— Ни фига себе! Ворвался в мой дом… И дура? Неужели я так плохо выгляжу? — Она повернулась перед зеркалом, не очень-то стараясь поймать соскользнувшее полотенце. — По-моему, только сейчас те ребята зауважали тебя по-настоящему, а? Гена? У тебя такие строгие глаза, что я подозреваю… Ты, наверно, разлюбил меня? — спросила она плачущим голосом. — Это очень печально. Но я переживу. Я последнее время научилась себя преодолевать… И чувствую, у меня получается… Проходи, Гена, садись. Колов ощутил беспомощность. Эта женщина его не боялась, смеялась над ним, и он не знал, что делать. Все было бы проще, если бы не стояли на площадке его сотрудники, если бы не видели ее голой, с мокрыми волосами, если бы не было той дурацкой ночи, когда он, перепившись, позорно заснул и, самое обидное, не мог припомнить, что было, а чего не было. — Ты молодец, — щебетала Лариса. — Я уж думала, что не выполнишь своего обещания. — Какого обещания? — хмуро спросил Колов. — Как?! Ты все забыл? О, Гена… Это так на тебя не похоже! Обещал захаживать… Обещал, что наша ночь в том доме не последняя… Подарки обещал… — Кстати, о подарках. У меня такое впечатление, что кое-что ты прихватила, не дожидаясь, пока сам подарю. — Гена! — Лариса округлила глаза, насколько это было ей под силу. — Ты подозреваешь меня в воровстве?! Ты?! Меня?! — Пропал мой пистолет. — Он, наверно, очень дорогой? Я могу помочь? У меня есть деньги на книжке… — Остановись. Он не дорогой. Если бы тебе понадобились пистолеты, я достал бы десяток. Но пропал мой пистолет. — Ты считаешь, что его взяла я? — Я не могу его найти после того, как ты побывала на даче. Ты уехала утром, сказала водителю, что я тебя отпустил. А я не отпускал. — Ты хотел оставить меня у себя? Навсегда?! — Лариса опять сделала круглые глаза. — Сядь, ради бога, я не могу смотреть на тебя в таком виде… — Колов снял фуражку, вытер лоб и опустился в кресло. — Прошлый раз ты хотел видеть меня именно в таком виде. — Она обиженно передернула плечами. — Говорил, что именно такой мой наряд тебе нравится. Вот я и подумала, что… — Что ты подумала? — Я подумала, что ты говорил эти слова не только потому, что выпил коньяка, — закончила она жестко. — Извини, дорогой, сейчас прикрою срам, чтобы сделать тебе приятное. Колов вскинулся, хотел ответить что-то резкое и злое, но, увидев, как Лариса, отбросив полотенце, пытается попасть в рукав халата, промолчал, подождал, пока она повяжет пояс и сядет в кресло. — Ты брала пистолет? Если брала — отдай. И мы останемся друзьями. Обещаю. Лариса помолчала, поиграла кисточкой халата, глядя в окно, скорбно опустила голову. — Ты мне не веришь, — проговорила она с трудом, и одинокая слезинка упала ей на руку. — Я все поняла… Ты меня не любишь. И тогда не любил. — Как я могу тебе верить, если пистолет исчез вместе с тобой в то же утро?! — вскричал Колов. — Может быть, он исчез еще вечером? — Как? — Не знаю, о каком пистолете ты говоришь, но вечером я видела у тебя в руках… Ты хотел пойти пострелять… — Я? Пострелять? В кого? — Ты хотел показать, как это делается… Я отказалась, но ты все-таки пошел… — И стрелял? — растерянно спросил Колов. — Не знаю… При мне… При мне вроде нет… — Но выстрелы ты слышала? — Я в этом не разбираюсь… — Но грохот, грохот был? — Что-то грохотало… Может быть, гром, может, кто-то пробежал по листу железа, может, это были и выстрелы… Я ведь, Гена, в тот вечер тоже немного выпила… Наверняка больше бутылки… Я