Совсем обозлился и командир ОМОНа. Он снял с себя автомат и отдал бойцу. – Я тебя один возьму, молокос! И попробуй только выстрелить в меня, заявил он. Он уверенным шагом шёл к дому, огромный и мощный, как киношный терминатор. В том, что он скрутит Ваню, можно было не сомневаться. Он мог унизить Ваню. Я не могла этого допустить. Я выхватила «беретту» и крикнула: – Если ты войдёшь в дом, я застрелюсь. Омоновец бросил со смешком: – Не морочь мне голову. Я выстрелила себе в ногу. Омоновец остановился, как вкопанный. Меня окружили родители. Рана была вроде несерьёзная, я попала себе в бедро, но кровь текла из меня ручьём. Жгут не помогал. Игорь Савичев вызвал «скорую». Но Александр Сергеевич сказал, что «скорая» может не успеть. Кажется, перебита артерия. – Можно мне взглянуть? – спросил командир ОМОНа. Его пустили ко мне. Едва взглянув на рану, он заорал своим: – Двое с носилками сюда, бегом! Бегом!! Пока его архаровцы бежали, говорил мне с отчаянием в голосе: – Ну, что ж ты! Ну, как так можно! Ну, такого у меня ещё не было! Я поеду очень быстро, ты потерпи. Я повезу один, чтобы твой кавалер ничего не боялся. А ты сама сжимай руками, сама! Руки сильнее жгута. Как же он мчался на своём автобусе! Ваня помогал мне. Его пустили в автобус, даже не обыскав. «Стечкин» был при нём Ваня Клава то теряла сознание, то снова приходила в себя. Я сжимал ей рану, но кровь все равно текла. Лицо её белело на глазах. Я выл и просил командира гнать ещё быстреё. Он с кем-то говорил в свою трубу, потом сказал, что в больнице всё готово. Нас ждали с каталкой во дворе. Клаву увезли в операционную. Командир предложил мне сигарету. Я протянул ему «стечкина», хотя знал, что за нами, не отставая, неслась «копейка» Пряхина. Неугомонный мент был где-то рядом. Но командир тоже не мог не видеть «копейку». – Подержи пока при себе, – сказал он, посматривая по сторонам. Он тоже чувствовал, что Пряхин рядом. В этот момент мне было всё равно. Я молился. Я просил бога не забирать у меня Клаву, хотя не верю в бога. Из приемного покоя вышла медсестра. – Не хватает крови. Нужна первая группа, резус положительный. Чёрт, я не мог ничем помочь, у меня вторая группа! – У меня первая группа, – сказал командир. Он ушёл с сестрой. Я сидел на скамейке, под кустами сирени. Где же Пряхин? Сейчас, когда омоновец ушёл сдавать свою кровь, я почему-то мог подумать о Пряхине. – Ванёк! – позвал меня его голос из кустов. – А, ты здесь! – отозвался я. – Здание больницы типовое, тут есть подвальный этаж, там можно поговорить, – сказал Пряхин. Он, наверно, даже предположить не мог, что я ехал в одном автобусе с командиром ОМОНа, а потом сидел с ним рядом, не сдав ему сдавал оружие. – Пошли, – ответил я. Мы вошли в приёмный покой. Старик-вахтёр пытался остановить нас, но мы молча прошли мимо. Мы спустились по лестнице на этаж ниже. Здесь были кабинеты: физиотерапевтический, гастрологический, онкологический… Это было обычное бомбоубежище, приспособленное для нужд больницы. Пряхин закрыл тяжелую металлическую дверь на засов. Мы остались один на один. Пряхин достал из подмышки короткоствольный автомат. – Ну, вот и всё, – довольно ухмыляясь, сказал он. – Всё для кого? – спросил я, припоминая, снят или не снят предохранитель у «стечкина». – Я настиг тебя здесь, и ты оказал мне ожесточённое сопротивление. Ты отобрал у меня автомат и даже выстрелил в меня. Но я снова отобрал, и мой выстрел оказался точнее. – Как мне лучше встать? – спросил я. Пряхин усмехнулся: – Мне без разницы, хоть раком. – Хорошо, – согласился я, – встану раком. Я повернулся спиной на полторы секунды. Этого достаточно, чтобы сунуть руку за пазуху, направить ствол «стечкина», куда надо, и нажать на курок. Пуля «стечкина» убивает на расстоянии 200 метров, а тут было метра два. Я попал Пряхину точно в грудь, он свалился без сознания с тяжёлой контузией на почве сильнейшего болевого шока. Грамотный мент – не всегда грамотный солдат. И на этот раз не повезло менту. Повезло мне, солдату.