* * * Следующие три дня прошли на редкость хорошо и спокойно. Олег гулял по Парижу – то в одиночестве, то в компании Кейт, которая так и не смогла окончательно превратиться для него в Ольгу, – акцентируя внимание на некоторых градостроительных особенностях этого великого города, или сидел в библиотеке, восполняя пробелы в образовании как Ицковича, так и Шаунбурга. Однако по вечерам – воленс-ноленс – Баст обязался развлекать свою кузину, не позволяя той заскучать и, не приведи господь, впасть в меланхолию. Однако будь то опера, «Мулен Руж» или «Максим», заканчивалось все одним и тем же. Ицкович, давший себе с утра «честное фашистское» не поддаваться больше на чары баронессы Альбедиль-Николовой, вечером или, вернее, ночью находил себя в ее постели или для разно образия ее в своей. И самое неприятное, что это начинало ему нравиться, а угрызения совести звучали все глуше и глуше. Лишь в первый из трех дней, не выдержав, Олег решил обязательно проведать Федорчука и выяснить наконец, что тут происходит и почему. Но из идеи ничего не вышло, только потерял почти два часа. По указанному адресу – на этот раз Олег проверялся, как положено – Витьки не оказалось. Однако у консьержки его дожидалось письмецо. Впрочем, понять из этой коротенькой писульки что-нибудь вразумительное, кроме того, что «твой друг Гастон» – а именно такое имя значилось в «эльзасском» паспорте – куда-то срочно уехал, но скоро – «дней этак через пять» – вернется, было невозможно. Чертыхнувшись по-немецки и приведя этим консьержку едва ли не в ужас – еще бы, проклятый бош, как-никак, – Олег покинул доходный дом, где под вымышленным именем квартировал Федорчук. На четвертый день утром он все-таки расстался с кузиной Кисси, условившись встретиться здесь же, в Париже, через несколько дней. И Кейт благополучно уехала в Голландию на встречу с подругой, не подозревая, впрочем, что Олег тоже предполагает – хоть и чуть позже – увидеться с Татьяной. А пока Ицкович снова оказался совершенно свободен и предоставлен наконец самому себе. Тут-то и выяснилось, что делать ему совершенно нечего. То есть на самом деле работы нашлось выше крыши: хоть официальной – фашистской, хоть неофициальной – попаданческой, но ничего «такого» делать как раз и не хотелось. К тому же в голове назойливо крутилось запоздалое опасение, что, несмотря на все благие намерения, – а намерения эти были высказаны Ольгой по ее личной инициативе – случайно или умышленно, но Кейт проболтается об их «парижских каникулах». Разумеется, это было бы неприятно, но… «Сам дурак!» – твердо решил Баст и отправился в синема. В конце концов, сделанного не воротишь. А мучиться сожалениями, как девица, – то ли давшая раньше времени, то ли не давшая вовремя (вот ведь горе!), или и вовсе давшая, но не тому, – Олег полагал излишним. Один черт, ничего уже не исправишь, только изведешься весь. Просмотрев четыре фильма подряд – говенные, надо сказать, фильмы, но зато аутентичные – и хлопнув в промежутках и после по рюмахе коньяку, Олег пришел к выводу, что жизнь все-таки хороша и жить хорошо. Теперь можно бы и в отель отправиться, чтобы выспаться за все прошедшие дни, но сначала Олег все-таки снова наведался в логово пана Федорчука. Однако Виктор все еще не вернулся, и это начинало не на шутку тревожить. Ведь сам же дал объявление. Дал, дал, нечего увиливать! И где теперь его черти носят? Обдумав сложившуюся ситуацию, Олег написал Виктору короткую ничего не значащую записку по-французски, в которой скрепя сердце указал номер телефона