– Хотелось бы мне сейчас увидеть физиономию Генри Риардена. Узнав, что слух оказался ложным, он произнес: – Слава богу! Тем не менее в голосе его угадывалось разочарование. – Ну что ж! – молвил своим друзьям Филипп Риарден, до которого долетел тот же слух. – Быть может, иногда способен ошибаться и мой братец. Похоже, он все-таки не настолько велик, как ему кажется. – Дорогой мой, – сказала Лилиан Риарден своему мужу. – Я так защищала тебя вчера за чаем, когда женщины стали говорить, что Дагни Таггерт – твоя любовница… Только, ради бога, не надо смотреть на меня такими глазами! Я знаю, что это невозможно, и поэтому устроила им хорошую взбучку. Просто эти глупые сучки не могут представить себе другой причины, которая может заставить женщину восстать против всего общества ради твоего металла. Конечно, мне известно, что это не так. Я знаю, что эта таггертша – существо бесполое, и ты ей полностью безразличен… кроме того, дорогой, я понимаю, что если бы у тебя хватило на это отваги – а откуда ей взяться, – ты не стал бы увлекаться счетной машинкой в шикарном костюме, а предпочел бы ей какую-нибудь светловолосую женственную хористочку, которая… ну, Генри, я ведь просто шучу!.. Не смотри на меня такими глазами! – Дагни, – жалким голосом произнес Джеймс Таггерт, – что с нами будет? «Таггерт Трансконтинентал» катастрофически теряет популярность! Дагни рассмеялась, легко и радостно, словно бы радость постоянно присутствовала в ее душе и мгновенно вырывалась на свободу. Она смеялась, непринужденно открыв рот, белые зубы выделялись на загорелом лице. Глаза ее, привыкшие к бескрайним просторам, глядели куда-то вдаль. Наезжая последнее время в Нью-Йорк, она смотрела на Джима так, словно и не видела его; он это заметил. – Что мы намереваемся делать? Общественное мнение против нас! – Джим, ты помнишь, что рассказывали о Нате Таггерте? Помнишь, он говорил, что завидует только одному из своих конкурентов, тому, кто сказал: «А общественность пусть катится к черту!» Он жалел, что слова эти не принадлежат ему самому. В те летние дни, в тяжелом покое городских вечеров, случались мгновения, когда одинокий человек, мужчина или женщина – на парковой скамейке, пересечении улиц, у открытого окна – мог видеть в газете краткое, как бы случайное упоминание о продвижении строительства дороги «Линия Джона Голта», мог посмотреть на город и почувствовать внезапный порыв надежды. Это были или самые молодые, видившие в этом строительстве событие из тех, которые им так хотелось бы увидеть… или самые старые – те, кто помнили еще тот мир, в котором такие события происходили. Их не интересовали железные дороги как таковые, они не разбирались в бизнесе, но им было ясно одно: кто-то вступил в борьбу с великими трудностями и уверенно идет к победе. Они не восхищались целями борцов, они верили голосу общественного мнения, и все же, читая о том, как растет ветка, почему-то вдруг воодушевлялись, не зная, отчего при этом становятся проще их собственные проблемы. Тихо и незаметно для всех, кроме грузового отделения «Таггерт Трансконтинентал» в Шайенне и конторы «Линии Джона Голта» в темном переулке, собирался груз, скапливались заказы на вагоны для первого состава, которому предстояло пройти по новой ветке. Дагни Таггерт заранее оповестила, что он станет не пассажирским экспрессом, полным знаменитостей и политиков, как обычно бывало, но грузовым составом особого назначения. Грузы поступали с ферм, лесопилок, с разбросанных по всей стране рудников, из самых далеких мест, где люди выживали только благодаря новым заводам в Колорадо. Об этих клиентах железной дороги никто не писал, потому что их нельзя было отнести к людям незаинтересованным. Железная дорога «Феникс-Дуранго» должна была закрыться 25 июля. Первый поезд «Линии Джона Голта» должен был выйти 22 июля. – Значит так, мисс Таггерт, – проговорил делегат Профсоюза машинистов. – Не думаю, что мы позволим вам отправить этот поезд. Дагни сидела за потрепанным столом в своем кабинете. Не пошевелившись, она произнесла: – Убирайтесь отсюда. С подобным обращением делегат не сталкивался в отполированных до блеска кабинетах железнодорожного начальства. Он возмутился: – Я пришел, чтобы сказать вам… – Если вам действительно есть, что мне сказать, начните сначала. – Что? – Только не надо говорить, будто вы чего-то там не позволите мне. – Хорошо, я хотел сказать, что мы не позволим своим людям обслуживать ваш поезд. – Это другое дело. – Мы так решили. – Кто это «мы»? – Комитет. То, что вы делаете, является нарушением прав человека. Вы не смеете отправлять людей на верную смерть – когда этот мост рухнет, – только для того, чтобы положить деньги в свой карман. Дагни достала из стола лист чистой бумаги и подала своему гостю. – Пишите, – предложила она, – и мы заключим контракт. – Какой контракт? – О том, что ни один из членов вашего профсоюза не будет обслуживать локомотивы «Линии Джона Голта». – Нет… подождите минуту… я не говорил… – Значит, вы не хотите подписывать такой контракт? – Нет, я… – Но почему, раз вам известно, что