С высокого потолка свисала люстра… люстра, до которой заключенному было ни за что не достать – слишком высоко. Хрустальные подвески плясали в сиянии светодиодных ламп, бросая ромбовидные отблески на стены цвета яичной скорлупы. В задней части комнаты была установлена раковина с золотыми кранами, автоматический унитаз с биде, скромно прикрытые ширмой – какой шик! Пол укрывал один из Нероновых персидских ковров. Тут был и кофейный столик, по обе стороны которого стояли углом по два обитых плюшем дивана в римском стиле. Столик ломился от угощения: сыр, печенье, фрукты, были здесь и серебряный кувшин с водой, и два кубка – на тот случай, если мы, пленники, решим поднять тост за нашу удачу. Только передняя стена напоминала о тюрьме, так как представляла собой ряд толстых металлических прутьев, но и они были покрыты имперским золотом – а может, и сделаны из него. Первые двадцать или тридцать минут я провел в камере один. Было трудно уследить за временем. Я мерил комнату шагами, кричал, требовал встречи с Мэг. Я грохотал серебряным блюдом по решетке и ревел, оглашая криками пустой коридор снаружи. В конце концов, когда страх и тошнота взяли надо мной верх, я открыл для себя радость извержения рвоты в дорогущий унитаз с сиденьем с подогревом и множеством функций самоочистки. Мне стало казаться, что Лугусельва погибла. Иначе почему ее не привели в камеру вместе со мной, как обещал Нерон? Да и могла ли она пережить шок от двойной ампутации, когда и так серьезно ранена? Как раз когда я убеждал себя, что умру в одиночестве в этой камере и никто не поможет мне есть сыр с крекерами, где-то в коридоре с грохотом распахнулась дверь, забухали тяжелые шаги и кто-то закряхтел. Показались Гунтер и еще один германец, тащившие под руки Лугусельву. Три средние перекладины втянулись в пол, быстро, словно мечи, которые убрали в ножны. Стражники втолкнули Лу в камеру, и решетки вновь закрылись. Я бросился к Лу. Она лежала, скорчившись и дрожа, на персидском ковре, вся в крови. Скобы с ног были сняты. Она была бледная, белее стен. Запястья были забинтованы, но повязки уже пропитались насквозь. Ее лоб был обжигающе-горячим. – Ей нужен врач! – закричал я. Гунтер злобно покосился на меня: – Разве ты не бог-целитель? Его друг хмыкнул, и они оба в раскорячку зашагали по коридору. Лу застонала. – Держись, – сказал я. И поморщился, поняв, что, учитывая ее положение, сморозил сейчас бестактность. Я снова забрался на мягкий диван и начал копаться в рюкзаке. Стражники забрали у меня лук, колчаны и Стрелу Додоны, но оставили все, что не было похоже на оружие: промокшее укулеле и рюкзак, где среди прочего остались медикаменты, которые дал мне Уилл: бинты, мази, таблетки, нектар, амброзия. Можно ли галлам амброзию? А аспирин? Времени размышлять у меня не было. Смочив льняные салфетки ледяной водой из кувшина, я обернул ими голову и шею Лу, чтобы сбить температуру. Затем я измельчил несколько таблеток обезболивающего, смешал их с амброзией и нектаром и заставил ее это съесть, хотя она едва могла глотать. Ей не удавалось сфокусировать взгляд. Дрожь била ее все сильнее. – Мэг… – прохрипела она. – Тише, – велел я, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать. – Клянусь, мы спасем ее. Но сначала тебе нужно поправиться. Она заскулила и издала пронзительный звук, похожий на полный бессилия крик. Наверняка ее мучает ужасная боль. Галлийка уже должна была умереть, но отказывалась сдаваться. – Теперь тебе придется уснуть, – сказал я. – Прости, но я должен осмотреть твои запястья. Нужно очистить раны и заново их перевязать, иначе ты умрешь от сепсиса. Я понятия не имел, как сделать это так, чтобы она не погибла