Клава встрепенулась: – Хороший вопрос! – Она посмотрела в камеру. – Пряхин, сволочь такая, верни деньги моему отцу, Ярославу Платоновичу Гусакову. Не вздумай зажилить, этот миллион – моё законное наследство. И не пытайся нас убить. Это может закончиться плохо. И для тебя, и для твоего напарника. Я не шучу. Я раньше вас боялась, а сейчас… Я не задумываясь, всажу в тебя пулю. Между нами война. Самая натуральная война, Пряхин. И чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше для тебя. Клава переключилась на меня: – А почему этому Пряхину всё сходит с рук? Почему его не отстраняют? Других нет? Он возглавляет банду, занимается торговлей сексуальными рабынями. Его люди меня похитили, и они же вместе с ним нас искали. Это ни в какие ворота не лезет. Страна наша, великая и могучая – это великий и могучий темный лес. Кричи – не докричишься. Единственный способ как-то себя защитить – это самому взять в руки оружие. Ничего другого авторитеты не боятся. Они даже оружия вначале не боятся. Думают, их припугнуть решили. Ну, как же, они такие страшные. По-моему, пора их отучать. Здесь я должен был сыграть примерно так: – Клава, но тут ведь вот какая штука получается. Вас только унижали, над вами только издевались. А вы в ответ убивали. Тебя не смущает эта несоразмерность? Клава сардонически рассмеялась: – Сначала спросите, откуда у нас взялось оружие. Мы его купили? Нет, мы его не покупали. Мы его украли? Нет, мы отняли его у тех, кто готов был вот-вот нас убить. Мы должны были сказать нашим убийцам – идите с богом? Они бы тут же бросились в погоню и на этот раз уж точно убили бы нас. То есть мы убили только для того, чтобы спастись. Это была вынужденная мера в состоянии крайней опасности. Я спросил: – Но ты же не будешь отрицать, что в тебе сидела месть, желание покарать тех, кто тебя насиловал? Клава ответила: – До четырнадцати лет я хотела стать актрисой. А потом из меня сделали потерпевшую, которая не может даже пожаловаться, потому что бессмысленно жаловаться. Я действительно возненавидела насильников. Мне даже мама говорила: тебе нельзя идти в юристы, ты будешь сводить счёты. Да, я хотела сводить счёты. Я этого не отрицаю. И не стыжусь этого. Но я хотела ловить и сажать. А получилось, сами знаете, как. То есть я и для этого была готова. Мне нужен был только толчок. Они сами меня подтолкнули. Я не должен был задавать этого вопроса, но уж слишком велик был соблазн: – Ты готова перед этой камерой заявить, что кого-то убила? Клава ни на секунду не задумалась: – А чего мне скрывать? Да, я убила преступного авторитета Мартынова по кличке Мартын. Я убила его за то, что его люди по его приказу украли меня и мою подругу Элю. Они привезли нас прямо в его постель. Мы учились тогда в седьмом классе. Мы еще даже не целовались с мальчиками. А Мартын начал с извращенного секса. Это мерзкое животное морально уничтожало нас каждый день, когда укладывало по обе стороны от себя. Я убила его один раз, а он меня сто. Но я убила его, не унижая. Я просто сделала так, чтобы он больше никого уже не унизил, не изнасиловал. Я не могла когда-то спасти себя, зато теперь спасла других. Меня любой суд присяжных оправдает. Поэтому я не боюсь сказать: да, это я убила Мартына. Оператор навёл софиты и камеру на Ваню. У парня был заметный напряг. Наверно, он не переставал опасаться, что мы могли привести за собой хвост. – Ваня, ты прослыл хладнокровным убийцей, который, не задумываясь, нажимает на курок. До сих пор не известны причины твоих конфликтов с кавказцами. Одни телезрители огульно тебя обвиняют, другие столь же огульно защищают. Я не спрашиваю тебя, что произошло на самом деле? Этот вопрос тебе зададут в другом месте. Меня интересует, как ты стал человеком, который легко нажимает на курок. Что ты сам об этом думаешь? Ваня усмехнулся: – Вы ещё скажите, что я ненавижу чеченцев. Посчитайте, сколько выстрелов я сделал в Севске и в санатории, и сколько в Свидлове. В Свидлове получится больше. Я чеченцам жизнью обязан. В одном ауле меня взяли в плен, а в другом – спасли от заражения крови. За год рабства я отчасти сам чеченцем стал – что-то невольно перенял у них. Легко ранить чеченца – только ещё больше разозлить. Хотя тяжело ранить – тоже ничего страшного. – Странно ты, однако, рассуждаешь, вставил я. Клава вступилась за Ваню: – Он рассуждает с точки зрения чеченцев. Ваня сказал: – На ордене, которым Шамиль награждал своих лучших воинов, было написано: «Кто думает о последствиях, в том нет храбрости». А нам с детства внушают, что надо думать о