Уильям листает страницы. Он пропускает раздел «Свиные ножки» (уличные девушки), перепархивает через «Окорочка» (самые дешевые бордели). Последний раздел, «Филейчики», трактует о заведениях, кои ему не по карману, – от гостя в них ожидают, что он, помимо прочего, будет заказывать наилучшего качества вина. По счастью, «Дом миссис Кастауэй» значится в разделе «Вырезка (для умеренных транжир)». Заведение сей Достойной Леди отличается порядочным Выбором Прелестниц – мы говорим о мисс Лестер, мисс Хаулетт и мисс Конфетке. Всех этих Дам можно застать в их доме сразу после полудня; а начиная с шести часов вечера они имеют обыкновение навещать «Камелек» – скромное, но веселое пристанище Ночных Гуляк – и всегда готовы покинуть его по взаимному соглашению с любым достойным Кавалером. Мисс Лестер рост имеет средний и обладает… Махнув рукой на мисс Лестер, Уильям переходит сразу к: Мы можем предполагать, что «Конфетка» – это не то имя, какое наша третья Леди получила при крещении, однако ныне она с гордостью носит его, если, конечно, не отыскивается мужчина, желающий перекрестить ее заново. Она – истовая Поборница любых известных наслаждений. Единственная ее цель состоит в том, чтобы избавить взыскательного Знатока от стеснения и сколь возможно Превзойти все его ожидания. Ее украшают огненно-рыжие волосы, спадающие, когда она распускает их, почти до талии; карие, редкостной проникновенности очи и пусть не лишенное угловатости, но достаточно грациозное тело. Особенно совершенна она в Искусстве ведения Беседы, что вне всяких сомнений способно сделать ее достойной спутницей любого Истинного Джентльмена. Единственным же изъяном этой Леди, который, впрочем, представляется Некоторым пикантным достоинством, является то, что Перси ее величиною едва превосходят детские. Она запросит с вас 15 шиллингов, а за гинею сотворит с вами истинные Чудеса. Уильям нащупывает в кармане жилета часы, достает их, укладывает на ладонь. Долгое время он вглядывается в них, затем смыкает теплые пальцы, укрывая тикающий золотой хронометр в кулаке. – Пора все же начать, – говорит он себе. И тем не менее часом позже Летти, встревоженная громким, непонятно кем издаваемым, нарушающим спокойствие ночи храпом, входит на цыпочках в кабинет и обнаруживает Уильяма заснувшим в кресле. – Мистер Рэкхэм? – тихо-тихо шепчет она. – Мистер Рэкхэм? Он храпит, свесив по сторонам кресла большие бледные кисти рук, золотистые волосы его взлохмачены и спутаны, как у уличного сорванца. Летти, не понимая, как ей поступить, на цыпочках удаляется. Видать, хозяин нынче перетрудился. Глава пятая На следующий вечер Уильям выходит на Силвер-стрит из кеба, готовый перешагнуть порог своей судьбы и предъявить права на то, что сокрыто за ним. Именно в этот миг и начинаются его мытарства. – Дак я этих местов, почитай, и не знаю, – говорит кебмен, когда Уильям спрашивает, где тут дом миссис Кастауэй. – Небось на заду всех этих домищ. И кебмен широко поводит кнутом вдоль улицы, оживленной, заполненной людьми самого разного разбора, но лишенной и огромных плакатов, извещающих о местонахождении «Дома миссис Кастауэй», и мужчин, обремененных рекламными щитами с указанием: «К Конфетке – туда». Уильям, намереваясь выразить недовольство, поворачивается к кебмену и обнаруживает, что подлец, получивший плату большую им заслуженной, уже укатил. Проклятье! Неужели и за деньги невозможно получить ничего воистину стоящего? Неужели за все обещанное необходимо платить царскую… Впрочем, нет, эти мысли уже приходили Уильяму в голову. Где-то совсем рядом его ожидает Конфетка, осталось только выяснить – где? Силвер-стрит кишит лоточниками, торговцами вразнос и любознательными пешеходами, уклонившимися от Променада к