– Да. Да, говорила. – В голосе Нерона звучали сила и холод. Он подался вперед, переплетя пальцы, под туникой проступил большой живот. Я думал, что Дионис является всем в виде мужика с пузом, выказывая протест Зевсу. Интересно, какое оправдание придумал для себя Нерон. – Итак, Лестер, после всех палок, которые ты вставлял мне в колеса, что это вдруг ты решил сложить лапки и сдаться? Я моргнул: – Ты пригрозил спалить город. – Ой, да брось! – он заговорщически мне улыбнулся. – В былые времена мы с тобой не раз стояли бок о бок и наблюдали, как полыхают города. Вот моя дорогая Мэг… – он обратился к ней с такой нежностью и теплом, что меня чуть не вывернуло на его персидский ковер. – Я легко поверю, что она, может быть, и хочет спасти город. Она настоящая героиня. Остальные полубоги Императорского двора обменялись полными отвращения взглядами. Мэг определенно была любимицей Нерона, чем заслужила ненависть каждого в этой дружной приемной семье социопатов. – Но ты, Лестер, – продолжал Нерон. – Нет… Не верю, что в тебе проснулось благородство. Нельзя за такой краткий срок изменить нашу природу, которой не одна тысяча лет, разве не так? Ты бы не пришел, если бы не видел в этом выгоды… для себя. – Он указал на меня, и я почти почувствовал, как его палец уткнулся мне в грудь. Стараясь казаться испуганным, что было нетрудно, я спросил: – Так ты хочешь, чтобы я сдался, или нет? Нерон улыбнулся Лугусельве, а затем Мэг. – Знаешь, Аполлон, – лениво проговорил он, – просто поразительно, как плохие поступки могут оказаться хорошими, и наоборот. Помнишь мою мать, Агриппину? Ужасная женщина. Постоянно пыталась править за меня, говорила мне, что делать. В конце концов мне пришлось ее убить. Не самолично, конечно. Я поручил это своему слуге Аникету. – Он едва заметно пожал плечами: мол, матери, они такие, что поделать? – Вообще убийство матери считалось у римлян одним из самых страшных преступлений. И все же после того, как я ее убил, народ полюбил меня еще больше! Я постоял за себя, показал свою независимость. Я стал героем для обывателей! Потом были все эти истории о христианах, которых я сжигал заживо… Я не понимал, куда он клонит. Мы разговаривали о моей капитуляции. Теперь Нерон рассказывал мне о своей матери и вечеринках с сожжением людей. Мне же хотелось, чтобы меня вместе с Мэг бросили в клетку, желательно перед этим не мучая, и чтобы потом пришла Лу, освободила нас и помогла уничтожить башню. Разве я многого желал? Но если уж император начал вещать о себе, оставалось лишь смириться. Это могло затянуться надолго. – Хочешь сказать, истории о сожжении христиан неправда? – спросил я. Он рассмеялся: – Конечно же это правда. Христиане стремились подорвать традиционные римские ценности. О да, они заявляли, что их религия мирная, но никого этим не обманули. Суть в том, что настоящие римляне любили меня за то, что я занял твердую позицию. После моей смерти… Ты это знал? После моей смерти простой народ взбунтовался. Они отказывались верить, что я мертв. Поднялась волна восстаний, и лидер каждого бунта заявлял, что он – это переродившийся я. – Глаза его мечтательно затуманились. – Меня обожали. Мои так называемые злодеяния прославили меня – тогда как добрые дела, например когда я прощал врагов, обеспечивал империи мир и стабильность… из-за них я казался слабым, и в конечном итоге они стоили мне жизни. На этот раз я все буду делать иначе. Я верну традиционные римские ценности. Я не буду переживать о добре и зле. Те, кто останется жив после смены власти… они полюбят меня как отца. – Он указал на стоящих в ряд приемных