последствиях. – В общем, вы решили не думать о последствиях, да? Стрелять не по ногам, а сразу в грудь, да? Ответила Клава: – Да, в ногу можно промазать, и тогда тот, в кого я промахнулась, убьёт меня. Девчонка начала меня злить, лезет в разговор. Я спросил: – Клава, ты отдаёшь себе отчёт в том, что рассуждаешь и ведёшь себя не по-женски? Девушка обозлилась: – А со мной поступали по-мужски? Меня довели, понимаете? Достали! И Ваню достали. Он вернулся из рабства и не думал о мести. Он жил, как все нормальные люди, но его стали преследовать. И кто? Кто издевался над ним в плену. Кто выбил ему зубы, кто морил его голодом, кто не давал ему зимней одежды. Клава почти криком пыталась расшевелить Ваню: – Вань, расскажи про капитана, про «самовар». Иначе они ничего не поймут. – Пряхин натравил на меня Султана, – сказал Ваня. – Кто такой Султан? – быстро спросил я. – Султан – мой рабовладелец. А Пряхин… Майор Пряхин привозил Султану выкуп за рабов. У них было совместное предприятие. Занимались они не только торговлей рабами. Пытались наладить изъятие человеческих органов. Не знаю, что у них из этого получилось. Я – сбежал. Я сбежал и хотел это забыть. Но майор Пряхин натравил на меня Султана. А Султан послал по мою душу своего племянника Ваху. А с Вахой у меня были счёты. По приказу Султана Ваха своими руками сделал из моего командира «самовар». – Что такое «самовар»? – спросил Галахов. – Он накачал капитана наркотиками, а потом отрубил ему сначала ноги, потом руки. Они уводили меня не в ту степь. Я не должен был идти у них на поводу. Я сказал: – Ваня, и всё же я не согласен: человек должен думать о последствиях при любых обстоятельствах. Иначе он неизбежно зайдёт в тупик. Более того, я уверен, что и вы думаете сейчас: а что же дальше? Скажи, что вы собираетесь сделать, чтобы выбраться из своего положения. Ваня переглянулся с Клавой. Я спросил: – А что ты на неё смотришь? Своего мнения у тебя нет? – Ничего мы не собираемся делать, – ответил Ваня. – Забьёмся в какую-нибудь дыру, и будем тихо сидеть. – Не получится, – возразил я. – Вас уже не раз показывали по телевизору. И еще не раз покажут. Ваши фотографии уже опубликованы в газетах. Вам тогда нужно жить там, где нет приёма телевизионного сигнала, и куда не приходят газеты. Но там долго не сможете жить вы сами. Клава огрызнулась: – Что вы предлагаете? Сдаться? Но мы не считаем себя виноватыми. Зачем нам являться с повинной? Пусть лучше нас поймают. Пряхин Мы встали метрах в ста от дачи Волнухина. Так, чтобы был виден выезд из ворот. Гера развернул «фрази». Прибор позволяет слышать разговор на расстоянии чуть ли не километра. Но в нашем случае приходилось всё время напрягать слух. Ваня говорил невнятно, но именно его слова были важны мне, а не балаболки Клавы, возомнившей себя террористкой. В целом, настрой парочки был понятен. Ребята закусили удила. Это хорошо. Я набрал начальника нашего подразделения, доложил обстановку. Павлова и Смирнов блокированы на даче у Волнухина. – Наконец-то! – проворчал генерал. – Смотри на этот раз не упусти. Высылаю ОМОН. – Не надо ОМОНа, товарищ генерал, – попросил я. – Они уже собираются линять. Мы сами. – Ну, смотри, – просипел генерал, у него был бронхит заядлого курильщика. Александр Сергеевич Волнухин Я предложил сделать перерыв и немного перекусить. Мы сели на веранде за старенький круглый стол, который ещё во времена моего детства ходил ходуном, и всё же каким-то чудом стоял до сих пор. Клава налила в тарелки свекольник. Я плеснул по бокалам смородинового сока. Мне хотелось сказать что-то вроде тоста. Я предложил ребятам вернуться в Москву вместе с нами, в телевизионном микроавтобусе. Я довольно долго рассуждал о выгодах добровольной сдачи властям. Галахов поддерживал меня красноречивым молчанием. Ваня и Клава озадаченно смотрели друг на друга. – Кому сдаваться-то? – с усмешкой спросила Клава. – Нас уже не Пряхин ищет? Кто-то другой? Мы за последние дни отстали от жизни. Может быть, что-то изменилось? Мы с Галаховым переглянулись. Голова у девчонки варила. Что правда, то правда, правоохранительная система до сих пор не выявила основных мотивов убийств в Севске, санатории и Свидлове. Ваня и Клава называются главными подозреваемыми только журналистами, но не милиционерами и прокурорами, которые до сих пор подозревают каких-то стариков. Как можно сдаваться системе, которая действует так тупо? Застенчиво улыбаясь, Клава обратилась к Галахову: – Скажите, пусть от нас отвяжутся. Мы сами явимся в суд. Не надо нас арестовывать. Галахов покачал головой: