— Что вы замолчали? И неожиданно, не выпуская ложки из рук, Жажа заплакала! Скорее комичное зрелище, нежели вызывающее сострадание: толстуха в лиловом халате хлебала из тарелки чечевицу и хныкала, как девчонка. — Не надо меня подгонять… Дайте подумать!.. Легко, что ли?.. Погодите! Налейте мне… — Попозже! — Дайте выпить, тогда все скажу… Комиссар решил уступить и налил ей в рюмку немного вина. — А что вам надо знать?.. О чем я говорила?.. Смотрю, двадцать тысяч франков… Может, они лежали в кармане Уильяма?.. Мегрэ приходилось прикладывать некоторое усилие, чтобы сохранять ясность мысли и бороться с дремотой, навеянной не столько царившей в комнате атмосферой, сколько пьяными речами Жажа. — Уильям… И внезапно его осенило! Жажа посчитала, что эти двадцать тысяч франков вытащили у Брауна в момент убийства! — Ах вот вы о чем подумали! — Да я уже и не знаю, о чем думать… Да… Все, наелась. Закурить у вас не найдется? — Я курю только трубку. — Наверняка где-то валяются… У Сильви всегда есть. Она тщетно рылась в ящиках комода в поисках сигарет. — Их по-прежнему отправляют в Эльзас? — Кого?.. Что?.. О чем вы?.. — Женщин… Как она называется?.. Тюрьма… На «О» начинается… Во времена моей молодости… — Когда вы жили в Париже? — Да. Об этом много говорили… Так строго обращаются с заключенными, что те пытаются покончить с собой… А недавно прочла в одной газете, что там есть и такие, которых осудили на восемьдесят лет… Чего-то сигарет не найду… Видать, Сильви унесла… — Это она боится туда попасть?.. — Сильви?.. Не знаю… Я подумала об этом в автобусе, когда возвращалась… Передо мной сидела старая женщина и… — Садитесь… — Да… Не обращайте на меня внимания… Я уже ни на что не гожусь… И мне везде паршиво… О чем бишь мы говорили?.. В глазах Жажа мелькнула тревога. Она провела рукой по лбу и скинула на щеку прядь рыжеватых волос. — Тоскливо на душе… Дайте выпить, а? — После того, как вы мне скажете, что вам известно… — Да не знаю я ни фига!.. Чего я могу знать?.. Сперва с Сильви встретилась… Полицейский торчал рядом и слушал, о чем мы говорим… Мне только плакать хотелось… Сильви шепнула мне, когда целовала на прощанье, что во всем виноват Жозеф… — А потом вы с ним встретились? — Да… Я ведь уже говорила… Он отправил меня в Антиб предупредить Брауна, что если… Жажа искала нужные слова. Похоже, у нее начались временные отключки сознания, как это порой случается у пьяниц. Она с тоской посмотрела на Мегрэ, будто хотела прижаться к нему. — Не знаю… Не надо меня мучить… Я всего лишь бедная женщина… Вечно стараешься всем угодить. — Э, нет, секундочку… Мегрэ отнял у Жажа рюмку, которую та попыталась украдкой схватить: еще немного — ее окончательно развезет, и она просто-напросто завалится спать. — Гарри Браун вас принял? — Нет… Да… Он пригрозил, что если когда-нибудь еще раз встретит меня на своем пути, то мигом засадит за решетку… — Жажа осеклась и вдруг торжествующе воскликнула: — Оссгор!.. Нет… Оссгор не то. Это из романа какого-то… Агно… Во! Точно! Она вспомнила название тюрьмы, о которой говорила до этого. — Страдалицам, вроде бы, даже разговаривать не разрешают. Как вы считаете, врут люди?.. Мегрэ впервые видел Жажа столь несчастной и по-детски беспомощной. — Ясное дело, если Сильви окажется сообщницей, ее посадят… У женщины на щеках выступил сразу лихорадочный румянец, и она заговорила горячо и быстро: — Сегодня вечером я все-таки многое поняла… И догадалась, откуда взялись эти двадцать тысяч… Гарри Браун, сын Уильяма, принес их, чтобы заплатить… — Заплатить за что? — А за все! Жажа с вызовом и торжеством взглянула на Мегрэ. — Я не такая дура, как, быть может, кажусь… Когда сын пронюхал про завещание… — Извините! Выходит, вы знаете о завещании? — В прошлом месяце Уильям рассказал о нем… Мы сидели тут вчетвером… — То есть он, вы, Сильви и Жозеф… — Ну да… Откупорили бутылочку, день рождения Уильяма отмечали… Начали говорить о том о сем… Он после того, как выпил, много нам рассказывал об Австралии, о жене, о шурине… — И что же сказал Уильям? — Что устроит им всем славную подлянку после своей смерти. Вытащил из кармана завещание, прочел кое-что… Не все… Не хотел называть имена двух других женщин… Сказал, мол, на днях отнесу нотариусу… — Это было месяц назад? А в то время Жозеф знал Гарри Брауна? — А у него никогда ничего не поймешь… Но он со многими знаком, работа того требует… — Вы думаете, что он предупредил сына? — Я этого не говорила! Сижу, молчу… Только вот думать себе не запретишь… Все эти богачи, скажу я вам, ничем не лучше остальных… Допустим, Жозеф действительно отправился к нему и все ему рассказал… Сын Брауна небрежно отвечает, что не прочь получить завещание… Но так как Уильяму ничего не стоит написать новое, будет лучше, если вместе с завещанием исчезнет и сам Уильям… Мегрэ не успел вмешаться. Жажа плеснула себе в рюмку вина и поднесла к губам. Когда она вновь заговорила, в лицо комиссара пахнуло крепким перегаром. И вдобавок она наклонилась! И, напустив на себя многозначительный, загадочный вид, приблизила к нему свое лицо! …Исчезнет!.. Я именно так сказала?.. Мы с вами о деньгах, что ли, говорили?.. Двадцать тысяч франков… А может, потом еще появятся двадцать тысяч?.. Кто знает… А я что думаю, то и говорю… За такие вещи сразу целиком никто не платит… Что до Сильви… — Она ничего не знала? — Я же вам говорю, мне ничего не сказали!.. К нам сейчас не стучали? Жажа внезапно замерла, охваченная страхом. Чтобы ее успокоить, Мегрэ пришлось отправиться к двери. Вернувшись, он заметил, что она воспользовалась его уходом, чтобы выпить еще одну рюмку. — Я вам ничего не говорила… И знать ничего не знаю… Вы поняли?.. Я всего-навсего бедная женщина, и точка! Бедная женщина, потерявшая мужа и… Она снова разрыдалась, и для Мегрэ это было еще более тягостно, чем все остальное. — Как по-вашему, Жажа, что делал в тот день Уильям между двумя и пятью часами? Она смотрела на него, не отвечая. Слезы продолжали стекать по ее лицу, но рыдания казались уже менее искренними. — Сильви ушла за несколько минут до него… Не думаете ли вы, что они могли, например… — Кто? — Сильви и Уильям…