от кровопотери или шока, но попытаться необходимо. Стражники перевязали ей запястья кое-как и вряд ли позаботились о дезинфекции. Кровотечение они замедлили, но без моего вмешательства Лу все равно не выжить. Я взял еще одну салфетку и пузырек с хлороформом – одним из самых опасных веществ из аптечки Уилла. Использовать его было очень рискованно, но отчаянное положение не оставило мне выбора – если, конечно, я не хотел долбануть Лу по голове блюдом для сыра. Я поднес смоченную салфетку к ее лицу. – Нет, – слабым голосом проговорила она. – Нельзя… – Либо это, либо ты вырубишься от боли, когда я возьмусь за твои запястья. Она поморщилась и кивнула. Я прижал салфетку к ее носу и рту. Два вдоха – и ее тело обмякло. И я надеялся, что она пока не очнется – ради ее же блага. Я работал так быстро, как мог. Руки, на удивление, не дрожали. Медицинские знания всплыли в голове словно по воле инстинкта. Я не думал ни о смертельных ранах, на которые приходится смотреть, ни о количестве крови… я просто делал свое дело. Наложить жгут. Продезинфицировать. Я бы попытался пришить ей кисти обратно, пусть это и было совершенно безнадежно, но стражники не потрудились принести их. Ну конечно: вот вам люстра и всякие фрукты, а без рук обойдетесь. – Прижечь, – бормотал я себе под нос. – Мне нужно… Моя правая ладонь вспыхнула. В тот момент мне не показалось это странным. Искорка старой доброй силы солнечного бога? Почему бы и нет? Я прижег обрубки несчастных запястий Лу, обильно смазал их целебной мазью, затем заново забинтовал, на этот раз как следует. Ее руки теперь напоминали две большие ватные палочки. – Мне так жаль, – сказал я. Чувство вины давило на меня как латные доспехи. Я относился к Лу с подозрением, а она все это время рисковала жизнью, чтобы помочь нам. И виновата она была только в том, что недооценила Нерона – но то же можно сказать и обо всех нас. А цена, которую ей пришлось заплатить… Поймите, для меня как для музыканта не придумаешь худшего наказания, чем остаться без рук – навсегда потерять возможность сыграть на клавишах, зажать аккорды на грифе, чтобы из-под пальцев полилась музыка. Способность творить музыку сама по себе уже что-то божественное. Наверное, так же Лу относится к своему боевому искусству. Ей больше никогда не взять в руки оружие. Жестокость Нерона была безмерна. Мне хотелось прижечь его самодовольную рожу, чтобы стереть с нее ухмылку. «Займись пациенткой», – напомнил я себе. Стащив подушки с дивана, я обложил ими Лу, стараясь поудобнее устроить ее на ковре. Даже если бы я захотел рискнуть и перенести ее на диван, вряд ли мне хватило бы сил. Я положил ей на лоб еще холодных компрессов, влил в рот немного воды и нектара. А затем, накрыв пальцами ее сонную артерию, собрал всю свою силу: «Исцелись, исцелись, исцелись». Возможно, мне просто показалось, но вроде бы внутри меня шевельнулась прежняя сила. Пальцы, прижатые к коже галлийки, потеплели. Ее пульс стал ровнее. Дыхание – спокойнее. Жар уменьшился. Я сделал все что мог. Я подполз к дивану и вскарабкался на него, от усталости кружилась голова. Сколько времени прошло? Я не знал, какое решение принял Нерон: уничтожить Нью-Йорк или подождать, пока силы Лагеря полукровок окажутся в пределах досягаемости. Быть может, в этот самый момент город вокруг меня полыхал, но я ничего не замечал в камере без окон внутри автономной башни Нерона. Кондиционеры будут продолжать работать. В туалете будет смываться вода. А Мэг… О боги, как Нерон собирается заниматься ее «реабилитацией»?! Это было невыносимо. Я должен встать. И спасти подругу. Но у измученного тела было на этот счет другое мнение. Перед глазами все поплыло, я упал на