Пленные сидели на полу в разных углах, дрожали от холода. Краше они нисколько не стали, опухли до полной неузнаваемости. У гауптштурмфюрера Хоффеля заплыл глаз, спрятался под кожистым мешком. Крауземан все больше походил на гниющую сливу, но смог соорудить презрительную гримасу. – Вас снова приветствует советская контрразведка, господа. Хочу задать вам несколько вопросов. Вы охраняли герра Кунце с супругой, причем делали это не день и не два, практически месяц находились рядом с ним. Вы должны знать, чем занимался Кунце, что он хранил в своем портфеле. Возможно, ваши сведения не полные, но они есть. – Что с Рудольфом? – выдавил из себя Хоффель. – Он мертв? – Он мертв. Равно как и его супруга Генриетта. Нам не удалось взять их живыми. Ваш господин зачем-то начал отстреливаться. Что было в портфеле? Чем занимался Кунце? Арестанты презрительно молчали. – Не буду кривить душой, господа, портфель Рудольфа Кунце оказался пуст. Подозреваю, что это были документы, возможно, какие-то чертежи, схемы, но точно не уверен. Вы могли видеть, как он это прятал, и знаете, где это происходило. Не желаете что-нибудь сообщить мне? Господа по-прежнему молчали. Их изувеченные лица выражали презрение. – Еще один вопрос, – невозмутимо продолжал Злобин. – Вы будете смеяться, но одному из ваших удалось сбежать. Он прятался в шкафу, потом воспользовался случаем, вылез в окно и пустился в бега с пустыми руками, без оружия. Это ваш командир в звании штурмбаннфюрера. Возможно, вы видели, как он спрятался в шкафу, когда отступали по анфиладе, но не выразили ему заслуженного порицания. Мне хотелось бы узнать его фамилию. Не скажете ли вы, куда он мог податься? Меня интересует, сможет ли беглец в сжатые сроки добраться до вашего расположения и сообщить о том, что здесь случилось. Где находится ближайшая часть вермахта? Не хотите сказать? Ответом было надменное молчание. – Очень жаль, – заявил Вадим. – В таком случае наши отношения переходят в иную плоскость. Смерти вы не боитесь. Это похвально. Насчет физического насилия сложнее, но вы готовы терпеть. Засим оставляю вас, думайте. Не уверен, что ваши организмы справятся с холодом, отсутствием питья и пищи. Без сигарет тоже тоскливо, верно? Но несколько часов вы протянете. Захотите поговорить со мной, позовите через часового. Согласитесь на сотрудничество без лжи и уверток, получите теплую одежду, матрасы, воду, еду и сигареты. Даю слово советского офицера. До новых встреч, господа. Пленные молчали, когда он отдалялся от решетки. – Вы так гладко чешете по-немецки, товарищ майор, – заявил часовой, вырастая из-за угла. – Словно сами немец. – В школе хорошо учился, ефрейтор. А появишься еще раз вот так внезапно, клянусь, кулака не пожалею. – Виноват, товарищ майор. – Боец смутился. – Теперь вы понимаете, каково здесь. Из глубин подвала донесся шум. Бежали люди, тряслись огоньки фонарей. Крыленко резко повернулся, вскинул автомат. Вадим на всякий случай отступил к стене. Из мрака в освещенную зону выбежали два бойца с возбужденными лицами. – Товарищ майор, хорошо, что вы здесь! – воскликнул осанистый, спортивно сложенный сержант Пьяных. – Вы только посмотрите, что мы нашли! В дальнем закутке прятались, думали, что не заметим! Глава 3 Мысль о том, что в замке кто-то живет, периодически приходила в голову майору. Мебели в комнатах было немного, но все же кто-то стирал с нее пыль и мыл полы. Эсэсовцы вряд ли могли остановиться в замке, где никто не живет. Проще в деревне заночевать. Красноармейцы добрались до последнего укромного местечка, каменного мешка, заваленного старым тряпьем. Здесь и находились люди. Видимо, они сбежали в подвал, когда началась заварушка, тряслись от страха. Это были гражданские, один мужчина и три женщины. Все с обреченными лицами и слезами на щеках. Слухи о