востоку. Уильям прикладывает ладонь ко лбу, дабы определить наиболее верное направление поисков, однако выбрать оное не успевает, поскольку к нему сразу же прицепляется продающий сигары малец. – Самые лучшие сигары, сэр, два пенни штука, настоящие кубинки, считайте задаром отдаю. Уильям опускает взгляд – едва ли не себе под ноги – на полдюжины жалкого вида сигар, зажатых в грязных пальцах мальчишки. Вероятность того, что они и вправду контрабандой доставлены с Кубы, а не извлечены из похищенного неким мазуриком портсигара, мала до крайности. – Сигары мне не нужны. Однако я дам тебе два пенни, если ты скажешь, где тут «Дом миссис Кастауэй». Обветренное лицо мальчишки кривится от разочарования, порожденного тем, что этих-то прибыльных сведений он и не имеет. Два пенса за здорово живешь, за пустячное указание! И он, собираясь соврать, открывает рот. – Ладно, ладно, – произносит Уильям. В обществе малых детей и особенно тех, которые чего-то хотят от него, ему всегда становилось не по себе. – Вот тебе пенни. Он вручает мальчишке монету. – Благослови вас Бог, сэр. Растревоженный этой встречей, Уильям, поколебавшись, надумывает обратиться с вопросом к дымящему трубкой прохожему, однако не набирается потребной для этого храбрости и только поеживается. Невозможно же спрашивать каждого, кто проходит мимо, как пройти в публичный дом, – что подумают о нем эти люди? Будь он, как прежде, студентом Кембриджа, будь он сейчас во Франции, будь он беззаботным холостяком, Уильям выкрикнул бы этот вопрос во весь голос, так, чтобы его услышали все, и даже не покраснел бы нисколько. Каким бесстрашным был он тогда! И посмотрите, что сделали с ним нужда и невзгоды супружества! Он торопливо идет по панели, обшаривая – в поисках указаний – взглядом освещенные фонарями фронтоны домов. «Новый лондонский» точного адреса миссис Кастауэй не сообщил, либо полагая, что его должен знать всякий достаточно умудренный человек, либо считая Силвер-стрит невзрачной улочкой, на которой заведение столь недюжинное, как «Дом миссис Кастауэй», блистает подобно перлу на цепочке. А оно вовсе и не блистает. Уильям замечает в дверном проеме женщину, смахивающую, по его представлениям, на шлюху, – даром, что на руках она держит ребенка. – Не знаете ли, где здесь дом миссис Кастауэй? – спрашивает у нее Уильям, опасливо озираясь по сторонам. – Отродясь о такой не слышала, сэр. Уильям отходит от женщины прежде, чем та успевает сказать что-либо еще, останавливается под фонарем, чтобы взглянуть на часы. Почти шесть: да! он знает, что ему делать, – он пойдет в «Камелек», авось Конфетка, по имеющемуся у нее «обыкновению», окажется там. А не окажется, так, верно, найдется в этом заведении кто-нибудь, знающий, как отыскать миссис Кастауэй. Спокойно, Уильям, здравый рассудок способен разрешить любую проблему. Он направляется прямиком к ближайшему пабу, вглядывается в вывеску. Не то. Уильям идет дальше – к следующему уличному углу со следующим пабом. Снова не то. Тут он совершает ошибку: останавливается, чтобы почесать в затылке, и немедленно привлекает внимание уличного торговца с пухлым мешком на спине, развеселого старого проходимца, чей обтянутый шерстяной перчаткой кулак щетинится карандашами. – Отменные карандашики, сэр! – восклицает торговец; рот его наполнен большими, как у осла, зубами, столь черными по краям, что он мог бы в минуты досуга марать бумагу и ими. – Остаются наточенными в семь раз дольше обычных. – Нет, спасибо, – отвечает Уильям. – Но я дам вам шесть пенсов, если вы скажете мне, как пройти в «Камелек». – В «Камелек»? – откликается бродячий негоциант, одновременно и ухмыляясь, и хмурясь. – Слышал о таком, сэр, а как же, слышал. Он ссыпает карандаши в карман пальто и вытаскивает из мешка поблескивающий оловянный поднос, мерцающий овал, похожий на маленький щит римского гладиатора, и поворачивает его так и этак, норовя поймать отражение уличного фонаря. – Покамест я роюсь в памяти, сэр, может, взглянете на этот чайный подносик, он нисколько не хуже серебряного. – Мне не нужен чайный поднос, – говорит Уильям. – Тем более сделанный из… – Ну так мамочке вашей сгодится, сэр. Подумайте, как загорятся у ней глаза, когда она эту штуку увидит. – Нет у меня никакой мамочки, – раздраженно отвечает Уильям. – Мамочка, сэр, она у всякого есть, – ухмыляется негоциант, словно желая просветить блаженного дурня, не знающего, откуда берутся дети. Уильям немеет от возмущения – мало того, что этот урод полагает, будто он имеет дело с человеком, способным заинтересоваться содержимым его паршивого мешка, ему еще и сведения о семье Уильяма подавай! – Давайте так, – ухмыляется старый прохвост, – вы купите у меня карманную расческу. Из лучшего металла Британии. – Расческа у меня есть, – говорит Уильям и ощущает себя униженным, увидев, как торговец в ответ на это удивленно возводит брови. – Чего у меня нет, – рычит он, чувствуя, как под непокорными волосами его в череп словно впиваются иголки, – так это достоверных сведений о том, как найти «Камелек». – Так я все еще думаю, сэр, все еще думаю, – заверяет его старый мерзавец, запихивая подносик в мешок и до самой подмышки окуная туда же искательную руку. А это еще что такое? Благие Небеса, начинается дождь! Большие тяжелые капли валятся с неба, ударяя в плечи Уильямова пальто так, что брызги летят ему на подбородок и в уши, – и он вдруг понимает, что, спеша к заветной цели, оставил в кебе почти еще новый parapluie[20], который кебмен, разумеется, не преминет продать, как только выдастся у него свободная минута. И в душе Уильяма мгновенно воцаряется мрак отчаяния: это Рок, Господня воля – дождь, потерянный зонт, враждебное безразличие незнакомой улицы, издевки чужих людей, упрямая жестокость родного отца, мерзкая боль в плече – оттого, что он провел половину ночи спящим в кресле… (Человек воистину современный, Уильям Рэкхэм являет собою то, что можно назвать суеверным христианским атеистом, а именно, верует в Бога, который, быть может, и не отвечает больше за восходы солнца, сохранность Королевы или подачу хлеба насущного, но все же, когда что-то идет вкривь и вкось, первым оказывается на подозрении.) К Уильяму приближается еще один привлеченный запахом неосуществленных желаний уличный продавец. – «Камелек»! – восклицает он, отпихивая локтем старого негодяя. На этом, новом, обвислая серая куртка и вельветовые штаны, скорбную главу его венчает обмахрившийся котелок. – Дозвольте помочь вам, сэр! Уильям бросает взгляд на его товар: собачьи ошейники, целая дюжина их застегнута на его потертом сером рукаве. Проклятье, неужели для того, чтобы узнать дорогу, необходимо купить собачий ошейник? Однако… – Вам вон туда, сэр, – говорит продавец. – Значит, пройдете всю Силвер-стрит, а там увидите пивоварню «Лев», это на Нью-стрит. Потом повернете… – он поочередно сжимает кулаки, вспоминая, где левый, а где правый, и ошейники соскальзывают к его узловатому запястью, – направо и попадете на Хасбэнд-стрит. Вот там оно и есть. – Благодарю вас, друг мой, – говорит Уильям, протягивая ему шестипенсовик. Продавец ошейников прикасается к котелку и отходит, однако невезучий его коллега, откопавший наконец в мешке нечто не очень крупное, остается на месте. – Вы похожи на делового джентльмена, сэр, – стрекочет он, – может, желаете дневничок на каждый день приобрести? На тысяча восемьсот семьдесят пятый год, сэр, который налетает на нас, что твой паровоз. Назади у него календарик, сэр, и ленточка