– Нет… нет! Посмотри на меня, Николаос, – взывала мать. – Еще не поздно. Посмотри на меня! – Отец, – всхлипнула я. – Прости меня, – глухо произнес он и разжал пальцы. Мой отец, мой герой сделал свой выбор и швырнул меня в пропасть. Мои руки хватались за воздух. Я летела вниз, а в ушах у меня звенел душераздирающий крик матери. На несколько мгновений мое тело стало невесомым. Я падала вместе со снежинками. А потом все кончилось. Я очнулась, вернувшись из небытия. Меня разбудило тонкое попискивание. Кто-то тыкался мне в лицо. Я открыла глаза. В вышине мелькали молнии. Редкие ледяные крупинки долетали оттуда и падали мне на лоб. А здесь, на дне пропасти, царила жуткая тишина. Может, я уже превратилась в тень, и это – первые мгновения моей вечной жизни? Надо мной склонилась птичья головка. Белая, с серыми ободками вокруг глаз. Жалкое создание. Птица снова меня клюнула. Я пригнула голову, уворачиваясь от клюва. Подо мной что-то хрустнуло и сдвинулось. Плечи и ногу пронзила жуткая боль. Тени не знают боли. Значит, падая в пропасть, я каким-то образом уцелела. Я села. Птенец неуклюже карабкался по моему бедру. Пятнистый орленок. Я подняла малыша и, качая на ладонях, заплакала, страстно желая проснуться от этого кошмара. Глаза свыклись с темнотой, и я увидела, на чем лежу. Все вокруг было усеяно человеческими костями. Мне зловеще улыбались пробитые и сломанные черепа. На каменных выступах застыли ребра с кусками лохмотьев. Я похолодела от ужаса, сообразив, что почти все черепа и скелеты принадлежали младенцам. Сюда сбрасывали ущербное потомство Спарты: тех, кто родился слишком слабым или больным и, по мнению старейшин, не имел права на жизнь. – Алексиос, – всхлипывала я, зная, что и его тельце должно находиться где-то поблизости. Мне хотелось убаюкать мертвого брата. – Алексиос, где ты? Опустив птенца на пол, я перевернулась на живот и, стараясь не нагружать пострадавшую ногу, на ощупь выползла из этого склепа. И вдруг мои руки натолкнулись на что-то мягкое и теплое. – Алексиос, – с новой силой зарыдала я. Вспышка молнии, достигнув дна, осветила искалеченный труп эфора. Судя по гримасе на лице, он умер с криком на губах. Ему снесло затылок, отчего его лысый череп напоминал теперь скорлупу выеденного яйца. Я в ужасе отпрыгнула, схватив чью-то кость, словно нуждалась в оружии для защиты от мертвого негодяя. Но кость оказалась… полукопьем Леонида. Я смотрела на острие копья: выброшенная из привычной жизни, растерянная, полная ненависти. Как в тумане, я ковыляла среди костей, ища тело Алексиоса… пока не услышала хруст, донесшийся откуда-то поблизости, и не увидела высокую тень. Сюда кто-то шел. Если меня найдут и узнают, что я чудом уцелела, эти люди «исправят ошибку». И потому я схватила орленка и бежала… Из Спарты. От прошлого и всех его ужасов. Волк Спарты удивленно вскинул руки, чтобы остановить метнувшуюся к нему дочь. – Как такое может быть? – недоумевал он. Кассандра ответила молниеносной атакой, нацелив полукопье в горло своего противника. Волка спасла лишь спартанская выучка. Выхватив из нарукавника короткий меч, он отразил удар полукопья. Волк покачивался, стоя на краю отвесной скалы. Спартанский лагерь находился за спиной Кассандры. За спиной ее противника был обрыв. А над головой – непрекращающиеся раскаты грома. – Зевс мне помогает, – прорычала молодая женщина. – Вздумаешь позвать на помощь, все равно никто не услышит. Волк размахивал руками, пытаясь удержать равновесие. Подлетевший Икар вырвал меч из его рук. Волк шумно вздохнул, накренившись в сторону обрыва. У подножия скалы бурлила вода. Кассандра схватила отца за горло. Лезвие копья было нацелено ему в бок. – А теперь, Волк, я восстановлю справедливость, – бросила Кассандра, еще немного подталкивая своего противника к обрыву. – Что ж, убей меня, – надтреснутым голосом произнес Волк. – Но прежде ты должна кое о чем узнать. Я любил тебя и твоего брата, как своих детей, хотя и не был вашим настоящим отцом. К буре, бушевавшей вокруг, добавилась буря в душе Кассандры. – Что ты хочешь этим сказать? – спросила она, и из-под наконечника копья, приставленного к боку