мост рухнет? – Я только хочу… – Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите душить своих людей за счет тех работ, которые я могла бы им предоставить, – и меня – уже руками ваших людей. Вы хотите, чтобы я давала вам рабочие места, и чтобы я не имела возможности делать это. Я предоставляю вам выбор. Поезд этот совершит свой рейс. Вам этому не помешать. Но вы можете выбрать, ваш человек поведет его или нет. Если вы предпочтете запрет, поезд все равно пойдет, даже если мне самой придется встать на место машиниста. Тогда, если мост рухнет, вообще не останется ни одной железной дороги. Но если он устоит, ни один из членов вашего профсоюза никогда не получит места на поездах «Линии Джона Голта». Если вы считаете, что я нуждаюсь в ваших людях больше, чем они во мне, примите соответствующее решение. Если вы понимаете, что я могу водить локомотив, а ваши люди не способны построить железную дорогу, делайте другой вывод. Итак, вы намереваетесь запретить своим людям обслуживать этот состав? – Я не говорил, что мы запретим это. Я ни слова не сказал ни о каком запрете. Но… но вы не можете заставить людей рисковать своими жизнями в совершенно никем не опробованном месте. – Я не собираюсь никого заставлять идти в этот рейс. – Что же вы намерены делать? – Я намерена найти добровольцев. – A если таких не сыщется? – Это уже будет моей проблемой, а не вашей. – Тогда позвольте мне сообщить вам, что я не буду советовать им соглашаться на ваше предложение. – Да ради бога. Советуйте все, что вам угодно. Говорите, что хотите. Но оставьте им право выбора. Не смейте ничего запрещать. Объявление, появившееся во всех таггертовских депо, было подписано: «Эдвин Уиллерс, вице-президент, руководитель производственного отдела». В нем говорилось, что машинисты, желающие провести первый состав по «Линии Джона Голта», должны сообщить об этом мистеру Уиллерсу не позднее одиннадцати часов утра 15 июля. Утром пятнадцатого числа, в четверть одиннадцатого, на столе Дагни зазвонил телефон. Звонил Эдди с высоты своего кабинета в находящемся напротив ее окна здании Таггерт. – Дагни, мне кажется, тебе лучше прийти сюда, – в голосе его звучали странные нотки. Поспешно перебежав улицу, по мраморным лестницам и коридорам она поднялась к двери, на которой под стеклянной табличкой до сих пор значилось ее имя: «Дагни Таггерт». Она распахнула дверь. Приемная была набита битком. Люди стояли за столами, жались у стен. Увидев ее, они сняли шляпы посреди внезапно наступившего молчания. Она видела седеющие головы, мускулистые плечи, улыбающиеся лица своих сотрудников за столами, Эдди Уиллерса у двери в кабинет. Все знали, что говорить ничего не нужно. Эдди так и остался возле двери. Толпа разделилась, пропуская ее. Эдди повел рукой, указывая внутрь кабинета, на груду лежавших на столе писем и телеграмм. – Дагни, желание высказали все до единого, – проговорил он. – Все машинисты «Таггерт Трансконтинентал». Все, кто мог, явились сюда от самого Чикагского отделения. – Он снова кивком указал на почту: – А вот и все остальные… Сказать по правде, не дали знать о себе только трое: один сейчас в отпуске в северных лесах, другой лежит в больнице, a третий отсиживает срок за неосторожное вождение автомобиля. Дагни посмотрела на машинистов. За торжественностью лиц прятались улыбки. Дагни склонила голову в знак признательности. Она замерла так на мгновение, словно выслушивая приговор, зная, что приговор этот относится лично к ней, ко всем, кто находился в этот момент в приемной, и к миру, оставшемуся за ее стенами. – Благодарю вас, – проговорила она. Большинство людей неоднократно видели ее. И глядя сейчас на Дагни, когда она подняла голову, многие из них подумали – с удивлением и впервые, – что их вице-президент и начальник производственного отдела – женщина и что женщина эта прекрасна. Где-то в задних рядах толпы кто-то вдруг выкрикнул веселым голосом: – Долой Джима Таггерта! Ему ответил взрыв веселья. Люди смеялись, кричали, хлопали в ладоши. Остро́та совершенно не стоила такой реакции. Однако она предоставила всем в комнате тот предлог, в котором они нуждались. Они словно бы аплодировали не самой шутке, а словам, нахально отрицавшим власть. И каждый в комнате прекрасно это знал. Дагни подняла руку. – Вы торопитесь, – проговорила она со смехом. – Подождите еще неделю. Тогда у нас будет праздник. И поверьте, мы отметим его как следует! Приступили к жеребьевке. Дагни достала один свернутый листок из кучки, содержавшей все имена. Победителя среди присутствующих не оказалось, однако в компании он числился одним из лучших машинистов – Пат Логан, машинист «Кометы Таггерта» из Небраски. – Дай телеграмму Пату и сообщи ему, что он понижен в должности на грузовой состав, – сказала она Эдди. И непринужденным тоном добавила, словно бы решение было принято только что, однако не сумела никого этим обмануть: – Ах да, сообщи ему, что в этом рейсе я буду находиться рядом с ним в кабине локомотива. Стоявший рядом старый машинист усмехнулся и произнес: – Я ждал этого, мисс Таггерт. * * *