бок, и мое сознание поглотил темный омут. – Привет, дружище. Знакомый голос, казалось, доносился откуда-то с другого края мира через слабую спутниковую связь. Когда мое зрение прояснилось, я понял, что сижу за столиком для пикника на пляже. Рядом стояла хибарка с рыбными тако, где мы с Джейсоном, Пайпер и Мэг ели в последний раз перед тем, как проникнуть на мегаяхты Калигулы. Напротив сидел Джейсон Грейс, сияющий и бестелесный, как спроецированное на облако видео. – Джейсон, – чуть не плача проговорил я. – Ты здесь. Его улыбка дрогнула. Глаза Джейсона были просто пятнышками бирюзовой краски. И все же я чувствовал спокойную силу его присутствия, слышал доброту в его голосе: – Не совсем, Аполлон. Я мертв. Тебе снится сон. Но я рад тебя видеть. Я опустил взгляд, не решаясь заговорить. Передо мной стояло блюдо с рыбным тако, превращенным в золото, словно его коснулся царь Мидас. Я не знал, что это значит. И мне это не нравилось. – Мне так жаль, – наконец выдавил я. – Нет-нет, – сказал Джейсон. – Я сделал свой выбор. Ты не виноват. Ты не должен мне ничего, кроме как помнить о том, что я сказал. Помни о том, что важно. – Ты важен, – возразил я. – Твоя жизнь! Джейсон наклонил голову набок: – Да… конечно. Но если кто-то не готов потерять все ради высшей цели – разве этот кто-то герой? – Он слегка выделил голосом слово «кто-то», словно подчеркнув, что это может быть кто угодно: человек, фавн, дриада, грифон, пандос… даже бог. – Но… – Я отчаянно пытался найти аргумент против. Мне ужасно хотелось протянуть руку, схватить Джейсона за запястья, втянуть его обратно в мир живых. Но я понял, что, даже будь у меня такая сила, я бы сделал это не ради Джейсона. Он примирился со своим выбором. Я бы вернул его, повинуясь собственному эгоизму, потому что не хотел переживать тоску и горе оттого, что потерял его. – Хорошо, – уступил я. Боль, цепкой хваткой сжимающая мне сердце вот уже несколько недель, начала слабеть. – Хорошо, Джейсон. Но мы по тебе скучаем. По его лицу пробежала рябь: – Я тоже скучаю. По всем вам. Аполлон, сделай мне одолжение: опасайся слуги Митры – льва, змеей объятого. Ты знаешь, кто он и на что способен. – Я… что? Нет, не знаю! Пожалуйста, скажи мне! Джейсон слабо улыбнулся напоследок: – Я просто сон, я в твоей голове, дружище. У тебя уже есть вся информация. Просто не забудь… за то, чтобы получить что-то у стража звезд, придется платить. Иногда платить должен ты. Иногда нужно позволить сделать это кому-то другому. Это ничего не прояснило, но сон не дал мне шанса спросить о чем-либо еще. Джейсон исчез. Золотое рыбное тако рассыпалось в прах. Берег растаял, и я резко очнулся на мягком диване. – Ты живой? – спросил хриплый голос. Лу лежала на диване напротив. Представить не могу, как ей удалось подняться туда с пола. Щеки и глаза у нее запали. На перевязанных запястьях появились бурые пятнышки – просочилась кровь. Но лицо у галлийки было уже не таким бледным, а взгляд – на удивление ясным. Мне оставалось лишь сделать вывод, что мои божественные целительные силы – откуда бы они ни пришли – все-таки помогли. Я так растерялся, что заговорил не сразу: – Это… это я должен у тебя спросить. Сильно болит? Она осторожно подняла искалеченные руки: – Ты об этом? Бывало и хуже. – О боги! – изумился я. – Чувство юмора? Ты и правда несокрушима. Мышцы у нее на лице напряглись: то ли она попыталась улыбнуться, то ли поморщилась от мучительной жгучей боли, не утихающей ни на секунду. – Мэг. Что с ней? Как нам ее найти? Ее целеустремленность поражала. Несмотря на боль и невероятно жестокую пытку, которую ей пришлось претерпеть, Лу по-прежнему думала лишь о том, как помочь нашей юной подруге.