как чувствовала, что такого коньяка мне уж не попробовать. — Не прибедняйся! Голдобов пьет коньяк не худший. — Гена, возможно, у него есть коньяк даже лучше твоего, но угощает он только водкой. — Не может быть! — вскричал Колов изумленно. — Я говорю то, что знаю, — Лариса нерешительно протянула руку и провела пальцем по колену Колова. Он поймал ее ладонь, заставил посмотреть себе в глаза. — Послушай меня, Лариса… Ты очень красивая женщина, и мы могли бы с тобой надолго стать очень близкими друзьями… Я надеюсь, что это еще возможно… Я бы очень этого хотел. Но пистолет — это из другой области. На нем номер, этот номер числится за мной. Слишком многое на кону. Сейчас те ребята, которые остались на площадке, сделают обыск. Не возражаешь? — У меня? Здесь? Сейчас? — Да. У тебя. Здесь. Сейчас. — А если буду возражать? Обыска не будет? — Он будет в любом случае. Но если ты очень уж против, то я проведу обыск официально. С понятыми, протоколом и так далее. А если возражать не будешь, то мы все сделаем, можно сказать, в узком, почти семейном кругу. — Эх, Гена, — проговорила Лариса и, поднявшись, подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, она смотрела на листву, на прохожих, изредка мелькавших во дворе, потом подошла к кровати и с размаху упала на спину. — Валяйте! — Ты должна понять… — Тебя что-то смущает? Чего ты ждешь? — Может быть, пока посидим на кухне? — предложил Колов. — А вдруг пистолет спрятан как раз там? — Вообще-то да. — Он прошел в прихожую, открыл дверь, впустил в квартиру двух хмурых ребят. — Приступайте, — сказал он. — Начните с кухни. Потом хозяйка перейдет туда варить кофе, а вы займетесь остальным. Закинув руки за голову, Лариса безучастно смотрела в потолок. Колов помялся около нее, сел в кресло, пытался что-то сказать, но Лариса не отвечала. Изредка по ее губам пробегала скорбная улыбка. — Скажи мне, Гена, — наконец произнесла она негромко, — скажи мне вот что… Ты действительно ищешь пистолет или же обыск понадобился для чего-то другого? — Не понял? — Колов вскинул брови. — Не надо прикидываться дураком… Я прекрасно знаю, что вы заметаете следы, не хотите, чтобы был пойман убийца Николая… Я достаточно повертелась среди вашего брата… Среди таких вот начальничков — генералов от общепита, генералов от партии, генералов от милиции. Все вы одним миром мазаны. Все готовы напоить бабу, тем более что покупать коньяк не приходится, вам его приносят в кабинет, на дачу, в квартиру… Так что пьянки, закуски обходятся недорого… Потом вы залезаете на бабу, на ней же и засыпаете, забыв, зачем забрались, — Лариса заговорила громче, почувствовав, что ребята на кухне прислушиваются к ней. — А потом готовы прийти с обыском, чтобы вернуть потерянные по пьянке носки, трояки, трусы, пошитые женой… Вот наутро, допустим, после такой дикой ночки перепутаете мундиры, перепутаете кабинеты и телефоны… Никто даже этого не заметит. Ты завтра уйдешь в горсовет, Первый сядет на твое место, прокурор сделается начальником общепита… И все будет продолжаться, как и сейчас… Ты пришел к бабе, которую напоил, — голос ее зазвенел, — изнасиловал… — Что ты несешь? — Колов в ужасе оглянулся на сотрудников. — А почему мне так не сказать? Я могу так сказать. Я пришла к тебе по делу, принесла документы, которые выводили на убийцу моего мужа. С этими же документами я была у твоего собутыльника Анцыферова, этого красивенького прокурора… Мудак! Вы заинтересовались? Да