золотая, завместо закладки, в общем, чего от дневничка ни требуется, все тут в наличии, сэр. Уильям, словно не слыша его, удаляется по Силвер-стрит. – А вот отменные ножнички, сэр, хоть самого себя на кусочки режьте! – кричит вслед ему негодяй. Наглые эти слова, ударив в спину Уильяма, спадают с нее, точно капли дождя. Теперь его уже ничем не проймешь. Уильям, вступивший наконец на правильный путь, воспрянул духом. Мир в конце-то концов снизошел до дружеской услуги. Свет становится ярче, Уильям слышит музыку, обращаемую ветерком в невнятный мелодический перезвон. С одной стороны до него доносятся крики уличных торговцев, с другой – обрывки оживленных разговоров. Он видит в пронизанной газовым светом мороси промельки подобранных спешащими женщинами юбок, он обоняет ароматы жаркого, вина и даже духов. Растворяются и закрываются, растворяются и закрываются двери, и из каждой летят всплески музыки, вспышки оранжево-желтых празднеств, муть табачного дыма. Теперь он найдет дорогу, он не сомневается в этом: Бог сжалился над ним. Вчера Уильяма Рэкхэма унизили две шлюшки с Друри-лейн – сегодня он вырвет победу из когтей поражения. Да, но что, если и Конфетка откажет ему? «Убью» – это первое, что приходит Уильяму в голову. И его немедля пронизывает стыд. Какая подлая, недостойная мысль! Неужели стрекало страданий довело его до такой низости? До помыслов об убийстве? По природе своей он человек мягкий, сострадательный: если эта девушка, Конфетка, ответит отказом, значит так тому и быть. Но он-то что будет делать, если она откажет? Что он может? Где найти женщину, которая совершит то, что ему требуется? О том, чтобы бродить по улицам Сент-Джайлса, нечего и думать – какой-нибудь громила непременно проломит ему там голову. Нечего думать и о том, чтобы слоняться после наступления темноты по парку, в котором стареющие дриады практикуют гнуснейшие непотребства – и распространяют гнуснейшие болезни. Нет, ему требуется повиновение женщины, отвечающей его положению в обществе, требуется обстановка, исполненная уюта и вкуса, – хотя бы этому унижение, которому подвергся он на Друри-лейн, его научило. Уильям сворачивает за угол, на Нью-стрит, и с радостью обнаруживает пивоварню «Лев» – там, где, как ему было сказано, она и должна стоять. Мысленно он уже создал собственную Конфетку, заблаговременно, до встречи с настоящей: воображение рисует Уильяму ее огромные глаза, немного испуганные, но готовые покориться. Он низводит этот образ на уровень своего пениса, и тот набухает от предвкушений. Хасбэнд-стрит, когда Уильям добирается до нее, оказывается улочкой сомнительной, нездоровой, но, по крайности, веселой. Или ему так кажется. Здесь все улыбаются, девки хихикают, и даже беззубая старая нищенка осклабляется, размалывая деснами замусоленное яблоко. А вот и «Камелек». Но не слишком ли далеко он зашел? Не повернуть ли ему, коль скоро еще можно, назад? И пока расстояние, которое отделяет его учащенно задышавшую грудь от глянцевитой, освещенной оранжевыми, висящими на кованых чугунных пиках фонарями вывески харчевни, сокращается, он говорит себе, что не стоит принимать никакого решения, не заглянув внутрь «Камелька». – В глубоких, глубоких морях! – запевает вдруг чей-то голос в пугающей близости от левого уха Уильяма. – Вдали от родимого дома! Повернувшись на голос, Уильям видит невесть откуда взявшегося продавца нот, распевающего во все горло: – Несчастный плывет моряк! Средь пенных валов и грома! Ваша миссус играет на пианино, сэр? Уильям отмахивается от него рукой в перчатке, однако этого малого так просто не шуганешь, он преграждает Уильяму путь, выставляя перед собой фанерный поднос с нотами, точно пышный декольтированный бюст. – Не играет, стало быть?