— А спирт зажали или тоже угостили? — улыбнулся Краснов, здороваясь со мной. — Не пью, Леонид Борисович, — ответил я. — Помню, помню, — ответил Краснов и показал мне садиться. Сам же Леонид Борисович сел позади меня у стены, взяв отдельный стул. Я и не надеялся, что разговор с этими людьми будет обычным. — Итак, рассказывай, Сергей. Как всё было? — спросил Сергей Иванович. После моего продолжительного рассказа, предполагаемый начальник Краснова отклонился назад и задумчиво почесал затылок. — Как всё грамотно было продуманно. Наше упущение, Борисыч, — сказал Сергей Иванович. — Мда. Из Толкачёва тоже не смогли вытащить эту информацию. Хорошо, что у нас есть Родин, — похлопал меня по плечу Краснов. — В каком смысле? — удивился я. Первая мысль была, что меня как-то использовали втёмную в этом процессе. Мол, всё рассчитали. А все эти догонялки были не чем иным, как инсценировкой, дабы найти уязвимые места у 40й армии. — Ты не волнуйся. Репрессии, которые затронут твой полк тебя не коснуться. В этой истории ты один из немногих, кто поступил правильно, — сказал Сергей Иванович. Насчёт правильно ли. Я не до конца уверен. Меня до сих пор гложет, что сбил кого-то из своих. Пускай это и было необходимо. Однако говорить об этом не надо. Неправильно поймут. — Раз вы так считаете, я могу узнать имя беглеца? Сергей Иванович посмотрел на Краснова и не торопился с ответом. — Угонщик самолёта, чтобы совершить преступление, тяжело ранил часового. Когда он нанёс удар с воздуха по самолётам, были безвозвратно потеряны три борта, а также получил смертельное ранение техник, — ответил Краснов. В душе немного сжалось, поскольку на стоянке в это время был Дубок. Елисеевич, пожалуй, самый светлый человек во всём полку. Не хотелось бы даже думать, что он погиб. — Так кто? — спросил я. Глава 2 Середина января, 1982 года. Аэродром Шинданд. Я до сих пор не могу поверить, что именно мой командир звена сел в самолёте и совершил это предательство по отношению к стране, зубы сводит от злости. В голове только и звучит вопрос — что это было, чёрт подери⁈ Как мог лётчик первого класса, кавалер четырёх орденов Красного Знамени, совершить предательство? Мало того, Валера теперь навсегда встал в ряд с теми, кому будут желать землю не пухом, а стекловатой. Как это случилось? База в Шинданде, как и всегда в утренние часы, гудела и шумела. Самолёты и вертолёты выполняют гонку и опробование двигателей, а личный состав батальона охраны продолжает охранять периметр и своих товарищей. Очередной день службы «за речкой» для одной из трёх авиационных баз ВВС 40й армии начался. Смотрю я на это и вспоминаю, как поднимались мы ни свет, ни заря, чтобы вылететь на удар по ущельям Панджшера. Иду по дорожке, выложенной из панелей металлоконструкций К-1Д, и ощущаю пыль Баграмского аэродрома, поднимающуюся при каждом шаге. Пройдя мимо нового модуля, выкрашенного свежей краской в Шинданде, с улыбкой на лице вспоминаю нашу старую палатку, в которой мы провели первые недели после перебазирования на эту базу. Во рту до сих пор вкус отвара из верблюжьей колючки стоит. Пройдя ещё несколько метров, я остановился у постамента в память погибшим лётчикам и техникам. Перед самым убытием основной части нашего полка в Союз, была организована эта небольшая стела с именами и фотографиями тех, кто не с нами. На свалке взяли киль от МиГ-21 и из него сделали памятник. Я всматривался в глаза этих погибших ребят на фото, и мне больно на душе. Эти люди навсегда останутся в памяти своих товарищей и за них каждый раз будут поднимать третий тост. А что скажут про Валеру Гаврюка? Как будто и не было его орденов Красного Знамени и тех поступков, что он совершал во имя Родины. — С добрым утром, Сергеич! — поздоровался со мной Дубок, подошедший сзади и протянувший мне свою забинтованную руку. — Привет, Елисеевич. Ты чего не спишь? Самолёт только после обеда, — спросил я, намекая, про сегодняшний рейс в Осмон. — Да вот тоже пришёл. Помянуть бы надо братцев. И Лексеевича Томина обязательно, — сказал Дубок и достал из кармана гранёный стакан с кусочком чёрного хлеба. — Мы с тобой сейчас, как Маэстро и Макарыч, — сказал я, вспомнив героев из известного фильма, но улыбаться было тяжело. Слишком много погибло ребят за неполный год. И командира не уберегли. — Так, не самый плохой пример, — ответил Дубок, налил из фляжки спирта в стакан и поставил его, как и положено, перед постаментом. — Помянем, — выдохнул Елисеевич и пару раз глотнул из фляжки. Пару минут мы, молча, смотрели на памятник. Но в голове я до сих пор не мог осознать произошедшее с Валерой. — Гаврюка тут не хватает, — тихо сказал Дубок. Без преувеличения, он заслужил, чтобы его уважали и помнили. Но это было до того, пока он не перешёл черту. Как можно было связаться с таким Иудой, как Толкачев? Оказалось, что Валера был с ним заодно. Именно Адольф Георгиевич устроил Гаврюку переучивание на МиГ-29 и всячески держал рядом с этими новейшими истребителями. Видимо, угон планировался давно. — И ты думаешь, после случившегося он имеет право быть здесь? — указал я на памятник. И действительно! Когда Толкачёва взяли, Валера запаниковал. Ведь Адольф мог спокойно сдать всех своих подельников, и с кем он имел связи. Пускай Валера и не был его информатором, но он мог стать исполнителем грандиозной диверсии. В итоге Гаврюк на неё и решился. — Пусть в нашей памяти, Валера останется командиром звена и первоклассным лётчиком, не так ли? — спросил у меня Елисеевич. Как⁈ Пусть Валера многому меня научил, но в первую очередь он выполнял свою работу. А вот то, что он предал Родину — простить нельзя. 