— Хорошая вода, — сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся. — И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется недоносительством. — Если я правильно понял, — медленно проговорил Андрей, — от меня опять что-то требуется? — Слушай, ты, мудак! — Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. — Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится. — А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь, — Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. — Только просьба — хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? — Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. — Мы ведь оба знаем, насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть что сказать — говори. Нечего сказать — гуляй. Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку. — Хорошо. Продолжим… Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели… Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину… Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет. — Короче! — Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь — и можешь отвалить. Если захочешь, конечно. — И на этот раз патроны менять не будешь? — Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно — горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку. Заварзин усмехнулся. — Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так. — Он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. — Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной. — А каком смысле? — В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой — это смерть. — Запомню. — Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашиваешь о патронах… Патроны будут боевые. Это говорю сразу. — И после этого отвалите? — Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов. — В этом я убедился. — Вот видишь, теперь и сам знаешь — своих следов не оставляем. Теперь ты уж наш, теперь тебя беречь будем… А если подведешь… Не будем беречь, и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой… А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что… — Значит, и о ней заговорили? — Я же сказал — мы работаем надежно. С подстраховкой. Говорят, с мамашей живешь, вдвоем? Видел я ее как-то, совсем старенькая… Она не перенесет, если с тобой что случится. Хорошая женщина, но жизнь, видно, у нее была несладкая… А? — Хочешь сказать, что я хорошо влип? — Это зависит от того, как все назвать… Может, влип, а может, познакомился с отличными ребятами. — Это я уже знаю. — Правильно. Тебя же ведь не дали в обиду! «Продадут, — спокойно, будто это само собой разумелось, подумал Андрей. — Ведь с кем-то разобрались, за чей-то упокой пили в тот вечер. Вот так же напьются, когда со мной разделаются. Они не будут долго колебаться — я для них становлюсь опасным. Или придется так в крови вымазаться, чтобы и сомнений во мне не возникло, или же будут постоянно испытывать заданиями с боевыми патронами… А может, не врет? В самом деле выполнить эту просьбу, снять угрозы со Светки, с матери… Ведь с матерью им разбираться не придется — как только узнает, что меня осудили за убийство… Для нее это будет конец. А они не остановятся…» — Говори, я слушаю, — сказал Андрей. — Ты готов? — Да. — Тогда пошли. — Куда? — В одно место. Не робей, все будет гораздо проще. Никаких мотоциклов, обрезов, погонь, перестрелок… Заварзин долго возился у двери — видимо, заменил замки, но еще не привык к их секретам. Андрей, как и час назад, шел впереди, чувствуя спиной жар большого заварзинского тела. Воздух в «Мерседесе» разогревался точно так же, как и в любой другой машине, и Заварзин, распахнув дверцы, подождал несколько минут, пока ветерок остудит внутренности обитой золотистым плюшем машины. Ехали недолго, остановились на какой-то площадке с разбитым асфальтом и дальше пошли пешком. События последних дней приучили Заварзина к осторожности, теперь он избегал ставить свой «Мерседес» возле тех домов, куда приезжал, а последний квартал старался пройти пешком. — Сюда, — сказал Заварзин и первым вошел в неприметный подъезд, привычно отодвинув сорванную с петель дверь. Вместо стекол в нее были вставлены фанерки, вырезанные из овощных ящиков, вместо ручек зияли дыры, будто кто-то пытался открыть эту дверь с помощью бульдозера. Весь потолок был усеян черными пятнами, словно подъезд постоянно подвергался какому-то дьявольскому обстрелу. Но все было гораздо проще — здесь тешились шаловливые ребята. Юные, непотревоженные мозги это забавляет, и потом, приятно вот так безнаказанно напомнить о себе. Это же чувство толкает юношей и девушек к обрезанию телефонных трубок, вспарыванию сидений в автобусах, битью окон в проносящихся электричках, снятию глушителей с мотоциклов. И все вместе создает ощущение, что