— Пока все. — А Зот, крестник мой? Тебе Николай рассказывал про Кронштадт? — Говорил. Зот лечится, где-то в Петербурге. Лыков обернулся: вдова с детьми стояли и ждали, когда закончится разговор. Пора было уходить. — Семеновцы приехали, две тысячи штыков с артиллерией, — прошептал он есаулу. — Мы знаем. — Иван! Как же мы теперь, а? Брат на брата пойдем? Зачем такое зверство? Зачем такая революция? — А по-другому не получится, Алексей Николаич, — грустно ответил ему Сажин. — Буржуи свое добро без боя не отдадут. Придется воевать. — Значит, и мы с тобой можем встретиться в бою? Рука не дрогнет в меня выстрелить? — А у тебя? — ответил вопросом на вопрос «японец». — Не знаю. Страшно думать об этом. — Все, Алексей Николаич, — нахмурился Сажин. — Кончилась промеж нами дружба. Разошлись дорожки. Навсегда. — Ты уже убил кого-то? Есаул смолчал. — Ты ведь был лучший в полку стрелок. А в Петербурге тогда по ногам целил… — Прощай! — зло крикнул Сажин, развернул сыщика и подтолкнул его в спину. — И не попадайся мне! Трое взрослых и четверо детей вышли в Проточный переулок. Там их поджидал знакомый патруль уголовных. — Ну? Никак опоздали, кончился ваш революционер? Лыков молча прошел мимо них. Тут вдруг гнилозубый сказал товарищам: — Ба! Да это же Войлошников. Так они легавые! И, обогнав Лыкова, преградил ему путь. — Стой! Кто таков? Зачем тащишь фараона? Налетчики озлились. Однако до Садового кольца оставалось два шага, и вид у беженцев был такой, что явно нечем поживиться. Возможно, все бы обошлось, их бы пропустили. Но тут один из громил, с поджившим чирьем на скуле, смачно харкнул и сказал: — Войлошникова сложили? Собаке собачья смерть. Этого Алексей Николаевич уже не выдержал. Он быстро положил тело сыщика на землю и без паузы двинул гнилозубому кулаком в висок. — На! Азвестопуло сбил с ног второго, остальные кинулись наутек. Сыщик едва не побежал за ними — так хотелось наказать парня с чирьем. Но делать этого было, конечно, нельзя. Требовалось спасать вдову и детей. Когда они переходили Смоленскую площадь, позади грохнул винтовочный выстрел. Пуля свистнула над головами. Сергей тут же сместился на шаг и заслонил собой ребятишек. — Бегом! — крикнул коллежский советник, и все побежали. У Лыкова взмокла спина в ожидании следующего заряда. Положение было отчаянное: они словно куропатки на прицеле. Второй выстрел не заставил себя ждать. Алексея Николаевича так сильно ударило в спину, что он повалился ничком. Убили? Ранили? Кое-как он поднялся и понял, что цел. Пуля угодила в тело Войлошникова и застряла в нем. А ведь должна была пробить насквозь! Испуганный падением начальника, Сергей подскочил и пытался взять у него труп. Но до спасительной застройки было уже близко, и Лыков донес тело сам. Между домами заблестели штыки, кто-то крикнул: — Стой! Кто такие? — Коллежский советник Лыков из Департамента полиции, — запыхавшись, ответил сыщик. Он ждал третьего выстрела, но его не последовало. Еще секунда, и вся их команда оказалась в безопасности. — Кого это вы несете? — спросил подошедший драгунский штабс-капитан. — Тело начальника Московской сыскной полиции титулярного советника Войлошникова, — пояснил Алексей Николаевич. — Расстрелян боевиками… Вот у них на глазах. Это жена… То есть вдова. И дети. — На глазах у семьи? — не поверил офицер. — Точно так. Будто в подтверждение его слов Лариса Петровна зарыдала в голос. Подошли солдаты, молча смотрели на изувеченный труп сыщика, на перепуганных детей. — Видали? — прищурился штабс-капитан. — Вот такие