Что значит возраст! Тут же подламывается. – Так ведь вы последние годы совсем не платите. А на голом энтузиазме, сами понимаете, сыт не будешь. – Когда, говоришь, заехали? Мнётся одуванчик. Боится правду сказать. – Маруся, соврёшь – будешь налог с аренды квартиры платить. – Неделю назад заселились. Платить надо агентам, не жадничая. Об этом я постоянно говорю на совещаниях. Всё подвержено инфляции, только не информация. – Больше ничего сказать не хочешь? Может, что-то приметила? Маруся призадумалась. Всплеснула рукой: – Парень совсем забурел. Смотрит – всё внутри выжигает. А девка ещё шустрее стала. Но они какие-то замученные. Иду к своему столу. Сажусь, закуриваю. Вообще-то, я бросаю, но тут никак не могу сдержаться, волнуюсь. – Замученные, говоришь? Это хорошо. А то, что сочувствуешь – плохо. Скольких они уже положили! И ещё положат, благодаря таким, как ты, жалостливым. Отстегнул старушке пятьсот рублей. Её информация всё-таки сработала. Я понял Ванину суть: он – человек привычек. Такие, если бегают, то при первой возможности возвращаются туда, где уже были. Куда же он еще раз вернётся? Это пока вопрос. Контакт с Галаховым – вот что мне сейчас нужно! А я гонор проявил. Опер даже на нормальное самолюбие не имеет права, если это вредит делу. Вечером я поджидал Галахова у входа в телекомпанию. Сидел в своей «шестерке», которой в обед сто лет, и слушал радио. Выступал Волнухин. Блин, какую кнопку не нажми, всюду этот говорун. Надо ж так наловчиться делать деньги языком! Галахов вышел один, без охранника, сел в свой «джип паджеро» и покатил. Я его маршрут уже знаю. Остановился возле супермаркета. Сейчас будет накладывать в тележку разную снедь. А я подойду сзади и тихонько опущу ему в карман плаща пачку жевательной резинки. Вот будет потеха! …Я стоял у входа в супермаркет и наблюдал разгар скандала. Галахов объяснялся на выходе из кассы. Оправдание, что это чья-то дурацкая шутка, не прошло. Появился старший менеджер. Шустрый малый, он быстро сообразил, что может выдоить из Галахова кучу бабок, начал шантажировать скандалом в прессе. – Плевать я хотел на твой скандал, – заорал Галахов. – Нашёл, чем испугать. Я каждый вечер скандалы устраиваю. Вся страна смотрит, разинув рот. Это я позвоню сейчас в милицию, устрою тебе скандал. У кассы скопилась очередь. Покупатели встали на сторону Галахова, им понравилось, что он держался так же уверенно, как и перед камерами прямого эфира. Чего я, собственно, хотел? Хотел как бы выручить Галахова. Но теперь я понял, что он бы мою провокацию сразу вычислил, и плохо было уже мне. Парень – палец в рот не клади. И всё же мне повезло. Галахов выходил из супермаркета, говоря по мобильнику. Я моментально пристроился сзади. Слух у меня отличный. – Завтра? – переспросил Галахов. – Отлично! Нет! С нами ведь оператор будет, камера, софиты. Давай лучше на телевизионном микроавтобусе. А в какое время? После обеда? А точнее? Договорились, Саня! Обнимаю. Как только он назвал имя, я сразу понял: это Волнухин! Итак, завтра они едут куда-то в телевизионном микроавтобусе после обеда. Много чего неясно, и, тем не менее, информация исчерпывающая. Если Галахов едет на съемку, то зачем он берёт Волнухина? Но оператор всё же едет, значит, это съёмка, где будет участвовать и Волнухин. И съемка эта явно не в Москве. Иначе бы Волнухин поехал на своей машине. Меня пробирает дрожь ищейки, берущей след. Неужели и на этот раз не повезёт? Клава Не понимаю, зачем нам сниматься. Если бы телевидение спасло нас от тюрьмы – другое дело. Отец пытается меня переубедить. Он считает, что мы в вакууме, телевизор не смотрим, а там с утра до вечера говорят о нас, какие мы кровожадные. Галахов может это мнение развеять. Ну, развеет, а дальше что? В принципе, я тоже не против. Я только боюсь, как бы Галахов с отцом Вани не привели за собой хвост. Я не хочу, чтобы меня