город захватили не то марсиане, не то мощная десантная группировка враждебной державы. Заварзин открыл дверь, исцарапанную гвоздями точно так же, как были изуродованы все остальные двери, и вошел в квартиру. Андрей с любопытством огляделся. Полутемная, тесная прихожая с замусоленными обоями и слабой лампочкой под пыльным светильником из крашеного стекла, тряпичная дорожка, картинка в засиженной мухами рамке — не то «Незнакомка», не то «Три богатыря», не то «Медведи в сосновом лесу» — все эти картины смотрятся на удивление неразличимо. В единственной комнате Андрей увидел диван с накидкой и большой столик прессованной стружки, сдвинутый к окну. В комнате стоял полумрак, поскольку плотные шторы не пропускали солнечного света, и только узкая щель напоминала, что за окном ясный день. Еще раз окинув взглядом комнату, Андрей утвердился в своем подозрении — квартира нежилая. В ней, наверно, кто-то прописан, числится здесь и не забывает напоминать соседям о собственном существовании. — Как гнездышко? — спросил Заварзин. Он сдвинул с дороги стул, отдернул штору, обнажив немытое окно. — Ничего… Жить можно. А как это понимать? — спросил Андрей, показывая на полосатый несвежий матрац, лежащий почему-то на столе. — Не все сразу, дорогой. Не все сразу. Скажу только — здесь нет ничего случайного, никто по пьянке на этом столе не спал, а матрац приготовлен для тебя. — Даже так? Кому-то было известно, что я здесь буду? — Конечно. — И ты знал? — А куда же тебе деваться? Я как увидел твою девочку в нашей конторе той ночью, помнишь? Так вот, увидел и сразу все понял. — Что же ты понял? — Мне стало ясно, Андрюша, что отныне никуда тебе от нас не деться. Но не будем об этом… Подойди сюда, — Заварзин подозвал его к окну. — Что ты видишь? — Ничего особенного… Город. — Правильно. Ты находишься на четвертом этаже. Перед тобой сквер. Вон там разворачивается трамвай, причем со страшным скрежетом. И во время разворота люди на расстоянии ста метров не слышат ничего другого. Только скрежет. Все они в это время смотрят на красный трамвай и ждут, когда же он закончит свой идиотский разворот, от которого все переворачивается внутри. Теперь смотри на этот сквер. Посередине клумба с прекрасными цветами… — Вижу. — Молодец. А чуть правее, в просвете между деревьями, скамейка голубого цвета. Видишь? — Вижу. — Сейчас на ней никто не сидит. А завтра ровно в двенадцать часов дня на эту скамейку сядет человек в пиджаке и брюках грязно-серого цвета. Ты уже имел счастье общаться с ним. — Следователь? — Умница. Ты в это время будешь лежать на этом столе, на этом матраце. В руках у тебя будет прекрасная штуковина с оптическим прицелом. Стрелять умеешь. Ты делаешь один выстрел, ставишь винтовку вон в ту кладовочку и спокойно уходишь. И мы в расчете. — А если не соглашусь? — Согласишься. По многим причинам. Первая — твоя девочка. Ты ведь не хочешь ее потерять? А мы вынуждены будем принять к ней меры, чтобы сохранить дисциплину в наших рядах. Вторая причина — ты на крючке. Ты же убийца, Андрюша! Тебе спасаться надо. И самое главное — я привел тебя сюда, рассказал о нашей невинной затее… И если все сделаем сами, то тем самым отдаем себя в твои руки. А мне бы этого не хотелось. — Но тогда я отдаю себя… — Нет, не отдаешь. Ты уже у меня в руках. — И мы в расчете? — Клянусь! — А почему ты хочешь, чтобы это сделал я? Зачем еще одного человека впутывать? — У тебя такие дела хорошо получаются. И потом… Мне кажется, ты сам искал способ расплатиться за доброе отношение… Смотри — идет трамвай. Слышишь скрежет? Это здесь, на четвертом этаже, в ста метрах от поворота… А какой ужас там, на перекрестке! — Я никогда не стрелял с оптическим прицелом. Заварзин прошел в коридор, открыл дверцу встроенного шкафа, вынул винтовку, причем она оказалась гораздо меньшего размера, чем ожидал увидеть Андрей. Над стволом действительно красовалась черная труба прицела с линзами, сверкнувшими зловещим фиолетовым блеском. Заварзин любовно погладил винтовку, щелкнул затвором, протянул Андрею. — Познакомься. Очень послушная, исполнительная… Я отношусь к ней, как к любимой женщине… И она отвечает взаимностью. Вы поймете друг друга, и, кто знает, между вами может возникнуть чувство… А? Андрей взвесил винтовку на ладонях — она оказалась достаточно тяжелой. — Еще несколько подробностей, — Заварзин подошел к окну. — Смотри, рама будет приоткрыта сантиметров на пять… Не больше. Окна грязные, сквозь них ничего не видно. Ты ложишься на стол, устанавливаешь ствол и спокойно дожидаешься, когда на голубую скамейку справа от дерева сядет известный тебе человек. Да, чуть не забыл. — Заварзин прошел в коридор и вернулся с короткой черной трубкой. — Глушитель! Выстрел будет не громче щелчка пальцев.