— А грабители? — Сбежали. Так драпанули, что… В дверь сбежали… — Ну, ты молодец. — Он одобрительно покрутил головой. — Сообразила. — Тут сообразишь… Если жить захочешь… — Лариса взяла из рук парня телефон, подняла трубку к уху. — Надо же, работает. — Значит, жизнь продолжается, — сосед подмигнул ей. — Может, в милицию сходить? Тут недалеко, а? — Да нет, не стоит. Я позвоню им… спасибо. — Лариса втянула в комнату гардину, расправила ее и снова упала в кровать. * * * …Едва проснувшись, Пафнутьев настороженно прислушался к себе — как голова после вчерашней зверской пьянки? Что делать, что делать, обреченно подумал он. В таком положении оказываемся все мы время от времени. Когда каждая бутылка водки достается лишь героическими усилиями, когда любая закуска вызывает радостно-недоверчивое оживление, стоит ли удивляться, что, увидев на столе и то и другое, люди теряют бдительность и отдаются застолью легко и безоглядно. Но Пафнутьев зря опасался головной боли и подавленности — он чувствовал себя прекрасно. Конечно, в теле ощущалась алкогольная усталость, он искренне и убежденно корил себя за слабодушие, но крепкий чай сделал свое дело, и он вышел из дому почти в боевом состоянии духа. О вчерашней пьянке вспоминал без прежнего гнева, вспоминал, изумляясь своему безрассудству, как после ночи, проведенной с женщиной хоть и порочной, но красивой и дерзкой. Придя в свой кабинетик, не глядя, поддал ногой торчащее из-под стола лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро, а высохшую человеческую руку сунул в ящик стола Дубовику, причем, негодник, так рассчитал, чтобы ящик оказался на упоре, и когда Дубовик потеряет терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу, и неизвестно еще — хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени. Прежде всего он набрал номер Халандовского. — Привет, собутыльник, — сказал Пафнутьев. — Жив? — Еще не знаю… Дай сообразить. — Послушай, Аркаша, чем ты объясняешь этот безудержный загул? — Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем. — Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем? — Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова? Разве вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом? Если бы, Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое преступность. — Спасибо, Аркаша, если бы ты знал, как мне нужно твое сегодняшнее утешение! — И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще? — Уже лучше. — Загляни днем, поправим здоровье, а? — С удовольствием, Аркаша… Если получится. Позвоню. — Как костюм? — Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к жизни ночной, распутной и безнравственной. — Все помнишь, что я говорил? — Главное помню. — Главное — это ты, Паша. Береги себя. Мне будет жаль потерять собутыльника. — Буду стараться. — И Пафнутьев положил трубку. Подняв глаза, он увидел сидящих перед ним двух оперативников. Они смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и некоторая готовность действовать. Подперев щеки кулаками, Пафнутьев некоторое время молча разглядывал их, прикидывая, какое бы им задание дать, и все никак не мог придумать, поскольку картина преступления была ему ясна, участники известны и теперь наступала весьма щекотливая часть расследования, когда важно было определить, кого брать в первую очередь, с кем повременить, куда нанести очередной удар. — Какие новости из управления общественного питания? — спросил Пафнутьев. — Там были ревизии, разоблачения? — Ничего серьезного… Небольшие обвесы… — Это как понимать — небольшие? — Ну… Вместо пятисот граммов отвешивали четыреста… Но это по отдельным магазинам, отдельные продавцы… В масштабе управления — полный порядок. — Почему вы решили, что в управлении полный порядок? — Нам показали документацию. — Вы что же думаете, в управлении покажут вам какую-то другую документацию? Ладно, дальше неинтересно… Слушайте внимательно… Вот номер мотоцикла… Мне нужен и он, и его хозяин. Будьте осторожны. Возможны неожиданности… — Павел Николаевич… Мы, в общем-то, зашли