Волка, показалась кровь. – Об этом тебе надлежит спросить у своей матери. – Мать… жива? – едва смогла выдавить из себя ошарашенная Кассандра. Николаос едва заметно кивнул: – Мы потеряны друг для друга, но она жива. Тем же вечером она бежала из Спарты. Куда – не знаю. Разыщи ее, Кассандра. Она наверняка тебе расскажет, что я до сих пор не простил себе случившееся. Но будь осторожна на каждом шагу, – прохрипел он, и его глаза заблестели. – Берегись змей в траве. Волк схватил Кассандру за правую руку и еще глубже вонзил копье себе в бок. – Теперь… заканчивай начатое. Молния полыхнула во все небо, на бронзовой поверхности коринфского шлема Кассандра увидела собственное отражение. Лед сковал ей сердце. Молодая женщина разжала пальцы левой руки, остававшейся на горле Волка, напрягла правую, и насквозь пронзила копьем тело своего «отца». Ключ к свободе от двадцатилетнего заточения на проклятом острове наконец был почти у нее в руках. 5 Портовый город Кирра изнемогал от июньской жары. Морская гладь превратилась в слепящее зеркало, и даже окрестные белесые горы сверкали на беспощадном солнце. Тропы, опоясывающие склоны гор, пестрели паломниками. Они неутомимо поднимались по склонам, держа путь в соседние Дельфы, чтобы посетить тамошнего оракула – пифию, хранительницу мудрости Аполлона и прорицательницу, известную всей Элладе. Яркие краски Киррейской гавани странным образом гармонировали со множеством оттенков зловония. Водное пространство вблизи берега было плотно забито сотнями покачивающихся плотов, кораблей, яликов и прочих лодок. У причала для частных судов только что остановилась небольшая галера. Матросы торопливо промчались по палубе и взобрались на мачту, сворачивая парус с изображением жуткой головы горгоны Медузы. По сходням других кораблей, распевая гимны и толкая друг друга, спускались паломники. Оказавшись на берегу, многие застывали и изумленно разевали рты. Торговцы на все лады уговаривали прохожих купить у них «священные» статуэтки и разные безделушки. Местная ребятня скакала с плота на плот, предлагая измученным жаждой путешественникам прохладительные напитки. Неумолчно звонили колокола, в воздух поднимались столбы дыма от сжигаемых благовоний. Прибывшие в гавань торопились поскорее миновать запруженные народом улочки и выйти на тропу паломников. Среди людского потока, захлестывающего причал, двигался паланкин. Его стенки были обиты золотистыми тканями, а сам он напомнил лодку, плывущую вверх по течению. Внутри восседал Элпенор – человек жестокий; из тех, кто наслаждается, глядя, как страдают его друзья. Рука Элпенора то и дело приподнимала тугой мешочек, набитый монетами. Их хозяин решал, куда выгоднее вложить эти деньги. Возможно, в рыболовство. Эта сфера его занятий непрерывно разрасталась. – Можно прикупить три лодки для моего флота, – вслух рассуждал он. – А можно… заплатить беззубому портовому отребью, и они потопят двенадцать судов Дракона. Дракон был его лучшим другом детства. Жена и дочери Дракона привыкли звать Элпенора «дядюшкой». В прошлом семья Дракона бедствовала, почти нищенствовала. Элпенору доставляло удовольствие подкинуть им несколько монет из своих заработков. Однако радовала его не возможность помочь другу, а сознание своей власти над ним. Не будь этих нескольких монет, семья Дракона ложилась бы спать голодной. Элпенор чувствовал себя богом, управляющим судьбой этих людей, и осознание данного факта приятно будоражило его злобную душу. Но однажды жизнь Дракона изменилась в лучшую сторону. Он наткнулся на место, где в изобилии водились морские лещи. Месяц за месяцем он отправлялся туда на своем жалком ялике и возвращался со сказочными уловами. У Дракона появилась новая лодка, затем другая, третья. Теперь на лов морского леща выходила целая флотилия. Дракон направо и налево хвастался своим флотом и богатством, какое приносили ему двенадцать лодок. Естественно, в помощи Элпенора он больше не нуждался. – Решение принято, – язвительно улыбнулся Элпенор. – Надеюсь, Дракон, ты умеешь плавать. Его ноздрей достиг запах луковой отрыжки и немытых ног. Элпенор брезгливо поморщился. Зловоние исходило от