Наступила тишина, которую нарушало лишь легкое дуновение ветра. Затем послышалось испуганное козье меканье. Седовласый спартанский жрец тащил на веревке упирающуюся козу. Он остановился перед Волком. Кассандра смотрела на изможденного старика с лавровым венком на голове и костлявыми нагими плечами. В мозг хлынули воспоминания о страшном вечере в горах. Перепуганная коза больше не дергалась. Жрец приставил нож к ее горлу, затем воззвал к небесам, умоляя богов явить свою милость. Окончив молитвы, старик полоснул ножом по шее несчастного животного. Коза дернулась и упала. Из широкой раны хлестала кровь. Когда животное перестало дергаться, жрец провозгласил, что боги довольны. Волк поднял руку, и тут же все воины вознесли к небу свои копья. Их острия, словно железные пальцы, указывали в сторону афинян. Спартанец за спиной Кассандры, на котором не было доспехов, поднес к губам авлос. Две трубы этого инструмента торчали в стороны наподобие слоновьих бивней. Набрав в грудь побольше воздуха, трубач дунул в свой инструмент, и низкий, леденящий душу стон поплыл над равниной. У Кассандры мурашки забегали по телу. Она узнала мелодию – «Гимн Кастору», который пробуждал в молодой женщине память об успехах детства и лучших временах. Кассандра смотрела на афинские шеренги. Во рту у нее совсем пересохло, зато мочевой пузырь распух до величины перезревшей дыни. Она знала, что способна сразиться и победить любого воина. Ведь сам Волк все детство неутомимо обучал ее искусству ведения боя в составе фаланги, показывая, как надо стоять, как сохранять силу, как двигаться и наносить удары. Совсем недавно спартанцы на берегу по достоинству оценили ее воинские навыки. Однако в настоящем сражении Кассандра участвовала впервые, и это действо вызывало в ней странные и тревожные ощущения. – Боишься, мисфиос? – спросил Стентор, стоявший справа от нее. Кассандра даже не взглянула на собеседника. – Идти в бой – это как бежать с цепями на ногах. Повернуться и удрать нельзя из страха опозориться. Вильнуть в сторону или пригнуться, как в поединке, – тоже. Ты – часть стены, часть спартанского военного механизма. И этой частью стены ты и останешься. Здесь ты сразу понимаешь разницу между потешным и настоящим боем. На этом поле тебе предстоит сражаться и победить… или сражаться и умереть. – Стентор сделал глубокий вдох, потом усмехнулся. – Но ты должна радоваться, потому что только на грани смерти можно жить в полном смысле этого слова. – Ты хочешь, чтобы я сбежала, – прошипела Кассандра. – Не дождешься. – Возможно. Зато ты наверняка кое-чему научишься, наблюдая за мной, потому что сегодня я стяжаю славу для Волка. Я стану его защитником. И не с кем-нибудь, а со мной он захочет насладиться победой после трудного боя! Кассандра искоса посмотрела на Стентора, решив не продолжать этот разговор. Но ей не удавалось остановить мысли. Если бы ее жизнь сложилась по-другому, если бы не было того вечера на горе, может, это она была бы сейчас на месте Стентора? Или Алексиос? Вопреки решению молчать, Кассандра ответила: – Волк… Если сегодня меня убьют, я так и не встречусь с ним. Расскажи мне о нем. Глаза Стентора вспыхнули, как раскаленное железо. – Рассказать про его охрану и повседневные дела? Тебе ведь хочется выведать эти подробности? Думаешь, я забыл, что ты – мисфиос? – Я не об этом, – вздохнула Кассандра, поворачиваясь к Стентору. – Какой он… отец? Железная броня Стентора дала трещину. Впервые Кассандра увидела в его глазах что-то мальчишеское. Один этот взгляд говорил о многом. Стентор молчал. Через мгновение его лицо вновь стало холодным, исполненным ненависти. Трубы авлоса продолжали исторгать жуткие звуки. Кассандра решила, что время разговоров закончилось. Она едва не подскочила, когда Стентор все же ответил: – Он сильный. Заботливый. Хороший отец. Но бывают моменты, когда он будто сам в это не верит. Его взгляд становится отрешенным. Грусть окутывает его холодным туманом. – Стентор коротко рассмеялся, и на мгновение в нем опять проглянул