— Так ведь ты сам мне и сказал! — Ну… Я сказал предположительно, — смешался прокурор. — Просто допустил такую возможность… — Да? Ну ладно… А то мне показалось, что ты уже все разузнал, чтобы облегчить расследование… — Пафнутьев разочарованно развел руками. — Но не волнуйся, Леонард! Прошло всего два часа после преступления. И уже есть первые впечатления. — Да и впечатлений у тебя маловато. Не знаю даже, как быть… Ты, Паша, должен знать, что это дело для тебя — счастливый шанс… И ты должен его использовать. Я всегда верил в тебя, всегда знал, что ты способен… — Леонард! — перебил Пафнутьев. — Ты не волнуйся. Все образуется. Или уже дергать начали? — Начали, Паша. — Откуда? — Не будем об этом. Выстрелы много шуму в городе наделали. Знаешь, какие слухи? Перестрелка, мафия, трупы, невинные жертвы среди прохожих… — Скажи, что подключил лучшие силы. — Да уж, лучшие, — хмыкнул Анцыферов. — Лучше не бывает… — А чего ты так? — обиделся Пафнутьев. — Сомневаешься — отдай дело Дубовику. — Поздно отдавать. Я уже оповестил, что ты занимаешься. Ладно. Встретимся вечером. Не уходи, пока со мной не встретишься, понял? Да, с оперативниками все в порядке? — Отличные ребята, — серьезно сказал Пафнутьев. — С ними можно горы своротить. — Давай, Паша. Не подведи. — И Анцыферов снова потянулся к телефону. * * * Вернувшись в свой кабинет, Пафнутьев увидел, что Дубовик продолжает допрос. Женщина уже не рыдала, да и никто не сможет слишком долго так рыдать, теперь в ее облике чувствовалась усталая безутешность. Но Дубовик выглядел еще более участливым. — Да, — обратился он к Пафнутьеву, и голос его тут же сделался самым обыкновенным, как у актера, который, отыграв на сцене что-то очень трогательное, прошел за кулисы и попросил воды. — Тебе звонили из милиции, от дежурного. Что-то связано с сегодняшним убийством. Спросили, кто им занимается… Я скрывать не стал, назвал тебя… Что бы это значило, а, Паша? — Разберемся. — Пафнутьев быстро набрал номер дежурного. — Здравствуйте. Пафнутьев из прокуратуры. Выполняю ваше указание — звоню. — Привет… Тут вот какое дело, — голос у дежурного звучал замедленно, будто он в это время что-то искал на столе. — Тут вот какое дело… Пришла ориентировка по поводу утреннего убийства. Некоего Пахомова якобы застрелили… Я заступил на дежурство утром, два часа назад… И вижу в журнале запись… — О чем запись? — нетерпеливо спросил Пафнутьев. — Вот, слушай… Приходил какой-то Пахомов, тот самый или нет — тебе судить… Приходил и оставил письмо на имя начальника. Указано и содержание письма — гражданин Пахомов опасается за свою жизнь, о чем заблаговременно ставит милицию в известность. Подпись, дата, время и все такое прочее. Это тебе интересно? — Где письмо? — Передано начальству. Как и положено. — Сейчас оно у секретаря? — Вряд ли, уже у Колова. Она все ему передает. — Кто дежурил? — Этот… как его… Вахромеев. Сегодня отдыхает. Дрыхнет, надо понимать. — У него есть телефон? — Нету. Где-то на частной квартире со своей бабой живет. Хотя нет, подожди… Вот подсказывают — поженились они месяца три назад. Так что он скорее всего с женой… Но долго женились, все квартиру искали, по уголкам мыкались, чуть ли не в парке на скамейке тешились… Вот ребята подсказывают — даже в нашей камере изредка ночевали. Когда она свободна была, конечно. Но иногда и нарочно выпускали нарушителей… Если они были не очень опасны. Голь на выдумки хитра, а? Вот ребята подсказывают — в «рафике» летом ночевали… Не представляю, как там можно устроиться… Ребята вот смеются, говорят, не самый худший вариант, а, Паша, как считаешь? Тут у нас один старшина такое устроил, такое устроил, что ум меркнет. Представляешь… — Пафнутьев положил трубку и рванулся к двери. — Я в милицию, — успел он бросить Дубовику. В дежурке все еще стоял хохот — неожиданно возникшая тема получила продолжение, и свободные от выездов милиционеры наперебой припоминали, как кому приходилось преодолевать жилищные сложности. — А Жорка Шестаков до чего хитрый оказался, до чего сообразительный! Как только дежурство сдал, подружку под мышку и на вокзал. А там у него с бригадирами поездов дружба — раньше в железнодорожной милиции работал. Садятся в мягкий вагон, в двухместное купе, и всю ночь едут. Просыпаются в Ленинграде, Днепропетровске, Казани, Симферополе, знакомятся с местными достопримечательностями, мороженое кушают, винцом балуются. А вечером на вокзал. И снова в отдельном купе, и снова ночь вдвоем. А мы все удивлялись — что такое, почему после смены не можем Шестакова найти для сверхурочного дежурства! А попробуй найди его, если он за тысячу километров на Черном море балдеет. Отдохнувший возвращается, посвежевший, весь довольненький! Не Жорка, а самовар тульский! Дослушав историю про сообразительного Жорку, Пафнутьев постучал в стекло, напоминая о