31 декабря Гаврюк вместе с Барсовым пошёл в столовую за пирогами. Затем начинил их большим количеством снотворного. Но добродушный Марик выполнил просьбу Лёли, которая специально для меня испекла другой пирог. О нём, судя по всему, Валера узнал только за столом, но план не отменил. Ведь это уже было невозможно, поскольку он не действовал в одиночку. — Первоклассный, говоришь? — возмутился я. — Как бы сейчас отреагировал на это погибший рядом с тобой техник с МиГ-29? Да и тебе каково было лежать в госпитале с осколочными ранами? Так как топливо в самолёте было маловато для полётов на малой высоте с большой скоростью, Гаврюку пришлось подключить своих западных кураторов. Когда Валера взлетел и направился в сторону Пакистана, ему на перехват были обязаны вылететь истребители из дежурного звена аэродрома Кандагар. Но группа душманов осуществила мощный обстрел из эрэсов. Повредили самолёты и разбили часть полосы. Тем самым дали возможность Валере уйти «за ленточку». — Твоя правда. Но он за свой грех уже расплатился. Это был его выбор. А наш с тобой — простить его или забыть совсем, — сказал Дубок, по-отечески приобняв меня. Простить? Он по своим стрелял, часового чуть не убил. А один из техников и вовсе погиб. И за что? — Ты извини, Елисеевич, но собаке — собачья смерть, — сказал я, пожал руку Дубку и пошёл обратно в модуль. После событий новогодней ночи не приходилось рассчитывать на хорошее времяпрепровождение. С каждым днём пребывание в Шинданде становилось всё тяжелее и тяжелее. Группу нашего полка, которую оставляли для несения боевого дежурства здесь, в полном составе, сменила другая. Из Союза прибыли нам на замену лётчики-истребители на МиГ-23х. Под домашний арест нас не сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее. Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом. Сегодня нам вновь предстоял визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи смотрят на тебя потерянным взглядом — стала обыденным делом. — Конец моей карьере, — вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои пальцы. По моим наблюдениям, тяжелее всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице. — Григорий Максимович, давайте оптимистично смотреть на вещи, — начал рассуждать Марк, который не унывал даже в такой ситуации. — Барсов, прекрати говорить умные слова. Они тебе не идут, — ворчал Мендель, выводя очередной рисунок в своей тетради. — Паша, ты Рембрандт недоделанный! — воскликнул Марк. — Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы делом занялся. — Каким? Личную жизнь я себе на пару десятков лет уже устроил, — сказал Мендель, намекая, что по приезде его ожидают сразу две женщины. — Это да! — ехидно улыбнулся Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. — Серый, а ты чего такой спокойный? Всё порешал? — А ты всё болтаешь и болтаешь. Посиди молча, — сказал я. — Серый, а ты когда нам расскажешь подробности боя? — спросил Паша, поправляя покрывало на кровати. Почти две недели меня мучают этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом» МиГ-29. Через полчаса я стоял в штабе дивизии перед кабинетом особиста — Полякова. Это уже третий мой разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный день. Дверь открылась, и из кабинета вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные показания. — Твоя очередь, — сказал Григорий Максимович и прошёл мимо меня. — Конец моей карьере, — тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий деревянный пол. Войдя внутрь, я опять оказался перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный и с кружкой чая в руке, поздоровался со мной и продолжил свои бумажные дела. — Я закончил, — сказал он, отодвинул в сторону рабочую тетрадь и взял бланк. — Чистая формальность. Хочу, чтобы мы с тобой общались, а не юлили. Очередная бумага о неразглашении информации подписанная мной. Даже крупные личности в КГБ не проходят мимо таких формальностей. — Замечательно, — сказал он, забрал у меня подписанную бумагу и положил в свою папку. — Должен тебе сказать, твои показания помогли нам полностью восстановить всю картину событий. — Только мои? Я там был не один.