Перегудов наполнил стакан водой и подал ей, она сделала маленький глоток и вроде успокоилась, взгляд стал туманным, отсутствующим, будто мозг включил безопасный режим, не давая окончательно свихнуться от горя. — Вы знаете, — начала Колмакова, смотря куда-то вдаль, — девчонки его тоже любили. Еще со школьных лет бегали за ним, он же у нас красивый мальчик, голубоглазый, высокий, спортивный, капитан футбольной команды. — Елизавета Григорьевна, давайте ближе к сути, — всё-таки ляпнул невпопад Дорошев, за что тут же получил осуждающий косой взгляд коллеги. — Елизавета Григорьевна, продолжайте, — вежливо попросил ее Перегудов. Она продолжила: — Я ему говорила: Олежа, жениться тебе надо, смотри на девушек хороших, порядочных. Надо такую чтобы семейный уют создать могла, детей хороших воспитала. А он все отшучивался, легкодоступных выбирал и напевал. Может помните, песня такая: “Не женюсь, я не женюсь, ой мама не женюсь”...? Дорошев молчал, воздерживаясь от комментариев, ему вообще разговор с родителями казался пустой тратой времени, как и последующее пребывание в этом городишке. Перегудов буркнул что-то невнятное, стараясь поддержать беседу. В дальнем углу Валюшкина уронила ручку, белая, как полотно, испуганная, словно призрака увидела. — Алена, с вами все в порядке? — поинтересовался Максим, переживая, как бы та не грохнулась в обморок сию минуту. — Извините, — едва слышно прошептала она в ответ и уткнулась в бумаги. Перегудов осторожно взглянул на Колмакову и женщина продолжила рассказ, вспоминала смешные истории из детства сына, говорила, что всё время за ним скучала, навещал их редко, бывало на звонки не отвечал. — Мой мальчик не убийца, это я вам точно говорю. Уж поверьте материнскому сердцу, оно не обманет. — Ну такой себе довод, — опять съязвил Дорошев. На этот раз Михаил проигнорировал едкость коллеги и пояснил родителям: — Сейчас не идет речь о вине вашего сына. Мы хотим разобраться в обстоятельствах его смерти. — Не мог он сам прыгнуть, — в один голос сказали родители. — Почему вы в этом уверены? — Я знаю — не мог, — стояла на своем мать. То что Колмаков редко звонил родителям, а приезжал и того реже, Перегудов уже знал. Смысла мучить родителей дальнейшими расспросами не было, они толком ничего не знали и конечно же, защищали опороченное имя сына, как могли. Майор поблагодарил их за визит и принес свои соболезнования. — Когда нам отдадут тело Олежика? — этот вопрос волновал мать более всего. — В ближайшее время, — заверил ее Перегудов, зная, что ближайшее время понятие растяжимое, но расстраивать и без того убитых горем родителей не стал. Дознавательная беседа завершилась, Валюшкина дала протокол для ознакомления, все участники подписали, не читая. Колмаковы уехали; Дорошев еще что-то заполнял в отчетах, а Перегудов вышел покурить. Курилка находилась на лестничном пролете, этажом ниже, рядом с женским туалетом. Свет горел только на верхнем этаже, внизу находилась канцелярия, рабочий день коей окончился. Он подпер стену в темном углу, между дверью и окном, достал сигарету. Бледной тенью мимо проскочила стажерка, не заметив его, скрылась в туалете. Перегудов не спешил чиркать зажигалкой, зачем-то, сам не зная зачем, прислушался: она плакала. Хотя и не назвать это плачем, скорее стенала, что-то среднее между стоном и плачем, так обычно страдают сумасшедшие, люди, не знающие, как еще выразить разъедающую изнутри боль. Жуткими казались обрывистые стоны, полные тоски и поглощающей печали. Михаил убрал сигарету и тихо ушел, мрачный и встревоженный. Тот, кто знает правду Дни становились короче и это заметно ощущалось, ночи длиннее и от того тоскливее. К тому же, погода подходящая, осенняя. Всё небо затянуло свинцовыми тяжелыми тучами, ветер продувал до костей, казалось вот-вот посыпятся льдинки, что совсем не похоже на конец октября. Астахова вернулась из столицы в приподнятом настроении и объявила коллегам: — У меня для вас новость. На мой взгляд хорошая, а вот скорее всего для Максима плохая. Дорошев сразу догадался, что командировку продлили и даже не стал скрывать разочарования. — Максим, прекратите, — сделала ему замечание Лариса Георгиевна, привыкшая к веселому нраву коллеги. — Это не профессионально с вашей стороны, возьмите себя в руки и прекратите унывать. — Слушаюсь, Лариса Георгиевна, — не без иронии ответил ей Дорошев и включил режим автопилота, потому как давно уже потерял интерес к делу Колмакова. — У нас есть неделя. Я считаю, что этого времени вполне достаточно, чтобы разъяснить оставшиеся неразрешенными два вопроса: первый это — смерть Колмакова, а второй — мотивы. Перегудов согласно кивнул, он в отличии от молодого капитана, напротив загорелся делом