— Я не плохой человек, — пробормотал Густав. — Меня не надо ни в чем убеждать, — проговорила Чарли. — И ситуация куда серьезнее, чем ваш… отклонившийся моральный компас и ваш брак. — Думаете, я не понимаю? Просто кошмарный сон какой-то, и если бы я мог хоть что-нибудь сделать, чтобы вернуть Беатрис, все что угодно, я бы без колебаний это сделал. Я отдал бы все — этот дом, все вещи, свои компании. В одну секунду я все променял бы на то, чтобы получить ее назад. Понимаете? Чарли кивнула и подумала: «Жаль, что совершить сделку не с кем». Оставив Густава, Чарли вышла в кухню, где за столом сидели Грегер и Фрида. Фрида курила сигарету. Это выглядело каким-то диссонансом на фоне безупречно чистой обстановки. — Я хотела бы поговорить с тобой, — сказала Чарли. — Если ты в состоянии. Фрида кивнула. Грегер поднялся и сказал, что прогуляется по саду — ему надо сделать несколько звонков. — Ты знала? — спросила Чарли. — Знала, что у Густава был роман? — У Густава было много романов, — проговорила Фрида без всякого выражения, смахнув пепел в маленький цветочный горшок, стоявший на столе. — Сколько? — Понятия не имею. То, что он мне изменяет, я обнаружила несколько лет назад. Он заверил меня, что это… всего лишь трудный период и что такого никогда не повторится, но все случилось снова. — Ты знала о Мадлен Сведин? — Нет, но теперь знаю. Фрида не выглядела возмущенной — вероятно, в ее душе не осталось места для подобных чувств. «Или она все-таки знала?» — подумала Чарли, пока в голове у нее прокручивались всевозможные мотивы у Фриды, заставившие ее сотворить что-нибудь с ребенком: месть, одиночество, уязвимость, недостаток сна, психоз. Ей вспомнились все оскорбленные жены, являвшиеся в Люккебу, чтобы припереть к стене Бетти. Их надрывные крики. «Держись подальше от моего мужа! Не смей подходить к моему мужу на пушечный выстрел, Бетти Лагер!» — Если мы отыщем Беатрис, я найду в себе силы и разведусь, — тихо сказала Фрида. — Мне давным-давно надо было с ним расстаться, но… Я была так вымотана. У меня не было ни сил, ни средств, чтобы куда-то уйти. Чарли кивнула. Сама она никогда не оказывалась в подобной ситуации. Не рассчитывала, что кто-то другой будет содержать ее и защищать от окружающего мира. Позитивный момент в том, чтобы расти в доме Бетти Лагер: ты привыкала ни на кого не полагаться, кроме самой себя. Сара Настоящие истории рассказывались в подвале. Там, под землей, мы говорили о том, о чем ни словом не упоминали на сеансах групповой терапии. Там, в темноте, не существовало историй со счастливым концом, никто не выходил замуж за бухгалтера. Однажды ночью мы обнаружили письма. Лу удалось вскрыть ржавый замок на чемодане в маленькой комнатке позади той, где мы обычно собирались. — Дерьмо какое-то, — вздохнула Никки. — Вовсе нет, — возразила Лу. Достав из конверта письмо, она принялась читать его вслух. «Я говорю Флоре, что наверняка схожу с ума, не могу отличить сон от яви, фантазии от реальности. Я говорю, что единственное, о чем я могу думать, — это мои доченьки, и они являются ко мне не только во сне. Я вижу их на дорожках, вижу под крыльями богини победы. Я слышу, как гулит младшенькая, слышу смех старшенькой. Вижу и слышу их, хотя обе у меня отняты, одна — жизнью, другая — смертью». Сама не знаю почему, но волоски у меня на руках встали дыбом, когда Лу это прочла. Словно бы мы установили прямой контакт с тенями в коридорах, с пустыми взглядами на старых фото. — Боже, какой ужас! — воскликнула Никки. — Кто все это написал? — Похоже, это часть чего-то большего, — ответила Лу. — Тут нет ни начала, ни конца. Перевернув страницу, она стала