Я бы едва ли нашел сладкую парочку, если бы не их сердобольные родители. Гера сообщил, что проехал Волнухин. Я велел проследить. И вот вижу, как «тойота» Волнухина въезжает в чьи-то ворота. Теперь им не уйти. Я повторяю про себя эти слова, как заклинание. Я звоню генералу и прошу прислать ОМОН. Через полчаса ОМОН выехал. Теперь им не уйти. Александр Сергеевич Волнухин Мы успели. Спустя примерно час после нашего приезда в посёлок мне позвонил знакомый чиновник из аппарата МВД и сообщил по секрету, что сюда выехал отряд ОМОНа. Я сказал об этом Ярославу. И вот мы гуляем по двору и решаем, как повести себя. Мы должны заслонить наших детей. Но ведь они не дадут. Подходит Ваня. Напоминает, что как-то раз я начал говорить про какую-то теорию, но не закончил. Теория известная. В чём-то примитивная, а в чём-то актуальная. Зиждется на том, что человечество прошло длительный период поедания себе подобных, поскольку это был самый простой способ добывания пищи. Не случайно до сих пор для человека нет никого страшнее в безлюдном месте, чем другой человек. Срабатывает древний инстинкт. Но постепенно, в процессе эволюции, человек научился защищать себя и своих сородичей. Намного безопаснее стало охотиться на зверей и животных. Так большая часть гомо сапиенсов избавилась от хищности. Но – не все. Сегодняшние хищные люди не едят собратьев, но не способны испытывать жалость, сострадание и воспринимать культуру, улучшать свой внутренний мир. А самое страшное – хищность начинает лезть из них, как только в обществе меняется отношение к хищности. Чем больше дозволено, тем большее число людей становятся хищниками. Вот, собственно, и всё. – Ясно, – говорит Ваня. – Что тебе ясно? (Мне самому далеко не всё ясно). – Ясно, – говорит Ваня. Мне теперь тоже ясно: он не хочет огорчать меня своими мыслями Клава Ваня заметил машину возле выезда из посёлка. В ней сидел напарник Пряхина. Значит, здесь и он сам. Если они ничего не предпринимают, значит, ждут ОМОНа. Хочется убежать, но уже нет сил. Смысла нет: мы со всеми уже рассчитались. Оставался Гультяев, но – удивительно – после передачи он позвонил. Сказал, что переживает. У него какая-то болезнь. Говорит, пока не простим, не вылечится. Я сказала: пусть Эля тебя прощает. Честно говоря, родителей я встретила нехорошо. «Кто вас просил сюда ехать?» и всё такое прочее. Отец сказал, что у меня психоз беглеца. Он иногда такое выдаёт: откуда ему-то знать? Но потом подумала: а ведь похоже! Мы прикинули, кому сколько дадут. Мне – не больше пяти лет, Ване – не больше десяти. А могут вообще оправдать. Но это маловероятно. Главное, считают родители, сроки не такие уж большие. Можно ведь и досрочно освободиться. Александр Сергеевич говорит, что после первого года отсидки возможно помилование. Короче, нас убеждают, что нет в нашем положении ничего такого, из-за чего стоит закатывать истерики. Значит, я истеричка. Если так, значит, у меня от природы характер преступницы. Они все истерички. Ну, уж как минимум, у меня плохой характер. Сейчас поздний вечер. Мы лежим с Ваней на балконе. Лают собаки, Пряхина, наверное, чуют. Стрекочут цикады, ухает молоденький филин. Мы видели его днем, ушастенький такой, с огромными глазами, но подслеповатый. – У меня плохой характер, Вань, – говорю я утвердительно. – А во мне проснулся хищник, – неожиданно отвечает он. Я не понимаю: – Какой хищник? – Такой. Надо теперь обратно его заталкивать. А мне уже не хочется. Мне хочется взять сейчас «стечкина» и сходить на охоту на Пряхина. Это всё из-за меня, думаю я. И говорю это вслух. Ваня обнимает меня: – Наоборот, ты мне помогла. Ты даже не представляешь, как мне помогла. – Ну, так ты не говоришь. Всё с собой да с собой… – Ты очень помогла мне, – повторяет Ваня. Собаки залаяли чаще и злее. Слышался гул мотора, какие-то приглушенные голоса. – Прибыли, – сказал Ваня. Андрей Галахов Я приехал следом за ОМОНом. Производственной необходимости в этом не было. Никто не позволил бы мне вести передачу в прямом эфире. Мне хотелось поддержать Волнухина и ребят. Накануне Александр позвонил мне и сказал, что прожил довольно длинную и насыщенную жизнь, но только сейчас, участвуя в этих событиях, живёт по-настоящему. Мне тоже приятно, что я приехал, и буду видеть, как это произойдёт. Начальник отряда ОМОНА, майор моего возраста, встретил меня приветливо, но в гущу событий попросил не лезть. – Мы всё сделаем по-человечески. – У вас такое указание? – У меня такое понимание моей работы. Появился Пряхин. Он отозвал майора в сторонку и что-то ему втолковывал, давал какие-то советы. Майор выслушал и потребовал от Пряхина больше не заходить за ленту оцепления. Пряхин исчез. Бойцы ОМОНА заняли свои позиции вокруг дома, где скрывались Ваня и Клава. Майор подошёл к воротам и постучал Клава К воротам пошли Игорь и Ольга. Омоновец сказал, что не имеет права вторгаться в их жилище, но и они не имею права укрывать людей, находящихся в розыске и подлежащих аресту. Омоновец показал ордер на арест. У Савичевых не было необходимости передавать разговор нам. Омоновец говорил достаточно громко. Мы стояли с Ваней на балконе и всё слышали. Меня трясло. Ваню тоже бил озноб. Не знаю, что с нами происходило, но нам было страшно. Омоновцы направили на нас два мощных фонаря. В громкоговоритель прозвучала команда: – Гражданин Смирнов, гражданка Павлова, оставьте оружие на месте и выходите с поднятыми руками. Я была права: зачем родители приехали? Они не прибавляли нам сил. На них больно было смотреть. Прошло минуты три, мы не двигались с места. – Повторяю, – послышалось в громкоговоритель, – оставьте оружие и выходите с поднятыми руками. В противном случае дом будет взят штурмом. Как это штурмом? Меня это взбесило. Здесь же дети. – Здесь дети! – крикнула я. – Вот и не прячьтесь за детей, выходите! Ольга что-то сказала командиру ОМОНа. Тот отреагировал нервно: – Вот пусть подумает и о своём ребёнке. А у меня приказ. И этот приказ я должен выполнить. Речь шла обо мне. Мент шантажировал меня будущим ребёнком. – Плевать мы хотели на твой приказ! – неожиданно прорычал Ваня.