ничуть! — Оба сотрудника стояли в дверях и внимательно прислушивались, готовые исчезнуть, едва лишь Колов обернется. — Анцыферов насмерть перепугался, принялся тебе звонить, ты, сколько мог, отпихивался, но потом все-таки согласился принять, поговорить со мной. И что же? Дал команду, вызвал следователя, группу захвата? Нет, Генуся… Ты открыл сейф и вынул коньяк… Потом усадил в машину, увез на дачу, затащил в постель… — Остановись, Лариса! Иначе ты пожалеешь… — Генерал! И ты меня пугаешь? Дешевка… Заметались вы, заметались… И Голдобов, и Анцыферов, и ты вот заплясал, как вошь на гребешке… Тоже еще, пистолет он ищет… Знаю я, что ты ищешь… Письма, документы, расписки, накладные. — Но у меня действительно пропал пистолет! — вскричал Колов. — Пить надо меньше, — спокойно сказала Лариса. Она уже поняла, как остановить обыск. Нужно говорить Колову дерзости, а он не потерпит, чтобы все это слышали подчиненные. — Прекрасный совет! Для тебя же! — Да, но я не устраиваю обысков в чужих квартирах… Незаконных обысков без ордеров. Не прячу убийц. Мне не несут взятки. Я не вступаю в сговор с прокурорами, которых годами подкармливают общепитовские генералы. С тобой Голдобов чем расплачивается, Гена? — Заметив краешком глаза, что сотрудники скрылись в прихожей, не вынеся столь суровых разоблачений, Лариса заговорила громче: — Ты вот коньячок выпьешь, рыбку скушаешь и небось забыл? А у меня все записано. Оприходовано. И снимочки сделаны, и свидетели уж свои показания написали. На крючке вы, ребята, на крючке… — Лариса, тебе придется отвечать за эти слова! — А тебе — за дела. Я знаю, что могу уже не выйти из этой квартиры, знаю, кого ты привел… Вольете в меня бутылку водки, откроете краники на кухне и пожалуйста… Не выдержала жена разлуки с любимым мужем… А, Гена? И записку можете заставить написать… А что, пальцы в дверь зажмете — что угодно напишешь… Я ведь знаю, с кем имею дело. Мой Николай не первый! И не последний. После него уже были похороны… Колов молчал. Думал, как поступить. И Лариса поняла — где-то она переступила допустимую грань. В квартире сгустилась опасность. Голдобов предупреждал ее. Она тоже замолчала, прикидывая, что делать. — Ребята! — тихо позвал Колов в наступившей тишине. — Тут вот что у нас получилось. — Он помялся, оглянувшись на Ларису. И в тот момент, когда Колов снова обернулся к сотрудникам, чтобы закончить приказание, она схватила со столика тяжелый керамический светильник и изо всей силы запустила в окно. Легкая гардинная ткань не смягчила удар, и большое двойное стекло с оглушительным звоном вывалилось наружу. Воспользовавшись замешательством гостей, Лариса вслед за светильником швырнула телефон, а потом и сама, высунувшись из окна, закричала что-то истошно и тонко. Колов вскочил, схватил ее поперек туловища, оттащил от окна, бросил в прихожую, но больше сделать ничего не успел. За окном раздались обеспокоенные голоса, кто-то попытался заглянуть в квартиру. — Уходим, — сказал Колов и первым вышел на площадку. Вслед за ним быстро и неслышно вышли его сотрудники. Раздался щелчок замка, и Лариса поняла, что она в квартире одна. — На этот раз пронесло, — проговорила она, даже не пытаясь подняться. — И то ладно. — Эй, хозяйка! Живая? — В разбитое окно заглядывал, тараща глаза, какой-то парень. Лариса узнала его, он жил в соседнем доме. — Вроде живая. — Она поднялась, поправила волосы, попыталась улыбнуться. — А что случилось-то? — Попытка ограбления.