отеля. Сделал он это вопреки науке конспирации, но что же делать, если три, с позволения сказать, шпиена хреновых не додумались даже код какой-нибудь убогий изобразить. Одно успокаивало: в отеле кроме Шаунбурга живет еще как минимум три десятка мужиков и немалое количество баб, так что иди узнай, кто оставил Гастону записку без подписи? Да и с чего бы вообще узнавать? Вот после этого Олег действительно поехал в отель, пообедал плотно в ресторане и отправился на боковую. И надо сказать, спал как убитый. Без снов и сновидений спал. И проснулся только в девятом часу утра на следующий день, и то только потому, что до портье дозвонился месье Гастон Руа и просил передать месье Шаунбургу привет и лучшие пожелания… * * * – Где тебя черти носят? – Олег ни радости от встречи, ни раздражения, накопившегося за время ожидания, скрывать не собирался. – Я, как дурак, несусь через всю Европу, прибегаю в Париж, а его, понимаешь, нет и все. Самое смешное, что «немец» осыпался с Ицковича, как сухая шелуха с лука, стоило только остаться наедине с Федорчуком и убедиться (разумеется, чисто автоматически), что двери закрыты, свидетелей нет и никто не удивится, что Себастиан фон Шаунбург заговорил вдруг по-русски. Да не абы как, а с так называемым «южнорусским» певучим акцентом, который на самом деле просто акцент другого языка, ставшего для Ицковича основным за прошедшие тридцать лет. – Да ладно тебе! – отмахнулся Федорчук, тоже переходя на русский. – Так получилось. Я сначала думал, ну день, ну два, а получилась почти неделя… Что-то в его голосе было, что-то такое, что заставило Олега тут же насторожиться. – И где же ты ошивался? – спросил он, сам не зная, чего, собственно, ждет. – В Гааге, в Ницце… – нарочито беззаботным тоном ответил Федорчук. – Выпить хочешь? – Хочу… Стоп! В Гааге. Ты, случаем, не?.. – Не что? – по-детски наивно переспросил Федорчук, выставляя на стол бутылку кальвадоса. – Ключница делала… – Кривицкий? – Да, – кивнул Виктор едва ли не с облегчением. Он уже взял себя в руки и теперь смотрел на Олега спокойно, даже с вызовом. – И?.. – Покойник просил более о нем не беспокоиться, – Федорчук разлил водку по стаканчикам, живо напомнившим Ицковичу что-то из давно ушедшего в историю быта пятидесятых-шестидесятых годов, захваченного им буквально краешком – в раннем малолетстве, но вот ведь, не забытого и даже, напротив, оказавшегося сейчас близким, едва ли не родным. «Какую, к черту, историю?!» – спохватился Олег, сообразив, что до шестидесятых еще двадцать лет, и каких лет. – Рассказывай! – попросил он и замолчал на следующие полчаса, пока Виктор неторопливо повествовал о своем житье-бытье после памятного «заседания» в Амстердаме. Ицкович другу не мешал, слушал внимательно, обдумывал услышанное и на ус мотал, а потому пил умеренно, растянув, убогий – дай бог, если восьмидесятиграммовый – стаканчик на тридцать пять минут. – Значит, думаешь, это был курьер? – спросил после того, как Виктор замолчал. – Ну, стопроцентной уверенности у меня, как понимаешь, нет, но дамочка на такую роль вполне подходящая… – В газетах ничего не было… – Так и фигура не та, – пожал плечами Виктор. – Подумаешь, какой-то лавочник из Гааги. Они же не знают, кто он такой. Полиция наверняка версию самоубийства отрабатывает. – Даже так? И как ты это инсценировал? – Если бы… Да тут промашка вышла, – тяжело вздохнул Федорчук и тряхнул головой. – Проворонил я его. Не просчитал до конца… Это, знаешь ли… – Теперь знаю, – криво усмехнулся Олег. – У тебя что, тоже «клиент» на тот свет