арестовали. Хотя нас, как я понимаю, и не собираются арестовывать. Нас хотят устранить. Лучше бы об этом сказал Галахов, если действительно хочет нам помочь! На всякий случай мы спим по переменке. Я – ночью, Ваня – днём. Когда он спит, мне приходится тоже сидеть в палатке, чтобы не попасться на глаза местной шпане. Тут её хватает. Для меня палатка, как тюрьма. Я становлюсь злюкой, меня всё раздражает, мне не хочется готовить. Я мечтаю быстрее уехать, хотя понимаю, что, как только выедем на шоссе, мне захочется снова забиться в какую-нибудь щель, чтобы не бояться ГИБДД. Звонок от Александра Сергеевича. Говорит, выехали из Москвы. Снимаем палатку, сматываем удочки. Ваня подкрашивает белой краской старый номер. Машина новая, а номер старый – подозрительно. Въезжаем на площадь деревни Липицы. Кругом магазины и автомашины дачников. Свернуть сюда с шоссе можно только в одном месте. Это и ценно. Хвост будет виден сразу Пряхин Не доезжая до поворота на площадь, я останавливаюсь. Слушаю доклад Геры: – Появились голубки, Петрович, на твоем «форде-мондео». Подъехали, сидят, не выходят. А вот и наш Галахов. Девка пересаживается к нему. На ней длинная юбка, седой парик, платок на голове. Цирк, Петрович. Но если бы я не знал, я бы ничего не заподозрил. Микроавтобус едет во дворы, Ваня – за ним. Мне что делать, Петрович? Я на своих двоих за ними не угонюсь… – Выходи на шоссе. Когда Гера подбежал, микроавтобус и «форд-мондео» уже мчались в сторону дачи Волнухина. Но гнаться за ними нам было ни к чему Андрей Галахов Я мог бы всю недостающую информацию взять у Вани и Клавы по телефону. Но для ток-шоу нужна картинка, вся гамма чувств на лице человека. Пока оператор ставит софиты и настраивает камеру, я накладываю себе легкий грим. Клава гримирует Ваню. Потом занимается собой. Ей надо напротив, разгримироваться. Я собираюсь. Мне нужно быть обаятельным монстром, потрошащим своих собеседников. Я не люблю начинать издалека, тележурналист должен брать быка за рога. Но только за рога, не за другое место. – Клава, ты отдаёшь себе отчёт в том, что сломала жизнь Ване? Клава задумывается. Морщится. – Давайте не будем бросаться такими словами. Ну а если бы он мне не помог? Жизнь его была бы в порядке? Он бы себя уважал? Я вам по-другому отвечу. Я ему и его маме, конечно, причинила много неприятностей. И всё же себе самой я навредила гораздо больше. Я очень хотела иметь ребёнка, теперь об этом лучше не мечтать. Я хотела стать юристом, теперь это невозможно. Я мечтала встретить настоящего парня. Встретила, даже обвенчалась с ним, но семьи у нас, скорее всего, не будет. Я удивился: – Вы с Ваней обвенчались? Почему же ты считаешь, что у вас не будет семьи? – Какая может быть семья через десять или сколько-то там лет? – Зачем тогда венчались? – Хотелось, чтобы это было в нашей жизни. Это попытка сохранить отношения в будущем. Всё-таки узы церковного брака сильнее. Спрашиваю: – Клава, а может, не надо было убивать Мартынова? Тогда и срок грозил бы гораздо меньше. Клава тяжело вздыхает: – Я об этом всё время думаю. Может, не надо было ради себя же самой? Себя жалко, не его. Но чем больше я об этом думаю, тем тверже прихожу к выводу, что в таких случаях человек не должен жалеть ни себя, ни того, кого он наказал. Жалеть меня должен суд. Я буду настаивать, чтобы нас судил суд присяжных. – Ты рассчитываешь, что присяжные тебя оправдают? – Я стреляла в состоянии аффекта. Этот подонок сломал мне жизнь. Он испоганил меня и Элю. Точно так же, в состоянии аффекта, стрелял и Ваня. Кроме того, он ещё оборонялся. – Всё-таки работа в суде не прошла для тебя даром, – заметил я. – А вы думаете, я создана только для того, чтобы отстреливать подонков? – мгновенно парировала Клава. Наш диалог развивался так, как и требовалось. Я задал следующий вопрос: – Ты ничего не хочешь сказать тем, кто вас преследует и хочет арестовать?