громовского серийного убийцы с еще большим энтузиазмом, чем в самом начале их расследования. — Мы проверили все контакты жертв и подозреваемого — между жертвами никакой связи, они не были знакомы между собой. Поэтому мотив похоже один — никакого смысла в совершенных преступлениях. — И меня это тревожит, — Астахова нарисовала схему, прикрепив в центр портрет Колмакова. — Есть три основных мотива: месть, ревность и личный. Я бы склонялась к третьему, пока неясному. Возможно, Колмаков убил их из-за психологических патологий. То есть, действительно был психом. — Жертвы между собой не связаны, — напомнил Максим. — Это похоже на поведение серийника. — А вот с Паниным всё более менее ясно, — прикрепила она рядом портрет покойного капитана. — В том, что его убил Колмаков — никаких сомнений и мотив однозначный — скрыть свою причастность к убийству Карины Киреевой. — Колмаков мог убивать женщин из ненависти и мести, — озвучил свою версию Дорошев. — Вполне вероятно, — согласилась с ним Астахова. — Первую убил в состоянии аффекта, что объясняет орудие убийства, дальше — вошел во вкус. — Верно, — Максиму нравилась эта версия и хотелось поскорее закончить. — С третьей жертвой не успел совершить половой контакт — кто-то помешал. Как только мы приехали, жертвы прекратились, потому что испугался. Когда понял, что мы вышли на его след, в панике выкопал тело Киреевой, его застал Панин. Колмакову пришлось убрать свидетеля. А потом в панике покончить с собой. — Вот здесь я не соглашусь, — возразила Лариса Георгиевна. — Столько времени он держался, практически, у нас на виду, продолжал работать в полиции. Вы только представьте насколько циничный, эгоистичный, себялюбивый, а такие ни за что не смогут причинить себе вред. А ты что скажешь, Миша? Всё это время молчавший Перегудов наконец-то отвлекся от изучения материалов дела, а именно биллинга звонков подозреваемого и устало взглянул на нарисованную Астаховой схему. Он отложил бумаги и таинственно поведал о своих предположениях: — Я думаю, есть еще один важный свидетель, мы с самого начала шли в ложном направлении, потому что игнорировали существование человека, способного ответить на многие вопросы. — Ты о ком? — удивилась Астахова, понятия не имея о ком речь, а ей не нравилось выглядеть глупой, ей хотелось всегда быть умнее всех. — Михаил Алексеевич, вы не могли бы озвучивать предположения конкретнее? Но Перегудов плевал на задетое самолюбие полковницы, в первую очередь он оставался человеком, к сожалению, обычным без сверхспособности повернуть время вспять. А если бы мог, то обязательно бы изменил последующую цепочку событий, приведшую к необратимым последствиям. — Я сейчас всё объясню, пусть пока допросную подготовят, — сказал он коллегам. — Ночь предстоит длинная. Темные кабинеты районного отдела внутренних дел опустели, многие закончили свой трудовой день и спешили в переполненных трамваях и маршрутках домой, к семье, детям, телевизору, кто-то не радостно предвкушал вечер у плиты, тем не менее умиротворенно и даже в какой-то степени счастливо принимая жизнь такой, какая она есть. Тишина воцарилась в длинных, плохо освещенных коридорах и шаги Дорошева отдавали эхом по всем этажам. Он успел как раз вовремя, Валюшкина закончила свой обычный ритуал проверки штекеров и розеток и достала ключ. — Максим, вы еще не ушли? — удивилась она, хотя прекрасно видела капитана перед собой. — Алена, нужна ваша помощь. — А что случилось? — У нас появился важный свидетель, нужно вести протокол допроса. Поможите? Разве она хотя бы когда-нибудь кому-нибудь отказывала? — Да, разумеется, — замялась стажерка у двери. — Закрывать? — Оставьте пока, — вяло махнул рукой Максим. Она покорно следовала за ним, как бедная овечка на заклание. По дороге не встретили ни одной живой души, похоже в этом мрачном здании никто не желал задерживаться надолго. Кроме Астаховой и Перегудова, те сидели в допросной и ждали не пойми чего или кого. Максим зашел и пропустил вперед Валюшкину. Она направилась на свое рабочее место. Вдруг Перегудов остановил ее. — Алена, сядьте, пожалуйста, напротив, — указал он на стул, место для подозреваемых. Стажерка потупила глаза в пол и молча села, помрачнело лицо, втянула шею в плечи, будто приготовилась послушно принимать избиение. Но она точно понимала и осознавала происходящее, готовая так же покорно принять свою судьбу и наказание. — Алена, где вы были в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое? — это была та самая ночь, когда Колмаков разбился насмерть. Она подняла глаза, в них дрожали слезы. Ночь действительно, предстояла длинная, то что громоздилось в душе, рвалось наружу. Пришло время рассказать правду. Обида, сожравшая душу