зверствах Красной армии были сильно преувеличены, порой доходили до абсурда, но люди им верили. В представлениях цивилизованных европейцев русские солдаты были хуже того же Дракулы. Сержант Пьяных поднял керосиновую лампу, осветил закуток. Отблески пламени прыгали по лицам, сморщенным от страха. Люди были одеты довольно просто. Мужчина в ватных штанах, полотняной рубахе, кожаной безрукавке. Женщины в серых кофтах, длинных юбках из суровой ткани. Боец за спиной Злобина включил фонарь. Люди жмурились, отворачивались от яркого света. – Вот так они и сидели, когда мы их нашли, – сказал Пьяных. – Нас увидели – и давай молиться, словно мы черти с вилами. Румыны, что ли? Одеты как-то бедно. – А ты хотел, чтобы они сидели в праздничных национальных костюмах? Эй, бойцы, на выход, дайте с людьми поговорить. Не видите, боятся они вас. – Так они и вас боятся, товарищ майор, – заявил Пьяных, хмыкнул, но все же увел своих людей. В замкнутом пространстве пахло стеарином. Пожилая женщина худощавого сложения произнесла отрывистую фразу на языке, не знакомом Вадиму. У нее было острое морщинистое лицо. Глаза, обведенные темными кругами, запали в череп. Внешность была не самой располагающей. А язык, на котором она говорила, мог быть и не румынским. В Трансильвании жиливалахи, моканы, русины, гагаузы, мадьяры. Чем они друг от друга отличаются, Вадим еще не разобрался. Женщина не выдержала пристальный взгляд, прижалась к мужчине. Этому субъекту было далеко за семьдесят. Худой, как хворостина, костлявый, нескладный, с несимметричным лицом, состоящим из сплошных морщин. Эти люди не жировали. Третья особа сидела с прямой спиной, в глазах у нее застыла молитвенная скорбь. Ей было за сорок, худая, но не истощенная, с горбатым носом. Из-под платка выглядывали черные как смоль волосы. Текущие трудности она переносила лучше остальных, гладила по спине девушку лет двадцати, одетую в какую-то мешковину. Барышня была миловидной. На майора смотрели невероятно большие и выразительные глаза. Но с этой особой что-то было не так. Вадиму все стало понятно, когда он подался к девушке, чтобы помочь ей встать. Она отшатнулась от него, стала мычать, замотала головой. Бедняжка была глухонемой, да и с рассудком, наверное, не особо ладила. Злобин смутился и спросил: – Вы по-русски понимаете? Вопрос ушел в пустоту. По-русски никто не понимал. Он продублировал эти слова по-немецки. Пожилая женщина разжала губы и со скрипом заговорила. Ее немецкая речь была далекой от совершенства, но сносной. – Не трогайте нас. – Голос старухи напоминал скрип двери. – Мы вам ничего не сделали, очень боимся. Мы живем в поместье Форгарош и никому не делаем ничего плохого. Они смотрели на майора слезящимися глазами, и он испытывал чрезвычайную неловкость. Девушка сжалась в комок, стреляла глазами, иногда издавала звуки, несвойственные нормальным людям. Темноволосая особа глядела угрюмо, не меняясь в лице, статная, сравнительно молодая, но все же очень неприятная собой. Компания была причудливая. Вадим разглядывал их в свете керосинки, говорил какие-то успокаивающие слова и не мог составить мнения об этих людях. – Ничего не бойтесь. Мы не трогаем мирных жителей. Вы можете выйти из подвала и заняться своими повседневными делами. Но для начала ответьте на несколько вопросов, – заявил он. Старуха скрипучим голосом сказала, что ее зовут Стефания Монтеану. С ней муж по имени Петру. Бедная глухонемая девушка – их внучка Станка, особа с черными волосами – горничная Мирэла Тамош. Она наполовину мадьярка, наполовину валашка. Много лет назад Форгарош был процветающим имением, здесь жили румынские бояре. Они владели землями в долине, окрестными деревнями, в том числе Пештерой. Последним из них был Николае Шербан, полковник румынской армии, вхожий в королевский двор. В замке в