читать дальше: «Вчера я видела, как по полу прогуливалась семья мышей в человеческой одежде. Там были папа-мышь в костюме и шляпе, мама-мышь в блузке и юбке и детки в штанишках с лямками и платьицах». Мы начали смеяться. Казалось, мы буквально видим перед собой всю эту мышиную семью. «Эденстам следит за всем, что мы делаем, — продолжала читать Лу. — Обычно он стоит на крыше и наблюдает за всеми. Вчера он пролетел мимо окон спальни верхом на лебеде. Честно говоря, это очень действует на нервы, когда за каждым твоим движением следят». — Кто такой Эденстам? — спросила я. — Главврач. Тот мужик в костюме с дурацкими усами — на фото у столовой. Он был последним главврачом перед тем, как психушка закрылась. По крайней мере, так рассказывал Франс, — объяснила Лу и выудила из чемодана еще целую стопку бумаг. — Похоже, это старые карточки. «Пац. 154, постоянно в тревоге, утверждает, что видит в постели жуков и змей. Говорит, что она хочет умереть. Пац. 96, неопрятная, переходит от расслабленного сознания к мании, ее необходимо держать подальше от мужского отделения, поскольку она ведет себя сексуально-вызывающе. Лечение — 300 миллиграммов гибернала». — По крайней мере, лекарствами их пичкали щедро, — сказала Никки. — Они могли уйти в туман, ни от кого не таясь. Лу достала еще одно письмо. — Как грустно, — проговорила она. — Так прочти вслух, — попросила Никки. — «Скучаю по моим доченькам. Скучаю по моим доченькам. Скучаю по моим доченькам. Скучаю по моим доченькам». — Какой ужас, — прошептала я. — Кто это написал? — Почерк такой же, как в прошлом письме, — ответила Лу. — Она подписалась просто «мама». — Думаешь, они умерли? — спросила Никки. — Ее доченьки. — Похоже, одна из них все же жива, — ответила Лу и продолжала читать. «Мне снова стали сниться сны. Сегодня ночью мы были втроем — ты, я и малышка, как все и должно было быть. Мы шли по тропинке к озеру, осенние листья и солнце, мимо дома на холме. Его там не было. Во всем мире были только мы, я и мои доченьки, и все казалось таким настоящим, что мне хотелось никогда не просыпаться». — Необязательно это значит, что она жива, — буркнула Никки. — Но ведь она пишет своей дочери, — ответила я. — Это должно означать, что дочь жива — по крайней мере, была жива тогда. — И вовсе это ничего не значит, — возразила Никки. — Может быть, у нее и не было никаких дочерей. Она ведь сидела в психушке, не забывай об этом. — Да я прекрасно знаю, но было бы странно писать письма дочери, которая умерла. — Не более странно, чем видеть главврача верхом на лебеде, — возразила Никки. 26 Чарли и Грегер сидели у окна в ресторане гостиницы. Наученная вчерашним опытом, Чарли съела по дороге от участка большой гамбургер и теперь заказала себе только колу и кофе. Похоже, Грегер не разделял ее мнения по поводу еды — он с удовольствием поедал ложка за ложкой мешанину, которая выглядела так же неаппетитно, как та, которую им подали накануне. — Где, черт подери, Паскаль Бюле? — спросила Чарли. — Почему мы его до сих пор не нашли? — Скоро найдем, — заверил ее Грегер. — Долго скрываться трудно, особенно если человек не привык прятаться, а если у него с собой ребенок, то это еще сложнее. — Думаешь, уже поздно? — Стараюсь внушать себе, что нет, — ответил Грегер. — Все остальное слишком тяжело. Но цифры не на нашей стороне. Густав дал им список женщин, с которыми имел отношения, будучи в браке. Их оказалось четыре: одна недавно родила и с тех пор едва выходила за порог своего дома в Гётеборге, вторая жила в Нью-Йорке и еще две в Карлстаде. У обеих имелось стопроцентное алиби. — Но не факт, что он перечислил всех, — вздохнул Грегер.