себе. — А, Паша! Сейчас покажу… Вот, смотри, какая интересная запись, — дежурный протянул журнал. — Все, как я тебе сказал. Прочитав немногословную запись, Пафнутьев вернул журнал разочарованным — никаких дополнительных сведений обнаружить не удалось. Действительно, здесь, в дежурном отделении милиции, был человек по имени Николай Пахомов, который оставил письмо. В письме он вроде бы сообщал об опасности, которую чувствует в последнее время. Откуда опасность, кто преследует — ни слова. — Колов у себя? — спросил Пафнутьев. — Вроде на месте. Он не любит далеко от телефона отходить, — рассмеялся дежурный. — Только на расстояние прямой видимости. Или слышимости. Большой начальник хорош в кабинете, чтоб всегда на него выйти можно было. Хочешь зайти? — Хочу. — Попробуй. Может, получится. Обычно он визитов не поощряет. Мы у него бываем только по вызову. Но ты — другое дело. Опять же, по делу. На второй этаж Пафнутьев поднимался медленно. Что-то подсказывало — удачи не будет. Слишком все было бы просто. Раз — и на́ тебе письмо со всеми именами, адресами и приметами убийц. Так не бывает. И потом, если Колов звонил Анцыферову… Если все в открытую… То Пафнутьев знал бы о письме от прокурора. Если, конечно, все в открытую, — подвел Пафнутьев итог своим раздумьям. Крупная блондинка с крашеными волосами и ярко-красными губами сидела на секретарском месте, зажав в зубах перемазанную помадой сигарету. Увидев Пафнутьева, улыбнулась, но улыбка была как бы про себя, словно она вспомнила об этом человеке что-то смешное или увидела что-то неприличное. И многие, попадая в приемную впервые, столкнувшись с этой улыбкой, растерянно осматривали себя — в порядке ли брюки, не торчит ли где чего смешного или срамного. — Здравствуй, Зоя, — приветствовал ее Пафнутьев. — Что хорошего в жизни? — А, Паша, — секретарша улыбнулась, окинув Пафнутьева взглядом. И он не мог удержаться, чтобы не провести пальцем по ширинке — все ли там в порядке. — Послушай, от вашего дежурного должно поступить письмо на имя Колова. Было? — Вся почта у него. — А сам он? — Занят. Не принимает. — У него много народу? — Один сидит. Но на телефоне. Доложить? — Конечно! Зоя, не глядя, нажала кнопку и, выпустив облако дыма изо рта, подмигнула Пафнутьеву. Сейчас, дескать, все решим, не дрейфь. — Слушаю! — раздался искаженный динамиком голос Колова. — Геннадий Борисович… Пафнутьев из прокуратуры. — В чем дело? — Хочет сам доложить. — Это что… Срочно? — Говорит, срочно. Наступило молчание. — Начальство думает, — сказала Зоя, прикрыв трубку рукой. — Это хорошо. Когда думает, соглашается. Если бы почаще думал, золотой был бы человек. — Пусть войдет, — разрешил Колов. — Вот видишь, — усмехнулась Зоя, искривившись от сигаретного дыма. Пафнутьев передернул плечами, поправляя пиджак, и, решительно перешагнув порог, оказался в длинном кабинете, казавшемся еще длиннее оттого, что от двери к столу тянулась красная ковровая дорожка. Стены были обиты древесными плитами, сработанными на местном мебельном комбинате. Кабинеты всех приличных начальников города были обшиты этими плитами из прессованной стружки, и к кому бы ни явился новый человек, он не мог избавиться от ощущения, что все время оказывается все в том же кабинете, приходил ли в больницу к главврачу, в милицию, в исполком. И Пафнутьев не удержался, хмыкнул про себя, удивившись, что на месте Анцыферова на этот раз сидит Колов — кабинет прокурора был отделан такими же плитами. Генерал Колов сидел за полированным столом, похоже, собравшись на прием чрезвычайной важности, — столько в нем было блеска и торжественности. Пуговицы форменного кителя зеленого цвета сверкали, обжигая взгляд, значки играли вишневой эмалью и золотом, колодки наград, оправленные в металл и покрытые прозрачной пленкой, придавали генеральскому облику нарядность и недоступность. Впрочем, впечатление парадности было не так уж далеко от истины. Колов шел по жизни как на параде — уверенной, неуязвимой поступью. Короткая стрижка, седоватые волосы, выбритое, отяжелевшее лицо бывшего боксера создавали облик человека волевого, сильного. Даже без кителя каждый сразу бы заподозрил в Колове генерала. А перебитый в юности нос придавал ему некую романтичность, чувствовалось, что этот человек через многое прошел. Пафнутьев знал, что и шутка, и злость генерала рядом, и никогда нельзя заранее знать, что вызовут в нем твои слова — ярость или смех. Впрочем, и ярость в нем держалась недолго, и смех не был столь уж веселым. — Здравствуйте, Геннадий Борисович! — бодро приветствовал его Пафнутьев, невольно включаясь в торжественность, наполнявшую помещение. — А, Пафнутьев, — Колов решительно отодвинул в сторону бумаги. — Проходи. Садись. Рад тебя видеть. Как поживаешь? Что привело? — Дела, Геннадий Борисович. — Это хорошо. О делах забывать нельзя.