последние годы он появлялся редко. Здесь жила его семья – супруга Вайолка, старая теща Надья, их дети Василу и Лусиан. Имелись слуги, все необходимое для жизни. Деревни постепенно зачахли, люди из них разъехались. Но семья имела приличный капитал и ни в чем себе не отказывала. Петру Монтеану много лет служил дворецким у Шербана, помнил его отца, даже дедушку. Стефания работала экономкой, начальствовала над прислугой, от которой к данному моменту осталась только Мирэла. У бедняжки сгорел дом в деревне, и ей совершенно некуда было податься. Помянутая бедняжка при этом смотрела на советского майора пристально и недобро. Господин Шербан был настолько любезен, что разрешил поселиться в замке ущербной, но очаровательной девчушке Станке. У нее в сорок втором умерла мать, одна из дочерей Стефании и Петру. Девушка очень хорошая, добрая, ранимая, беззащитная. Она до дрожи в коленках боится русских солдат, о которых по стране ходит страшная молва. Война не нарушила уклад жизни в замке. Многие родственники Шербана ушли в армию, служили на офицерских должностях. Сократилось количество слуг, ухудшилось снабжение, пришлось во многом себе отказывать. Но это все равно была приличная и спокойная жизнь, портили которую только слухи о приближении Красной армии. Потом заварушка в Бухаресте, арест Антонеску. Румыния резко сменила политический курс, объявила себя союзницей СССР. Но по стране ходили упорные слухи о том, что Красная армия добрее не стала и жестоко наказывает всех румын. – Почему же вы не ушли вместе с немцами, раз Красная армия такая ужасная? – спросил Злобин. – Ваши хозяева, я так понимаю, сбежали, да? Старой Стефании было трудно говорить. Она заявила, что уйти отсюда они никак не могли. Дескать, вы посмотрите на нас внимательно. У моего Петру целый букет болезней, он хочет закончить свой жизненный путь в доме, где прожил последние тридцать лет. Стефания сказала, что Николае Шербан приехал в Форгарош примерно месяц назад. С ним были несколько грузовых машин и солдаты. Они грузили в кузова все самое ценное: старинную мебель, ковры, раритетные предметы, картины. Господская семья уехала отсюда в полном составе, оставив на хозяйстве чету Монтеану. Им было поручено следить за домом, поддерживать его в приличном состоянии, не давать разбойникам разграбить то, что осталось. Николае обещал вернуться через полгода или год. Но в это никто не верил. Хозяин замка был прочно повязан с нацистским режимом. Вот уже месяц они вчетвером живут в доме, в комнатах, расположенных на первом этаже, следят за порядком. На задворках есть курятник, грядки с овощами, в погребе хранятся прошлогодние запасы. На скромное существование хватает. Им много не нужно. До вчерашнего дня ничего ужасного не происходило. Несколько раз по долине проходили немецкие и венгерские части, но к замку не сворачивали. Вчера в Пештеру нагрянули военные, и в замок прибыли гости, дюжина немцев. Большинство в форме, а еще мужчина и женщина в штатском. Дама была чопорная, всем недовольная, постоянно капризничала. Но мужчина умел ее осаживать. Особых трудностей они не доставили, сказали, что утром уйдут. Мирэла собрала на стол. Гости были голодные, как собаки. Ночевали они здесь, в замке. А утром началось! Во дворе загремели взрывы. Стефания спала одетой, выбежала в холл. По замку носились немцы, кричала женщина. Старуха первой сообразила, что надо делать, и потащила своих домочадцев в подвал. Благо до пандуса было несколько десятков шагов. Они спрятались в дальнем закутке. – Мы не могли выгнать немцев, – спотыкаясь, оправдывался старый Петру. Он наконец-то подал голос, дряблый, какой-то механический. – Их было много, все с оружием. Эти люди служили в СС. – То есть вы не видели, что происходило в замке после того, как началась стрельба? – осведомился Вадим.