мальчишка. – Думаю, у каждого из нас есть, о чем сожалеть и в чем раскаиваться. – Конечно есть, – ответила Кассандра, с очерствевшим сердцем посмотрев в сторону Волка. «Но вскоре некоторые ошибки прошлого будут исправлены», – мысленно добавила молодая женщина. Душераздирающий стон авлоса умолк. Оскорбительные и непристойные выкрики афинян тоже стихли. Сотни младших командиров по обеим сторонам выкрикивали приказ наступать. Спартанцы и их союзники, словно громадная рука, лежащая на столе, сдвинулись с места. Их походка удивила Кассандру. Фаланги двигались в ногу, причем быстро и в полном молчании. Союзники пели и кричали, однако спартанцы были немы, а их пристальные взгляды жгли ненавистью. Расстояние между армиями быстро сокращалось. Кассандра увидела, что на них движется афинская таксиархия – полк гоплитов в белых туниках с сапфировой полосой на правом плече. Голову их таксиарха венчал аттический шлем с перьями, грудь защищал старинный бронзовый торакс, а ноги были обуты в белые кожаные сапоги, отделанные золотом. На подходе таксиарх испустил устрашающий боевой клич: – Элелелелеф! Элелелелеф! Сердце Кассандры застучало, как копыта несущейся лошади. Ей вспомнился вопрос Стентора: «Боишься, наемница?» Сейчас бы молодая женщина, не кривя душой, ответила «да». Кассандра печатала шаг, стараясь не поддаваться страху. Меж тем острия афинских копий неумолимо приближались… Раздался скребущий звук. Смертоносные острия царапали по ее щиту, и у Кассандры от каждого такого скрежета перехватывало дыхание. Иные копья со свистом проносились рядом с ее головой, а другие, падая, задевали лодыжки. Вдоль цепей стоял оглушающий звон и лязг железа и бронзы, словно орава великанов скрежетала металлическими зубами. Часть воинов ударяла по вражеским щитам, сдвигая те в сторону, а их товарищи, идущие рядом, били уже по ребрам и животам своих противников. Эта тактика в первые же минуты сражения унесла сотни жизней. Истошные крики, предсмертное бульканье в глотках, глухой стук выпадающих кишок сливались в оглушающую какофонию. Вражеское копье полоснуло Кассандре по щеке, отхватив прядь волос. Потекла кровь, обжигая молодой женщине кожу. Кассандра чувствовала ее запах, а вскоре ощутила во рту металлический привкус. Заметив в спартанских рядах женщину, таксиарх устремился к ней, посчитав слабым звеном. Навыки мисфиос в плотной стене спартанских гоплитов были бесполезны. Единственное, что оставалось Кассандре, – это закрываться щитом и нацеливать копье в противника. – Глядите-ка, спартанцы притащили на поле боя какую-то суку! – похабно засмеялся таксиарх. Воздух все гуще наполнялся удушающим зловонием самопроизвольно опорожняющихся кишечников и мочевых пузырей. От проливаемой крови над полем боя повис красный туман. Таксиарх переусердствовал и сломал копье. Число сломанных копий, как и число убитых, измерялось сотнями. Железные зубы значительно поредели. Фаланги продолжали наступать, пока щиты одной стороны не наталкивались с глухим стуком на щиты другой. Кассандра оказалась нос к носу с афинским таксиархом. Теперь не только ей, но и всем спартанцам пришлось схватиться врукопашную с врагом, имевшим численное превосходство. – А тебе, спартанская сука, я отрежу соски, – прорычал таксиарх, брызгая слюной Кассандре в лицо. – Потом привяжу твой труп к лошади и проволоку по земле, пока не надоест. Стентор, с черным от пролитой вражеской крови лицом, по-прежнему находился справа от нее. – Вытаскивай меч, мисфиос, – прохрипел он и воткнул свой короткий меч в горло афинянина, с которым вел поединок. Кассандра видела: таксиарх рассчитывал ударить первым, но ее молниеносное проворство позволило молодой женщине одержать верх. Выхватив кривой кинжал, полученный утром, она вогнала лезвие глубоко в глаз бахвалящегося таксиарха. Насмешки сменились пронзительным криком боли. Через мгновение таксиарх был мертв. Командование перешло к другому афинянину. Отчаянное сражение противоборствующих сторон продолжалось, отовсюду слышались крики и вопли умирающих… пока