Оля побрела в первый вагон, по дороге рассматривая пассажиров и пытаясь сравнить их с теми, которые были на картине. На стене около туалета нашла расписание. Узнав время следующей остановки, вернулась на свое место. Еще целый час. – С пробуждением! – радостно воскликнула Оля, заметив, что ее попутчица проснулась. – Спасибо, – ответила она, зевая. – Валентина Михайловна, я никогда раньше стихи не писала, а только что вот, пока вы спали… Как-то засмотрелась на дорогу и написала… Послушаете? – Конечно, – без особого энтузиазма откликнулась учительница. Нелестные выводы, которые сделала Валентина Михайловна об Оле, были недалеки от действительности. Ведь трудно не согласиться с пословицей: «Каков человек, такова его речь». Валентина Михайловна не задавалась вопросом об искренности собеседницы, поэтому принимала все, что Оля сообщала о себе, за правду. Оля открыла тетрадь, нашла страницу со стихотворением и стала читать: Ночь. Мороз. Метель. Сугробы… Во дворе – убогий гроб. Трое выйдут из берлоги – Проводить беднягу чтоб. На салазках по старинке Отвезут к немым крестам, Отпоют в морозной дымке И вернутся по местам, Чтобы снова час за часом В окна мутные смотреть, Ждать обоз и звать напрасно Глупую старуху смерть. Завтра. Утро. Взгляд безумный. Лом. Салазки. Теснота. Снег. Оскал из окон лунный. Угол. Новая доска. Кто кого? И с ветром горьким Станет на спор он реветь, На пол упадет у койки И не сможет умереть. – А ну… дай-ка, – попутчица протянула правую руку к тетради, левой надевая очки. – М-м-м… путь… угу-угу… м-м-м… ной дымке… угу-угу… угу-угу… Что ж, стих недурен, – довольно сдержанно заключила она. – Но требует правки… Не писала, говоришь, никогда? – Ага. – Это заметно… – Валентина Михайловна откинулась на спинку сиденья. – Вот смотри, что это за рифмы? Они же у тебя все примерные! Сугробы – берлоги, часом – напрасно, теснота – доска… Это же не рифма… – Но я думала, в стихе главное – смысл… – оправдывалась Оля. – Если главное – смысл, незачем ограничивать себя сложностями формы. Пиши прозаические, не художественные тексты, – посоветовала попутчица. – Но, в общем, звучит же как стих? – упиралась Оля. – Этого недостаточно! У твоего стихотворения нет ни запаха, ни цвета, ни звука… Как будто ты вовсе не о былом пишешь… Вот смотри, как у Сергея Александровича: Топи да болота. Синий плат небес. Хвойной позолотой Вззвенивает лес. Тенькает синица Меж лесных кудрей, Темным елям снится Гомон косарей… – И так далее. Здесь все: и рифма, и образ… Перед тобой возникает целая картина… Знаешь, ведь даже если ты пишешь о смерти, в твоем стихотворении должна быть жизнь… Ты это дело не бросай все равно. Может, когда-нибудь получится, – заключила Валентина Михайловна, закрыла глаза и через несколько минут снова уснула… Проснуться через двадцать семь минут, – сказала про себя Оля и тоже закрыла глаза. Три минуты до остановки. Оля открыла глаза. Как в аптеке, – подумала она, взглянув на часы. – Валентина Михайловна! – тихонько произнесла Оля. – Да? – попутчица резко подскочила. – Простите, пожалуйста… Я думаю завтра домой возвращаться. Подруга, к которой еду, далеко от вокзала живет. Я решила на пригородной станции на электричку сесть, а вот расписания не знаю. Вам не сложно будет посмотреть, во сколько электричка будет отходить? – Посмотрю, конечно, – Валентина Михайловна снова откинула голову на спинку сиденья. – Извините… – Что-то еще? – Да. Вы мне свой номер телефона оставите? А то как же я узнаю насчет расписания? – Да-да, – женщина наклонилась к сумке. – Вот, – Оля протянула ручку и листик бумаги. – Удачи тебе, милая, – сказала Валентина Михайловна, положив бумагу с номером перед Олей. – Спасибо… Может, как-то мы с вами увидимся… – Оля направилась к выходу. – Бумажку забыла, – сказала Валентина Михайловна, протягивая предмет просьбы девушки. – Ой, точно. Ужас… – подумала учительница и снова закрыла глаза в ожидании сна.