попрощаться… нам сказали, что ты отстранен и мы будем работать с другим следователем. — Так… Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в этом кабинете больше не было. — Что ж ты так, Павел Николаевич, — начал было Ерцев, но Пафнутьев в бешенстве перебил его: — От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь! — Как бы от тебя не завоняло, Павел Николаевич, — сказал Манякин с улыбкой. — Как вон от того копыта. — Он кивнул в сторону лошадиной ноги. — Вон! — Пафнутьев замахнулся телефоном, и оперативников вымело из кабинета. «Спокойно, Павел Николаевич, — сказал себе Пафнутьев, снова усаживаясь за стол. Он не испытывал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно погасила все алкогольные недомогания, и он снова чувствовал себя свежо. — Этот день еще мой, и Анцыферов не сможет отнять его у меня; Колов забрал оперативников? Это он сделал напрасно. Будь они при мне — генералу было бы спокойнее. Что они могут сделать? Могут похитить мотоцикл… И у меня не будет никаких доказательств. Вот это уже плохо… В самом деле, убийца на крючке только благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж, и мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно — мотоцикл… Но тогда вся банда получит предупреждение…» Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с улыбкой посмотрел на Пафнутьева. — Как успехи, Паша? — У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда я собирался арестовать убийцу. — Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела. — Все это у вас отлично разыграно. Привет! — поздоровался он с вошедшим Дубовиком. — Но послушай и ты меня… У меня забрали оперативников в тот момент, когда я дал им команду арестовать убийцу, — эти слова Пафнутьев произнес уже для Дубовика. — Я дам тебе десяток оперативников, — Анцыферов все понял, забеспокоился. — Только задерживай, ради бога. Приходи. Решим. Дадим. Похвалим за усердие. — И он вышел. В это время раздался телефонный звонок. — Слушаю! — Здравствуйте, — раздался в трубке вежливый голос, и Пафнутьев тут же почувствовал, что уже где-то слышал это воркование, но вспомнить не смог, очевидно, разговаривал с человеком в живую, не по телефону. — Вы занимаетесь делом по убийству Пахомова? — Занимаюсь. — Ровно в двенадцать часов дня… — Говоривший помолчал, давая возможность Пафнутьеву усвоить сказанное. — Сегодня ровно в двенадцать часов дня у торгового центра… Там небольшой сквер возле поворота трамвая… — Знаю! — отрывисто сказал Пафнутьев. — Вы будете сидеть на голубой скамейке… Их там несколько, но голубая одна… К вам подойдет мальчик и передаст кое-какие документы. Они могут пригодиться. Все. Пафнутьев с недоумением посмотрел на трубку, из которой уже неслись частые гудки, и осторожно положил ее на рычаги. — Что, Паша? — спросил Дубовик. — Взятку предлагают? — Черт их знает… Может быть… Пока предлагают встретиться. — Ночью на кладбище? — Нет, в том-то все и дело, что нет… Средь бела дня, в оживленном месте… Какие-то документы… — Надо брать, — сказал Дубовик. — Может, подключить ребят? А? Взять в кольцо… — Бесполезно. Подойдет посторонний мальчик… Он ничего не знает. А документы он и так передаст… — Ну, смотри… А то как бы чего не вышло. Убийство тоже ведь средь бела дня… Со странной публикой ты связался, Паша… Они не прячутся в ночной темноте и потому неуловимы. — Ограниченно неуловимы, — поправил Пафнутьев. — В некоторой степени до определенного момента. — Пойдешь? — Конечно. Что еще остается следователю, отстраненному от дела. Но легкое беспокойство клиентам сейчас придам. — Пафнутьев быстро набрал номер. — Управление? Мне, пожалуйста, Голдобова. Занят? Совещание? Очень важное? А если он отвлечется на две минуты, город охватит паника, голод, одичание? Следователь Пафнутьев. Благодарю. Вы очень любезны. — Последние слова Пафнутьев умудрился произнести таким тоном, что любой мог бы вскипеть от оскорбленности. — Илья Матвеевич? Всегда помнящий о вас Пафнутьев. Вы еще не возжелали дать показания? — А разве вы еще ведете это дело? — А разве нет?