сам ускользнул?! – Нет, не сам. Думаешь, я хуже тебя? – вскинулся Ицкович. – Да и не лучше… – Махнул он рукой, успокаиваясь. – Все мы теперь немножко душегубы. Гейнлейна я грохнул. В Праге. – Господи, Цыц! Ну, ты даешь! Его-то за что? – За что как раз есть, даже если и авансом, но вот в смысле ценности этого кадра для истории… тут я с тобой полностью согласен, Витя. Но… – поднял указательный палец Олег, – нет худа без добра! – Так… – прищурился Виктор. – Я встретил еще одного попаданца. – Да ты шо! – А вот это было даже смешно. Дело в том, что в течение всего этого разговора Олегу приходилось делать над собой изрядное усилие, чтобы видеть в этом породистом «белогвардейчике» Витьку Федорчука. Получалось плохо. Закроешь глаза, и вроде бы Витька. Ну, голос другой, разумеется, но как будто интонация знакомая, словечки… А потом посмотришь, и все. Как и не было узнавания, да и кого узнавать-то? Чужое лицо, незнакомые глаза, фигура, фактура, стиль. Все чужое. А вот сейчас – на нерве, на сильной эмоции – через условно знакомую внешность прорвался-таки, пусть и на одно только мгновение, настоящий Витька Федорчук. Аутентичный, узнаваемый не глазами даже, а потрохами. – То, что слышал! – улыбнулся довольный произведенным эффектом Олег. – Мы не одиноки во вселенной. – Кто? – Давай пока без подробностей. – Почему? – насторожился было Федорчук, но тут же нахмурился, что-то обдумывая, и неожиданно кивнул, как бы соглашаясь с Ицковичем. – Ему ты тоже про нас не сказал. Не вопрос, утверждение. – Совершенно верно. – Согласен, – Виктор налил по второй, усмехнулся такой их скромности, но и сам водку лишь пригубил, а пить до дна не стал. – Но хоть в общих чертах можешь? – Могу, – кивнул Олег. – Мой знакомый по прошлой жизни. Из Москвы, – добавил он, увидев интерес в глазах Федорчука. – Думаешь, я бы расстроился, если бы он оказался из Тель-Авива? – Кто тебя знает? – усмехнулся Олег. – Пошел на фиг! И?.. – Человек работает на Разведуправление Красной армии. – Да ты что?! – оживился Федорчук. – Да за это следует выпить! Вот только закусить, прости, у меня нечем. – Ничего! – отмахнулся Олег. – Мануфактурой занюхаем! – Вот, знаешь, чему не устаю удивляться? – неожиданно засмеялся Виктор. – Ну? – подозрительно посмотрел на друга Олег. – Баранки гну! – ожидаемо выпалил Федорчук. – А удивляюсь я тому, Цыц, какие слова и выражения сидят у тебя в башке. Ты же тридцать лет, как свалил. Жена по-русски ни гу-гу… Черт! Прости, Олежек! – Не бери в голову… – на самом деле спазм в горле неожиданно образовался, и источник слез открылся где-то в опасной близости от глаз. – У самого-то, можно подумать, не болит… Прозит! Олег опрокинул стаканчик, вливая в себя всю порцию сразу, хекнул, выдыхая, сунул в рот сигарету, закурил. – Проехали. – Проехали, – согласился Виктор, глаза которого стали вдруг как у больной собаки. – Скажи, – меняя тему, спросил Ицкович. – Ты уверен, что хочешь остаться? – Дурак, – беззлобно откликнулся Федорчук, – я бы к Вальтеру и на пушечный выстрел не подошел, если бы и в самом деле собрался в Аргентину. Чем он хуже меня в таком случае? – Тоже верно. – Между прочим, я кое-что придумал, – хитро подмигнул Виктор. – И не один я. Степа тоже клювом не щелкает. Ты это видел? – и он достал откуда-то с буфета газету на английском языке и бросил на стол перед Ицковичем. – Ну и на что я должен смотреть? – Олег был заинтригован, но пока не понял, в чем здесь цимес. – На карикатуру. – Карикатура? – переспросил Олег, глянул и замер, пораженный узнаванием. – Ё-мое!