В следующей статье, на которую кликнула Чарли, обнаружилось более серьезное интервью с Густавом, где он размышлял над тем, что такое путь к вершине. Дочитав до конца, она вернулась к поиску и кликнула на то, что привлекло ее внимание. — Что он имеет в виду, когда говорит «путь к вершине»? — спросила она. — Что? — переспросил Андерс. — Я только что читала интервью с ним, где он рассказывает о долгом пути к вершине и… короче, у меня сложилось впечатление, что он с самого начала находился достаточно высоко. Чарли снова глянула на снимок. Там были изображены три мальчика в плавках на фоне озера. Позади она разглядела хорошо знакомое здание: интернат «Адамсберг». Чарли подумала о своих единокровных сестрах, которые провели там почти все детство — о кругах, которые пересекались и замыкались. — Что ты имеешь в виду? — спросил Андерс. — Густав учился в престижной школе, — пояснила она. — В интернате «Адамсберг». По его словам можно подумать, будто он начинал из низов общества, и… — Какое это имеет значение? — спросил Андерс. — Не знаю, я просто рассказываю тебе, что нашла. Ведь так обычно бывает на начальной стадии расследования — ты еще пока не знаешь, что имеет значение, а что нет. — Мне просто показалось, что ты думаешь, будто это что-то говорит о нем как о личности. — А разве не говорит? Ведь на человека влияет то, в каких условиях он растет, принадлежность к определенному классу и… — Это да, — согласился Андерс. — Но, если человек принадлежит к привилегированному классу, это еще не означает, что он обязательно плохой. — Но я ведь этого и не утверждала! — воскликнула Чарли. Потом она вспомнила спор, возникший у них в баре несколькими неделями раньше, когда Андерс обвинил ее в классовой ненависти. Она возразила, что речь не идет о классовой ненависти, когда она направлена на правящую элиту, это так же нелепо, как расизм наоборот, но Андерс тогда выпил и отказывался понимать. Она испытывает ненависть к определенному классу, стало быть, это классовая ненависть. Тогда она только посмеялась, считая, что он шутит, но сейчас засомневалась. — Ты ведь не хочешь сказать, будто я считаю, что все, принадлежащие к высшим классам, плохие люди? — Иногда, Лагер, ты производишь именно такое впечатление — просто чтоб ты знала. Сара Мой первый ужин в «Чудном мгновении» больше смахивал на допрос. Сколько мне лет? Что я делала раньше? Чем мне нравится заниматься? Никки, с которой я познакомилась в саду, захотела узнать, откуда я родом, и я рассказала про Гюльспонг. Такого места никто не знал. — Нет, Письколо, — внезапно сказала Лу. — У меня для тебя больше ничего нет. Она приподняла скатерть. — Можешь смотреть, сколько угодно, но у меня все кончилось. У кого-нибудь остались сосиски? — У меня, — сказала я и кивнула на остатки сосисок у себя в тарелке. Нагнувшись, я отдала кусочки собаке, сидевшей под столом. Молниеносно проглотив их, она облизала мои пальцы. — Просто невероятно, что она такая мелкая, — сказала Никки. — Ест как слон. — С потеряшками всегда так, — ответила Лу. — Тот, кто жил на улице, усвоил — никогда не знаешь, когда поешь в следующий раз. Пока дают, надо набивать брюхо. — На улице-то она жила сто лет назад, — возразила Никки. — Без разницы, — заявила Лу. — Если однажды пожил на улице, этого уже не забыть. Голод не забывается. Или как, малявка? — обратилась она к Пикколо, которая запрыгнула к ней на колени. — Да вообще неизвестно, собака ли это, — усмехнулась Никки. Мы согласились с ней, что Пикколо не похожа на других собак. Достаточно было посмотреть на хвост и длинные тонкие лапы. Неудивительно, что многие говорили — якобы она грызун. Крыса из клоаки. Лу закатила глаза. Потом зажала пальцами мордочку собаки, так что обнажились зубы. — Может быть, это заставит тебя заткнуться, — сказала она Никки, не обращая внимания на глухое рычание. — У грызунов таких зубов не бывает. Так что перестань болтать ерунду. — Спусти ее на пол, — сказала Никки. — Эмили идет. Лу опустила Пикколо на пол. — Вы опять ее кормите под столом? — спросила Эмили, которая, казалось, возникла из ниоткуда. — Нет, — ответила Лу. — Я только взяла ее подержать. — От обычной пищи у нее болит живот, вы же знаете. — Конечно, — кивнула Лу. — Мы никогда бы не дали ей ничего со стола. Эмили бросила на нее недовольный взгляд, пошла и села за другой стол. — Шлюха чертова, — прошептала Никки. Лу посоветовала ей придержать язык — нелепо попасть в ВИ из-за такой ерунды. — А что такое ВИ? — спросила я. — Твое счастье, что ты этого не знаешь, — ответила Лу. — Это означает «временная изоляция», но на практике тебя сажают под замок, а если они совсем разозлились, то могут и ремнем пристегнуть. Мой тебе совет — никогда туда не попадайся. — А как туда не попадаться? — спросила я. — Соблюдать правила, — сказала рыжеволосая девочка с ранами на руках. — Или нарушать их по-умному, — добавила Лу. — Расскажи свою историю, — попросила Лу, когда мы вернулись в комнату. Она лежала на своей кровати, задрав ноги на стену. — Нет у меня никакой истории, — ответила я. Я закрыла глаза и понадеялась, что Лу поймет — я не хочу разговаривать. Но она не поняла. — Наркотики? — спросила Лу. — Насилие в семье? Самодеструктивное поведение? Смесь всего этого? — Ничего из этого. — Тогда что ты тут делаешь? — Все дело в папе. — Инцест? — спросила Лу, словно это первое, что пришло ей на ум, когда я сказала слово «папа». — Нет, он умер. — Грустно, — сказала Лу. — А мама? — Ее нет. — Она тоже умерла? — Нет, ее просто нет. — Не понимаю, — проговорила Лу. — Как родители могут бросить своего ребенка? — Ну, что он может сделать, если он умер. — Я имела в виду твою маму. — А ты? — спросила я, чтобы не говорить больше о себе. — А ты как здесь очутилась? — По недоразумению, — ответила Лу. — В один прекрасный день они просто пришли и забрали меня. В смысле — социалка. Забрали меня у мамы без всяких оснований, и с тех пор я жила в разных семьях и в таких местах, как это. Я сказала, что это просто ад, а не жизнь, и Лу согласилась, что очень похоже на ад. Но скоро она будет свободна. Осталось всего двести сорок семь дней до того, как ей исполнится восемнадцать, тогда срок ее заключения в неволе закончится. И она снова сможет вернуться к маме. — Залезай сюда, — сказала она. Я залезла к ней на кровать.