отвела глаза, не решаясь встретиться с ней взглядом. Потом отошла к окну и рассказала обо всем, что произошло, не особо рассчитывая на понимание. Знала, что ей будет трудно понять меня. Любому, кто не лежал на земле, истекая кровью, будет чертовски сложно понять, почему я так бескомпромиссна и тверда в своем решении. – Думаешь, я сумасшедшая? – спросила я. – Чокнутая, которая пошла на принцип?