Она извиняющеся улыбнулась. — Я почти не пью. Бэйли у нас единственный, у кого развился вкус к этому. Я подумала, что должна выкачать из нее побольше информации, но Энн удивила меня, сама предложив мне обзор семейной истории. Фаулеры, сказала она, никогда не были энтузиастами потребления алкоголя. Она объяснила это диабетом матери, но по мне, это прекрасно согласовывалось с фундаменталистским менталитетом, который пропитал все это место. Согласно Энн, Ройс родился и вырос в Теннесси, и унаследовал от своих шотландских предков тяжелые черты характера, которые сделали его невеселым, молчаливым и излишне осмотрительным. В девятнадцать лет, на пике Депрессии, он мигрировал на запад. Он слышал, что есть работа по добыче нефти в Калифорнии, где буровые вышки вырастают, как металлический лес, прямо к югу от Лос-Анджелеса. Он встретил Орибелл по дороге, в дешевой столовой в баптистской церкви, в Файетовилле, Арканзас. Ей было восемнадцать, подавленная болезнью, смирившаяся с жизнью, состоявшей из священного писания и инсулинозависимости. Она работала в столовой своего отца, и самое большее, чего она ждала — это ежегодное путешествие на ярмарку в Форт Смит. Ройс появился в церкви в ту среду вечером в поисках горячей еды. Энн сказала, что Ори до сих пор рассказывает, как впервые его увидела, стоящего в дверях широкоплечего юношу, с волосами цвета пеньки. Орибелл представилась, и он пошел вдоль прилавка, наполнив с горкой свою тарелку макаронами с сыром, что было лучшим ее блюдом. К концу вечера она знала всю историю его жизни и пригласила с собой домой. Он спал в сарае и ел вместе с семьей. Он прогостил две недели, в течение которых Ори пребывала в такой гормональной лихорадке, что началось осложнение ее болезни, ее пришлось даже ненадолго положить в больницу. Ее родители восприняли это как доказательство, что Ройс плохо на нее влияет. Они поговорили с ней долго и серьезно, чтобы она его бросила, но ничто не могло сбить Ори со взятого курса. Она собиралась выйти замуж за Ройса. Когда ее отец выступил против, она забрала деньги, отложенные на школу секретарей, и сбежала с Ройсом. Это было в 1932. — Так странно представить кого-то из них, обуреваемого страстью, — сказала я. Она улыбнулась — Мне тоже. Я должна показать вам фотографию. Вообще-то, она была довольно красивой. Конечно, я родилась через шесть лет, в 1938, а Бэйли еще через пять лет. К тому времени все пламя, что они чувствовали, уже прогорело, но узы до сих пор прочные. Ирония в том, что мы все думали, что она умрет задолго до него, а тепреь похоже, что он будет первым. — Что с ним такое? — Рак поджелудочной железы. Они говорят — шесть месяцев. — Он знает? — О, да. Это одна из причин, почему он так взволнован появлением Бэйли. Он говорит о разбитом сердце, но вовсе так не думает. — А как вы? Что вы чувствуете? — Наверное, облегчение. Даже если он снова окажется в тюрьме, у меня будет кто-то, чтобы помочь пережить следующие несколько месяцев. Ответственность была слишком большой, с тех пор, как он исчез. — Как ваша мама это переносит? — Плохо. Она — так называемый «хрупкий» диабетик, что значит, что ее здоровье всегда было под угрозой. Любое эмоциональное расстройство тяжело на ней сказывается. Стресс. Думаю, он действует на всех, так или иначе, включая меня. С тех пор, как врачи сказали, что папа скоро умрет, моя жизнь стала адом. — Вы упоминали, что взяли отпуск по семейным обстоятельствам. — У меня не было выбора. Кто-то должен здесь быть двадцать четыре часа в сутки. Мы не можем себе позволить профессиональный уход, так что этим занимаюсь я. — Тяжело. — Я не должна жаловаться. Уверена, что есть люди, которым живется гораздо хуже. Я сменила тему. — У вас есть какие-нибудь предположения, кто убил Джин Тимберлейк? Энн покачала головой. — Я бы хотела, но