не настал переломный момент. Афиняне попятились назад. Шаг за шагом они отступали. Вместо лихих боевых песен слышались крики отчаяния. Численное превосходство не перевесило знаменитую спартанскую силу воли. Афинские фаланги дробились. Афинские воины целыми толпами торопились убраться с поля боя, на бегу швыряя щиты. Неимоверное напряжение, ощущаемое Кассандрой, постепенно ослабевало. Стентор посмеивался, глядя, как беотийские конники атаковали афинян с одного фланга, а пельстаты – с другого, забрасывая копьями немногочисленные афинские отряды, которые продолжали упорно сопротивляться. – Танец войны почти окончен, – ликующе заявил Стентор. – Видела, как афиняне нас боятся? Перикл торопится скрыться в своем Парфеноне. Болтать с сочинителями комедий и софистами – это тебе не воевать со спартанцами! Он знает: дни Афин в Мегариде сочтены. Сами Афины станут нашей следующей целью! Уши Кассандры слушали смелые заявления Стентора, но глаза продолжали следить за позициями спартанцев. Увиденное ее насторожило: Волка ранили. Рядом – никого из своих, а ему противостояли четверо крепких афинян. «Нет, он мой!» – крикнула про себя Кассандра. Не мешкая, она устремилась к Волку. Первого афинянина молодая женщина сбила с ног, ударив щитом по затылку. Второго пырнула кинжалом в бок. Тот упал как подкошенный. Третий подскочил к Волку, собираясь пронзить его копьем… но оружие так и осталось в руке нападавшего. Кинжал Кассандры разорвал на противнике экзомис, пропорол кожу, пробил жилы и кости, вонзившись в легкое. Корчась в судорогах, афинянин упал и уже не поднялся. С последним нападающим Волк расправился сам: умбоном щита сломал ему нос, затем ударил копьем в горло. Афинянин рухнул. Из запрокинутой мертвой головы высунулся язык. Тяжело дыша, Кассандра опустилась на колени. Волк был совсем рядом, а у нее – никакого оружия. Предводитель спартанцев мельком взглянул на Кассандру. Вскоре его окружили соотечественники. Все подняли копья, и над пыльным, густо политым кровью местом сражения пронеслось громкое «Ару!». Союзники шумно праздновали победу. Спартанцы молчали. Этот крик был единственным выражением торжества, которое они себе позволили. Уперев древки копий в землю, эти бравые воины неторопливо глотали воду из бурдюков. Лишь некоторые вполголоса перебрасывались короткими фразами. «Наша работа – убивать во славу родины или умирать за нее, – сказал однажды Кассандре Николаос. – И делаем мы это тихо, без лицедейства». Кучка спартанцев снимала с убитых афинян доспехи. Тихо, не превращая это в зрелище. Вражеские копья они втыкали в землю крест-накрест, чтобы затем украсить вражескими же доспехами, шлемами и щитами. Под конец сооружение приобрело вид четырехглавого афинского гоплита. Простой, неброский памятник победе над Афинами. Над валяющимися трупами жужжали полчища мух, а выше кружили орлы-стервятники. К Кассандре подошел один из подручных Волка: – Ты и есть знаменитая мисфиос? Подняв глаза на спартанца, молодая женщина молча кивнула. – Волк восхищен твоими умелыми действиями в минувшем сражении. Когда вернемся в лагерь близ Пагов, он приглашает тебя к себе, – сообщил воин. Краешком глаза Кассандра увидела потемневшее от ярости лицо Стентора. К вечеру воздух наполнился зловонными сернистыми испарениями – первый признак надвигающегося шторма. Небеса стонали и трещали, готовые взорваться бурей. Вернувшись на борт «Адрастеи», Кассандра была немногословна. Отметая все попытки Варнавы осмотреть ее раны, она прикрепила к поясу полукопье, потом запрокинула голову, оглядела спартанский лагерь и прилегающий выступ, куда была приглашена. – Я скоро вернусь, – угрюмо сказала молодая женщина капитану. – Готовься к спешному отплытию… От твоей скорости будут зависеть наши жизни. Кассандра выбралась на берег и стала подниматься по крутой тропе. Ее черный плащ развевался на ветру, коса хлестала по плечам. Достигнув вершины скалы, молодая женщина направилась к выступу… и застыла на месте. Вот он, Волк. Стоит к ней спиной и задумчиво смотрит