полуголых паломников. Они стояли возле таверны, грубо хохоча над такими же грубыми шутками. «Что вы тут разорались? – мысленно выругал их Элпенор. – Отправляйтесь на гору, вопрошайте оракула и катитесь отсюда на все четыре стороны». Он хлопнул в ладоши, подгоняя носильщиков: – Шевелитесь! Я хочу попасть на свою виллу еще до полудня, пока я не задохнулся от этого смрада. Носильщики прибавили ходу. Паланкин пересек лабиринт узких переулков и оказался на окраине города, у железных ворот, ведущих во владения Элпенора. За воротами роскошные носилки опустили на землю. Элпенор вылез, слушая негромкое журчание фонтана и вдыхая аромат ромашки из своего сада. Переступив порог виллы, он сбросил дорогие кожаные туфли и дальше пошел босиком, ощущая блаженную прохладу белых мраморных полов. Двое рабов, несших паланкин, поспешили удалиться, но Элпенор щелкнул пальцами, останавливая одного из них. – Добавь сладких масел в воду купальни, – велел Элпенор, и взгляд его сделался похотливым, – и жди меня там. И в этот раз сумей доставить мне удовольствие. Не хотелось бы опять делать тебе больно. Раб, не смевший поднять глаза на хозяина, торопливо кивнул и отправился выполнять приказание. Элпенор прошел в кабинет, уставленный мраморными бюстами и мягкими стульями с плюшевыми сиденьями. Одну стену занимал очаг, другая представляла собой колоннаду и выходила прямо в сад, позволяя слушать благословенную песню природы. На столе стояла глубокая охристо-черная чаша. Элпенор налил себе оттуда вина с охлажденной водой. Легкую досаду вызвало лишь то, что чаша не была пуста. Это лишало его удовольствия выпороть служанку, которой вменялось следить, чтобы у хозяина не переводились изысканные напитки и яства. – А теперь займемся насущными делами, – сказал себе Элпенор, потягивая прохладную жидкость и удовлетворенно вздыхая. Он направился к столу из полированного ясеня, где его ждали дощечки и письменные принадлежности. Но, сделав всего шаг, Элпенор застыл как вкопанный. Со стола на него смотрел шлем спартанского полководца. Его ярко-красный гребень напоминал павлиний хвост. Половина шлема ярко сверкала на солнце. Вторую покрывала корка засохшей крови. – Сначала ты мне заплатишь, – произнес кто-то, прятавшийся в тени колоннады. У Элпенора перехватило дыхание, когда произнесшая эти слова молодая женщина вышла на свет. Лицо ее было мрачным. Сама женщина заметно изменилась с прошлой весны. Стала выше, худощавее, увереннее в движениях. – А потом ты скажешь мне зачем, – продолжила она хрипловатым голосом. – Зачем… что? – переспросил Элпенор. – Не прикидывайся. Отправляя меня с заданием, ты уже знал. Знал, что послал меня за головой моего отца. Элпенор смотрел на нее из-под полуприкрытых век, и губы его медленно расплывались в кривой улыбке. – Если бы я сказал тебе, мисфиос, за чьей головой посылаю, ты бы согласилась на мое предложение? Не сводя с нее глаз, Элпенор выдвинул ящик стола и достал мешочек с монетами, который небрежно швырнул Кассандре. – Не всякое зло стоит ворошить, я так думаю, – ответила она, приближаясь к столу сбоку, словно опасаясь ловушек. – Но если осиное гнездо потревожили, приходится иметь дело со всем роем, – заговорщически прошептал Элпенор. – И потом, он ведь не был твоим настоящим отцом. Это ты знаешь? Губы Кассандры дрогнули, а затем сложились в звериный оскал. – Ты так просто не отвертишься, двуногая змея. Ты расскажешь мне все. Зачем ты отправил меня убивать Волка? Элпенор пожал плечами, притворно вздохнул и опустился на мягкую скамью. Он отпил вина, поглаживая мраморную голову статуи Ареса, стоявшую возле скамьи. Бог войны держал в мраморных руках бронзовое копье. – Волк был блистательным полководцем. Он слишком быстро разгадывал замыслы Афин и наперед видел их стратегию… Короткая война не несет никакой выгоды. Это понятно? – Откуда тебе известно о нашем с ним прошлом? – прошипела Кассандра. Она взяла деньги и еще ближе подошла к Элпенору. – Я люблю театр. Великий полководец сбрасывает своих детей в пропасть, безропотно подчинившись предсказанию оракула… Трагедия с таким сюжетом была бы популярна во все времена, – усмехнулся Элпенор.