— Я немногое умею. — Это пока. Началось с языков, верно? Потом ты начал слышать мысли. Сначала изредка, а теперь всё чаще, иногда даже намеренно. И некоторые уже слышат твои мысли. А когда ты бывал зол — помнишь, что случалось? Как на днях, с теми ребятами в поезде. О… вот этому мальчик, который выжил, научился лучше всего: отгонять от себя людей. Мастерски. Но тебе ещё многому предстоит научиться. Силы крепнут с годами: так бывает всегда. — Ты знала других странных? — В каком-то смысле. Я здесь очень, очень давно. — Ещё я двигаю предметы. — Это здорово. Но ты даже не представляешь, чего добьёшься вместе со мной. Я умею… в общем-то, почти всё. Всё, да не всё: иначе Алиса не убеждала бы перестать её прогонять. Кем бы она ни была, но явно что-то не договаривала — в этом юноша уже убедился. Как и в том, что никаких галлюцинаций тут нет. Всё взаправду. Всё ещё сложнее, чем Ави думал в детстве — когда только осознал обладание способностями, недоступными другим людям. Непонятными ему и пугающими окружающих. Да: кем бы ни была Алиса, её природа не имела ничего общего с силами Ави. Это нечто другое. — Мне пора. Понимаю: ты пока не готов меня выпустить. — Из-за красной двери? — Оттуда. Подумай хорошенько. Образ в отражении рассеялся, вызвав одновременно облегчение и какую-то грусть. У Ави никогда не было друзей — хотя Малик начинал вызывать чувства, похожие на те, которые у нормальных бывают к друзьям. Ави плохо понимал, каково это — близость между людьми. То, что он ощутил в детстве, сразу провело черту. Словно нарисованный мелом круг из фильмов про нечисть. Эта зона комфорта, в которой как-то не особенно комфортно. И он никогда не мог поговорить с кем-нибудь вот так. Даже с родителями. Но это не означало, что Алиса перестала его пугать. Глава 4 — Ну не отчислят же они меня за то, что я мусульманин? Ави пожал плечами. Он прекрасно знал: именно это и именно по такой причине кое-кто из преподавателей хочет устроить. Однако не хотелось расстраивать Малика — а ещё меньше хотелось объяснять, откуда ему подобные вещи известны. Довольно случая с надписью на зеркале. — Да всё будет нормально! — Малик не терял присутствия духа. — Хотя нашим теперь будет сложнее. Ну, из-за этого… что в Нью-Йорке случилось. — Нью-Йорк далеко. И американцы Республике… не особые друзья. Ерунда, конечно: возразил из принципа, от желания ободрить Малика. Три месяца спустя даже тем, кто не интересовался политикой, стало ясно: 11 сентября — историческое событие. Мир изменится. Была суббота. Они гуляли вдвоём далеко от университетского кампуса — по улочке на краю центра столицы, застроенной старыми имперскими зданиями. Погода выдалась мерзкая, так что прохожих было мало: все люди — за тепло светящимися окнами баров и ресторанов. Порывистый ветер трепал волосы Ави и бросал в лицо мелкие колючие снежинки. Он был одет не по погоде — всё в ту же старую косуху, без шапки. Малик оделся гораздо теплее. — Понимаешь, теракты… что в Америке, что у русских… их ведь совершают от имени мусульман. Это всё равно касается меня. Касается каждого из наших, даже в Республике. — У нас-то никаких терактов нет. — И без них непросто. У границы полегче живётся. Наших там много, там… Мусульман хватало и в Црвениграде, хоть это почти центр Балканской республики — далековато от исламизированного юга. В основном ислам, конечно, был силён южнее Мостара, Митровицы и Тарново — а на севере страны Аллаху мало кто молился, хотя с венграми и поляками сложностей водилось также изрядное количество. Да и румыны с русинами, например… все, кто говорил не на балканском, находили причины для недовольства. — Смотри на это иначе. Читал Фукуяму? «Конец истории и последний человек»? — Не-а. Про что там? — Ну, если в двух словах… Фукуяма писал в начале девяностых, что у либеральной демократии не осталось альтернатив. Соцблок сдулся, авторитарные страны с рыночной экономикой тоже встали на эти рельсы: что Испания с Южной Кореей, что наша Республика. И это как бы «конец истории», не будет больше никакого конфликта. Венец социокультурной эволюции. — Хм… а к чему ты это? — А к тому, что «Аль-Каида» намекает: история-то далеко не закончилась. Фукуяма ведь говорил, что ислам не способен бросить вызов либеральной демократии на её территории. Сам видишь, как на деле оказалось. — Хорошего в этом мало. — Да нихрена в этом хорошего. Мир вообще говно. Но знаешь: в степях люди сушёным говном дома топят. Суждения Ави привели Малика в большую задумчивость. Политикой он раньше не интересовался. Его вообще немногое занимало, кроме музыки и биологии — потому пробился на лучший биофак страны, хотя теперь были все шансы там не задержаться. — Ой, да псу под хвост эту политику! — заявил в итоге мусульманин. — Давай по пиву, а? — Ваши же не пьют? До сих пор Ави не видел, чтобы его товарищ выпивал, хотя за последний месяц провёл с ним много времени: больше-то ни с кем не общался без необходимости. Вот покурить травку друзья успели уже не раз — благо что у Ави она всегда водилась. — Ну а ваши не работают по субботам! — Да я как-то не особый иудей. — Вот и я не особо правоверный. Хотя семья у нас… — Религиозная? Не знал. Твой брат из-за этого переехал? — Нет, наоборот. Он же в «Союзе исламской молодёжи» работает. По этой линии и... в общем, вот. Малик явно не хотел развивать эту тему, а Ави привык не лезть людям в душу. Всё по-честному: он ни к кому не пристаёт с лишними вопросами, вот и к нему не стоит. «Союз исламской молодёжи» — приличная общественная организация, прямо связанная с религиозной фракцией в Сейме. Раз брат Малика перебрался в Црвениград «по этой линии», то явно был на хорошем счету — и уж точно серьёзно относился к религии. — Пошли туда. — Ави указал на вывеску солидного заведения, видневшуюся в конце квартала. — А может… — Не парься, угощаю. Малик тут же прибавил шагу. Мусульманин и так редко молчал дольше минуты, а беседа в тепле и под пиво всегда течёт легче. Ави даже не успел предложить какой-нибудь тост. — Всё про меня да про меня! Ты о себе совсем не рассказываешь! — Особо нечего. — Ну, так не бывает! — Бывает. — А про семью? Люстра над столиком моргнула, по тёмной жидкости в бокалах побежали круги. Малик на это не обратил внимания. Ави отвернулся. На улице мелкие снежинки превращались в мокрые хлопья, прилипавшие к тёплому окну бара и таявшие: они оставляли длинные водяные разводы. Едва была видна трамвайная остановка: новенькая, странно выглядящая среди фасадов прошлых столетий. Под её укрытие спешили немногочисленные прохожие. Отродясь не возникало желания обсуждать эту тему, но теперь оно откуда-то взялось. Наверное, так нормальные и ведут себя с друзьями: говорят по душам? — Мои родители погибли. — Ох… извини. — Да не за что извиняться. Это было давно. Автокатастрофа. Так что вырос я в Црвениграде. — А я думал, ты местный. — Мы жили около Сараево. Там много еврейских местечек. — А здесь, выходит, родственники? — Все родственники в Боснии. Но я их с тех пор не видел, сколько уже… лет десять, получается. Даже адресов и телефонов не знаю. — Тогда как ты попал в Црвениград? — Сначала отправили к Сёстрам матери Терезы в Пиринию, но я там… не задержался. Едва католические монахини столкнулись с проявлением сил, как пребывание Ави под их тёплой опекой стало невозможным. Чуть до обряда экзорцизма не дошло. Тогда он и сделал вывод: лучше не отсвечивать. — В общем, перевели в столичный военизированный приют для мальчиков. Дерьмовое место. А уже оттуда — сразу в универ. Теперь ты понимаешь, почему с девчонками я общаться… немного не привык. — То есть получается… родственники тебя не приняли?