детей, которые, наученные горьким опытом, старательно делали бесстрастный вид. У меня в горле вновь зашевелился невидимый сцинк. Тот факт, что Нерон – убийца собственной матери, – говорил о защите традиционных римских ценностей… это было едва ли не самое римское, что я только мог вообразить. При мысли о том, что он решил стать папочкой для всего мира, у меня внутри все сжалось. Я представил, как моих друзей из Лагеря полукровок заставят встать строем за слугами императора и как Мэг вернется в ряды полубогов императорского двора. Она станет двенадцатой, понял я. Двенадцать приемных детей Нерона, как двенадцать олимпийцев. Это не могло быть совпадением. Нерон растил их как молодых будущих богов, которые будут править его кошмарным новым миром. Это делало Нерона новым Кроносом, всемогущим отцом, который мог либо изливать на своих детей благодать, либо проглотить их по своему усмотрению. Я очень сильно недооценил манию величия Нерона. – На чем я остановился? – задумчиво проговорил Нерон, возвращаясь из грез о кровавых побоищах. – На середине злодейского монолога, – подсказал я. – Точно, теперь вспомнил! Добрые и злые дела. Ты, Аполлон, пришел сдаться, жертвуя собой, чтобы спасти город. Похоже на доброе дело! Именно поэтому я и подозреваю, что на самом деле это не так. Лугусельва! Галлийка была не похожа на человека, которого легко заставить вздрогнуть, но, когда Нерон выкрикнул ее имя, металлические скобы на ее ногах скрипнули. – Владыка? – Каков был план? – спросил Нерон. Мои легкие покрылись инеем. Лу изо всех сил изображала смятение: – Владыка? – Ваш план! – рявкнул он. – Ты специально их отпустила. Они пришли сами на исходе данного им срока. На что ты рассчитывала, когда предала меня? – Владыка, нет. Я… – Взять их! Вдруг мне стало ясно, для какого танца расставили всех присутствующих. Все блестяще справились со своей задачей. Слуги отошли назад. Полубоги императорского двора шагнули вперед и обнажили мечи. Я не заметил, как германцы подкрались к нам сзади, пока два дородных детины не стиснули мне руки. Еще двое схватили Мэг. Гунтер с товарищем вцепились в Лугусельву с таким энтузиазмом, что ее костыли застучали по полу. Будь Лу здорова, она бы, конечно, не сдалась без боя, но в ее нынешнем положении достойного отпора дать не могла. Германцы швырнули ее на пол, заставив пасть ниц перед императором, не обращая внимания ни на ее крики, ни на скрип скоб у нее на ногах. – Перестаньте! – Мэг пыталась вырваться, но германцы были тяжелее ее на несколько сотен фунтов. Я пнул одного из держащих меня по голени, но без толку. С тем же успехом можно было пинать лесного быка. У Нерона весело заблестели глаза. – Видите, дети, – сказал он одиннадцати приемышам, – если задумаете свергнуть меня, вам придется постараться получше. Честно говоря, я разочарован. – Он покрутил несколько волосков из бороды, видимо потому, что нормальных злодейских усов отрастить ему так и не удалось. – Посмотрим, правильно ли я все понял, Аполлон. Ты сдаешься, чтобы попасть ко мне в башню, надеясь, что я не сожгу город и ослаблю стражу. В это время в Лагере полукровок собирается твоя маленькая армия полубогов… – Он коварно улыбнулся. – Да, из надежных источников мне стало известно, что они готовятся к наступлению. Как захватывающе! Когда они нападут, Лугусельва выпустит вас из камер, и все вместе во всей этой суматохе вы сумеете меня убить. Примерно так? Мое сердце вцепилось в грудную клетку, как троглодит в каменную стену. Если Лагерь полукровок действительно готовится нанести удар, это может значить, что Рейчел выбралась на поверхность