на беснующиеся воды залива, словно они – его давний враг. Кассандра шагнула к нему. Сердце у нее бешено колотилось. Кроваво-красный плащ Волка, раздуваемый ветром, пробудил воспоминания о подъеме на Тайгет. В черных кудрях, выбивавшихся из-под шлема, молодая женщина заметила седые прядки. Полы плаща Волка приоткрывали узловатые икры ног, не один десяток лет топчущих землю. Сильных, но усталых. Кассандра беззвучно приближалась, однако Волк почуял ее и слегка наклонил голову вбок. «Конечно, он меня услышал, – мысленно отчитала себя Кассандра. – Он же спартанец, с рождения обученный искусству бесшумно подкрадываться». Она остановилась. Волк медленно повернулся к ней. Небо над ними раскололось от грома. Волк смотрел на нее сквозь Т-образное забрало шлема. Цепким, спартанским взглядом, который перенял от него Стентор. Плащ был надет на голое тело, усеянное шрамами былых ран. Сегодня к ним добавилась еще одна, полученная в битве с афинянами. Лекари успели ее перевязать. Прожитые годы не были к нему милосердны. «И я тоже не буду», – пообещала себе Кассандра. – Так ты и есть тень, что месяцами следует за моей армией, – начал Волк. – Подойди. Расскажешь, почему все это время ты так храбро сражалась, не требуя никакой платы. Голос у него был таким же глубоким, как она помнила, но время чуть смягчило его резкие интонации. Кассандра смотрела в отцовские глаза, сверкнувшие в свете молнии, зигзаг которой раскроил небо над заливом. «Неужели ты меня не помнишь? После того, что ты сделал?» – Мое доверие заслужить нелегко. Но тебе это удалось, и в будущем тебя ожидает достойное вознаграждение за твой ратный труд и… Налетевший ветер распахнул плащ Кассандры, словно боевое знамя, и из-под него показалось… полукопье Леонида. Волк замолчал. Другая молния, сверкнув за спиной молодой женщины, осветила глаза ее собеседника: широко распахнутые, пристально глядящие, ошеломленные. – Ты… – прохрипел Волк. Рука Кассандры потянулась к старинному копью. Стоило ей коснуться древка, как молодая женщина снова оказалась в когтях прошлого. Я смотрела в черную пропасть и тщетно надеялась, что она… не настоящая. Холодный дождь, падающий туда вперемешку со снегом, утверждал обратное. Алексиос мертв. – Убийца! – завопил жрец, и его пронзительный крик словно косой полоснул по зимней буре. – Она убила эфора! – Она навлекла проклятие на Спарту, обрекла всех нас на погибель, предсказанную оракулом! – подхватил другой жрец. Голоса смолкли и тут же зазвучали снова: – Ее нужно покарать смертью. Николаос, сбрось в пропасть и ее. Пусть заплатит за бесчестье. Ледяные пальцы коснулись моей спины. Отвернувшись от пропасти, я увидела дрожащую мать. Какой-то старик по-прежнему удерживал ее. Рядом стоял отец. Его могучие плечи ссутулились. Ужас перекосил ему лицо. – Она должна умереть, – завывал лысый жрец. – Если ее оставят в живых, ты, Николаос, отправишься в изгнание. Позор будет следовать за тобой по пятам. Жена тебя возненавидит. – Нет! – закричала Миррин. – Николаос, не слушай их! – Даже илоты будут плеваться, слыша твое имя, – продолжал жрец. – Поступи как истинный спартанец. – Ради Спарты! – взвыло большинство собравшихся. – Нет! – прохрипела мать, у которой сел голос. В тот момент мне больше всего хотелось снова оказаться дома, у очага, поскольку происходящее могло быть только ночным кошмаром и ничем иным. Отец шагнул ко мне. На него дождем продолжали сыпаться проклятия и жесткие требования жрецов. Мольбы матери их отгоняли. Я раскинула руки, чтобы отец принял меня в свои объятия. Он меня защитит, убережет от злобных старцев. Это было мне столь же очевидно, как ежеутреннее восхождение на востоке бога солнца Аполлона. Отец остановился передо мной и глубоко вздохнул. Он смотрел не на меня, а сквозь меня, в вечность. Клянусь, в тот момент я увидела, как потускнели и погасли его глаза. Отец схватил меня за руку – будто железный коготь сжал мое запястье. Я ойкнула, когда он поднял меня и шагнул к пропасти. Мои ноги оторвались от земли – я повисла в воздухе.