не знаю. Она училась в школе, когда встречалась с Бэйли. — Она проводила много времени здесь? — Достаточно. Поменьше, когда Бэйли был в тюрьме. — И вы убеждены, что он не имеет отношения к ее смерти? — Я не знаю, чему верить. Я не хочу думать, что он это сделал. С другой стороны, мне никогда не нравилась идея, что убийца до сих пор где-то ходит. — Ему это тоже не нравится, что Бэйли вернулся. Кто-то чувствовал себя очень уютно все эти годы. Теперь, когда началось расследование, кто знает, к чему оно приведет? — Вы правы. Я бы не хотела быть на вашем месте. Она потерла руки, как будто бы замерзла, и натянуто засмеялась. — Ладно. Я лучше спущусь, посмотрю, что делает мама. Она спала, когда я уходила, но она спит короткими порциями. Как только она откроет глаза, я должна сопроводить ее «на горшок». — Сейчас сполосну лицо и спущусь к вам. — Я проводила ее до двери. Проходя мимо сумки, заметила торчащий конверт, который дал мне Клемсон. — О, это для вашего отца. Джек Клемсон просил передать. — Я вынула конверт и отдала ей. Энн мельком взглянула на него и улыбнулась мне. — Спасибо за вино. Надеюсь, я не утомила вас семейной историей. — Вовсе нет. Кстати, что за история насчет матери Джин Тимберлейк? Можно ее разыскать? — Кого, Шану? Загляните в биллиардную. Она бывает там почти каждый вечер. Тэп Грэнджер тоже. После ужина я захватила куртку и спустилась по задней лестнице. Вечер был холодным. С океана дул соленый и влажный ветер. Я надела куртку и прошла два квартала до биллиардной «Перл», как средь бела дня. По вечерам Флорал Бич купается в бледном оранжевом сиянии натриевых фонарей с Оушен стрит. Луна еще не взошла и океан был черным, как деготь. Прибой накатывался на пляж, как неровная золотая бахрома, ловя свет уличных фонарей. Поднимался туман, и густой рыжеватый воздух походил на смог. Ближе к биллиардной тишина была прервана хриплым взрывом музыки кантри. Дверь в «Перл» стояла открытой и я ощутила сигаретный дым, не доходя два дома. Я насчитала пять мотоциклов Харлей-Дэвидсон на обочине, хром и черная кожа сидений, изогнутые глушители. Мальчишки в моей школе прошли через стадию рисования подобных штук: крутые стрелялки и гоночные машины, танки, орудия пыток, пистолеты, ножи и прочие кровопускалки. Мне нужно однажды собраться и проверить, что стало с этими ребятами. Сама биллиардная была длиной в два стола, с достаточным пространством между ними, чтобы игрок мог развернуться для сложного удара. Оба стола были заняты байкерами: крупными мужчинами за сорок, с бородками и длинными волосами, собранными в хвосты. Их было пятеро, семья дорожных пиратов в пути. Бар занимал всю длину стены слева, табуреты заняты подружками байкеров и разнообразными горожанами. Стены и потолок были покрыты коллажем из пивных этикеток, рекламы табака, бамперных наклеек, карикатур и барных острот. Одна надпись объявляла счастливый час с шести до семи, но на часах, нарисованных под ней, на каждом часе было пять. Это удар под коленки. Полку позади бара занимали боулинговые трофеи, пивные кружки и картофельные чипсы. Еще там была витрина с футболками Биллиардная «Перл» по 6.99. С потолка необъяснимо свисала кожаная байкерская перчатка, а зеркало на стене обрамляла пара дамских трусиков. Уровень шума был таков, что присутствующим позже неплохо было бы пройти проверку слуха. В баре был всего один свободный табурет, который я и заняла. За стойкой распоряжалась женщина лет шестидесяти, возможно, та самая Перл, в честь которй было названо место. Она была маленькая, толстенькая, с седеющим перманентом на голове, подстриженным на уровне затылка. На ней были клетчатые слаксы и безрукавка, открывающая руки, мускулистые от поднятия упаковок с пивом. Может, в перерывах, она поднимала за шкирку и выкидывала вон какого-нибудь байкера. Я