они, революционеры. Военные помогли им добраться до Гнездниковского переулка. Из помещения сыскной выбежали подчиненные Александра Ивановича, внесли его тело внутрь. Оказалось, что многие из них перевезли свои семьи сюда. Жены сыщиков захлопотали вокруг вдовы и детей. А Лыков с Азвестопуло отправились к Дубасову, прихватив с собой Мойсеенко. Лыков доложил о смерти Войлошникова. Генерал-губернатор приказал немедля направить телеграмму Дурново с просьбой выделить вдове пенсию. Затем он назначил Мойсеенко исполняющим обязанности начальника МСП, а коллежскому советнику сказал: — Ваше особое поручение меня не касается, верно? Тогда ступайте, голубчик, и без вас голова кругом идет. Сыщики уселись в кабинете, еще вчера принадлежавшем Александру Ивановичу. Новый начальник собрал немногочисленный кадр и приказал: — Всем сидеть тихо и не рыпаться! — В каком смысле, Дмитрий Петрович? — робко уточнил кто-то из агентов. — Армия приехала, вот пусть она себя и покажет. А мы посмотрим. Из нашего окошка. Повторяю приказ: всем оставаться в расположении отделения, несение службы прекратить до моей команды. Кто еще не перевез сюда семьи — немедля сделайте это. Свободны! Когда все ушли, надворный советник спросил Лыкова: — Алексей Николаевич, меня ведь ваше поручение тоже не касается? — Не касается, — подтвердил тот. — Тогда, может, чаю? Питерцы поняли, что это было завуалированное «шли бы вы отсюда», и удалились. Теперь надежды на московских коллег не оставалось. Лыков вздохнул и сунулся в соседний подъезд, к охранникам. Там обстановка оказалась еще более удручающей. Окно первого этажа было забито фанерой, часть стены разрушена, у двери дежурили драгуны с винтовками наперевес. 8 декабря, после разгона митинга в саду «Аквариум», боевики кинули в помещение МОО[70] две бомбы. Погиб нижний чин караульной команды, четверо сотрудников получили тяжелые ранения. После этого охранка перешла на осадное положение, несение службы прекратилось. Питерцы пробились к начальнику отделения ротмистру Петерсону. Лыков знал его еще по Петербургу и всегда удивлялся, как такой нерасторопный человек служит в корпусе жандармов. Теперь, столкнувшись с восстанием, Петерсон совсем растерялся. — Александр Григорьевич, — начал сыщик, — мне нужны данные на некоего товарища Владимира. Он начальник одной из дружин на Пресне. Этот человек командовал казнью несчастного Войлошникова. Проходит у вас товарищ Владимир по картотеке? Ротмистр стал мямлить: — Картотека пострадала от взрыва. Вы же слышали, что у нас тут произошло? — Что, вся целиком сгорела? — Нет, что-то осталось, но там беспорядок, мы спасли, что сумели, и сложили в кучи… в подвале. — Сложили в кучи… — задумчиво повторил Алексей Николаевич. — Ну а люди ваши? Может, кто-то знает товарища Владимира? — Я сейчас распоряжусь. В течение часа Лыков разговаривал с кадром отделения. Беседы шли тяжело: люди были деморализованы. А проще говоря, сильно напуганы. Помогать приезжим никто не хотел. Наконец, когда сыщики уже собирались уходить, один из чиновников вспомнил: — Есть такой. Очень опасный тип! — Ну-ка, кто он? — Зовут Мазурин Владимир Владимирович. Бывший студент университета. В четвертом году я сам его арестовывал. — За что? — ухватился Лыков. — За революционную агитацию. — Осудили? — Дали семь лет! Я было обрадовался: одним злодеем меньше станет. А его взяли и выпустили по амнистии… Теперь боюсь нос на улицу казать: вдруг он там стоит, товарищ Владимир? — Что еще о нем знаете? — Владимир из того самого рода, из проклятого. Помните?