и связалась с ними. И возможно, Уилл и Нико тоже все еще живы и по-прежнему с троглодитами. Но Нерон мог и солгать. Или он знает больше, чем сказал. Так или иначе, Лугусельву раскрыли, а значит, она не сможет ни освободить нас, ни помочь уничтожить императорские фасции. Независимо от того, удастся ли Нико и трогам исполнить задуманное, наши друзья из лагеря отправятся навстречу собственной гибели. Ах да: еще я умру. Нерон весело рассмеялся. – Вот оно! – Он указал на меня. – Лицо человека, который понял, что его жизнь закончена. Такое не подделать. Тут все по-настоящему! И конечно, ты прав. – Нерон, не надо! – закричала Мэг. – От-тец! Это слово далось ей чрез боль, словно у нее в горле застрял осколок стекла. Нерон надул губы и развел руки в стороны, словно Мэг должна была броситься к нему в объятия, если бы ее не держали два громилы. – О, моя милая дочь. Мне так жаль, что ты решила участвовать в этом. Как бы мне хотелось избавить тебя от грядущей боли. Но ты и сама прекрасно знаешь… нельзя сердить Зверя. Мэг взвыла и попыталась укусить одного из германцев. Хотелось бы мне иметь такую свирепость. От страха руки и ноги у меня, казалось, стали восковыми. – Кассий, – позвал Нерон, – выйди вперед, сын. Самый младший из полубогов спешно подошел к трону. Ему было не больше восьми лет. Нерон потрепал его по щеке: – Хороший мальчик. Иди забери у сестры золотые кольца. Надеюсь, ты найдешь им лучшее применение. Немного поколебавшись, словно ему пришлось переводить указания с неронского языка, Кассий подбежал к Мэг и, не глядя ей в глаза, принялся снимать кольца с ее средних пальцев. – Касс, – Мэг уже плакала. – Не надо. Не слушай его. Малыш покраснел, но не остановился. Губы у него были перепачканы чем-то розовым, наверное он пил что-то: сок или газировку. Пушистые светлые волосы напомнили мне… Нет. Нет, я гнал от себя эту мысль. Чтоб его! Слишком поздно! Проклятое воображение! Он напоминал мне юного Джейсона Грейса. Стянув с Мэг оба кольца, Кассий бегом вернулся к отчиму. – Хорошо, хорошо, – с некоторым нетерпением проговорил Нерон. – Надевай их. Ты ведь учился управляться со скимитарами? Кассий кивнул, неуклюже надевая кольца. Нерон улыбнулся мне как распорядитель шоу. «Благодарим за терпение. У нас небольшие технические неполадки». – Знаешь, Аполлон, – сказал он, – мне нравится одна древняя христианская поговорка. Как там было? Если рука твоя оскорбит тебя – отсеки ее… Вроде того. – Он посмотрел на простертую у его ног Лугусельву. – О, Лу, боюсь, твои руки оскорбили меня. Кассий, окажи нам честь. Лугусельва отбивалась и кричала, когда стражники стали вытягивать ее руки вперед, но она была слаба и уже страдала от боли. Кассий сглотнул, его лицо выражало ужас и жажду. Суровые глаза Нерона, глаза Зверя, впились в него. – Давай, мальчик, – ледяным тоном скомандовал он. Кассий превратил кольца в золотые клинки. Когда он опустил их на запястья Лу, мне показалось, что зал поплыл у меня перед глазами. Я уже не понимал, кто кричит: Лу, Мэг или я. Сквозь туман боли и тошноты я услышал, как Нерон рявкнул: – Перевяжите ей раны! Ее смерть не будет такой легкой! – Затем глаза Зверя обратились ко мне. – А теперь, Аполлон, послушайте-ка новый план. Тебя посадят в камеру вместе с этой предательницей Лугусельвой. И Мэг, милая Мэг, мы начнем твою реабилитацию. Добро пожаловать домой. Глава 21 Страшись мягких диванов И фруктовниц страшись в плену И сверкающего унитаза Камера Нерона оказалась лучшим местом, в котором мне приходилось отбывать заключение. Я бы присвоил ей пять звезд. «Невероятная роскошь! Умер бы тут еще раз!»