попросила разливного пива. Так как шум делал разговор невозможным, у меня было достаточно времени, чтобы спокойно оглядеться. Я повернулась спиной к бару, наблюдая за бильярдистами, бросая взгляды на посетителей в обе стороны от меня. Я была неуверена, как мне представляться, и решила пока помалкивать о своей профессии и о причинах, приведших меня во Флорал Бич. Местные газеты напечатали на первой странице об аресте Бэйли, и я подумала, что, наверное, смогу завести разговор о предмете, не выглядя слишком назойливой. Слева от меня, около музыкального автомата, две женщины начали танцевать. Байкерские подружки отпустили несколько грубых замечаний, но, кроме этого, никто не обратил на них особого внимания. Женщина, в возрасте за пятьдесят, сидящая через два табурета от меня, наблюдала с грустной улыбкой. Я определила ее как Шану Тимберлейк, потому что никакой другой женщине в баре не было достаточно лет, чтобы иметь дочь-подростка семнадцать лет назад. В десять часов байкеры ушли, мотоциклы на улице прогремели затихающим громом. Музыкальный автомат прервался, и на миг на бар опустилась волшебная тишина. Кто-то сказал:«Ничего себе, господи!» и все засмеялись. Нас осталось всего человек десять, напряжение спало и все почувствовали себя более непринужденно. Был вечер вторника, место, где собирались жители, эквивалент подвальной комнаты отдыха в церкви, только с пивом. Никаких крепких напитков не наблюдалось и, по-моему, единственное здесь вино поступало из кувшина, размером с масляный барабан, и примерно такого же качества. Мужчине, сидящему справа от меня, было за шестьдесят. Он был крупный, с пивным животом, который торчал, как двенадцатикилограммовый мешок риса. Его широкое лицо соединялось с шеей серией двойных подбородков. Ролик жира был даже на затылке, где седеющие волосы завивались над воротником его рубашки. Я видела, как он бросил любопытный взгляд в моем направлении. Все в баре знали друг друга, судя по подшучиванию, которое касалось местных политиков, старых спортивных обид и того, каким пьяным был прошлой ночью кто-то по имени Эйс. Застенчивый Эйс, высокий, худой, в джинсах, синей куртке и бейсболке, услышал по своему адресу много шуток, насчет его поведения со старушкой Бетти, которую он, очевидно, привел к себе домой. Эйс, казалось, получал удовольствие от обвинений в дурном поведении, и, поскольку Бетти не присутствовала, чтобы исправить впечатление, все пришли к выводу, что между ними что-то было. — Бетти — его бывшая жена, — сказал мой сосед, желая подключить меня к всеобщему веселью. — Она выгоняла его четыре раза, но всегда брала обратно. Эй, Дэйзи. Как насчет арахиса? — Я думала, что ее зовут Перл, — сказала я, чтобы поддержать разговор. — Это я Куртис Перл. Перл для друзей. Дэйзи зачерпнула арахис чем-то похожим на собачью миску, из помойного ведра под барной стойкой. Орехи были в скорлупе, и мусор на полу наводил на мысль, что нам следует сделать. Перл удивил меня, схрумкав орех прямо со скорлупой. — Это клетчатка. Она полезная. Мой доктор верит в целлюлозу. Наполняет тебя, говорит. Заставляет работать старую систему. Я пожала плечами и попробовала сама. Несомненно, скорлупа была хрустящей и соленой, что хорошо смешалось с мягким вкусом ореха внутри. Считается ли это зерном, или это то же самое, что жевать картонку? Музыкальный автомат вновь ожил, на этот раз это был мягкий вокал, что-то среднее между Фрэнком Синатрой и Делией Риз. Две женщины в конце бара снова начали танцевать. Обе темноволосые, обе стройные. Перл посмотрел на них, потом опять на меня. — Вас это раздражает? — Какое мне дело? — В любом случае, это не то, что можно подумать. Та, высокая, любит танцевать, когда ей грустно. — Что же ее печалит? — Только что забрали парня, который убил ее девочку несколько лет назад.