Следующие несколько минут были как в тумане. В Усадьбу их сопровождали пара Медиков, лестница, быстрый взгляд через едва приоткрытую дверь на кого-то, кто пытался накормить коматозную девочку в постели – у него появилось невероятное сильное желание пойти и посмотреть, как она, проверить комнату, кровать, воду, бинты. Боль. Наконец его оставили одного, его голова покоилась на самой мягкой в мире подушке, насколько он мог вспомнить со своей ограниченной памятью. Но пока он засыпал, его не покидали две мысли. Первая касалась слова, которое было написано на туловищах обоих жуков-стригунов – ПОРОК – это снова и снова вертелось в его мозгу. Вторая мысль была о девочке. Несколько часов спустя – или дней, как ему показалось – пришел Чак и стал трясти его, чтобы разбудить. Томасу понадобилось несколько секунд, чтобы подняться и посмотреть. Он сфокусировался на Чаке и зарычал. – Дай мне поспать, шэнк. - Я подумал, ты захочешь знать. Томас потер глаза и зевнул. – Что знать? – Он снова посмотрел на Чака, сбитый с толку его большой улыбкой. - Он жив, - сказал тот. – Алби в порядке, Серум сработал. Сонливость как рукой сняло, Томас почувствовал облегчение – это удивило его, насколько приятной оказалась эта информация. Но следующие слова Чака все испортили. - Теперь у него началось Изменение. Словно в подтверждение слов душераздирающий крик раздался из одной из комнат в коридоре. 23 Томас был сильно удивлен по поводу Алби. Казалось такой победой спасти его жизнь, вернуть его из ночи в Лабиринте. Но стоило ли оно того? Сейчас мальчик страдал от дикой боли, проходя через то же самое, через что проходил Бен. А что, если он станет таким же психом как Бен? Тревожные мысли не оставляли его. Сумерки сгущались над Глэйдом, но крики Алби продолжали резать воздух. Было невозможно куда-то деться от них, даже когда Томас наконец убедил Медиков отпустить его – усталого, больного, перевязанного бинтами, но слишком уставшего от мучительных воплей их лидера. Ньют был непреклонен в своем нежелании пустить Томаса посмотреть на человека, ради которого рисковал жизнью. «Станет только хуже», - сказал он твердо. Томас был слишком утомлен, чтобы спорить. Он даже не представлял, что можно испытывать настолько сильную усталость, даже спустя несколько часов сна. У него слишком сильно все болело, чтобы что-то делать, поэтому он провел большую часть дня на окраинах Каторги, предаваясь отчаянию. Восторг его спасения быстро померк, оставляя его наедине с болью и мыслями о его новой жизни в Глэйде. Болел каждый мускул, порезы и синяки покрывали его тело с головы до ног. Но даже это было не столь плохо, как эмоциональный груз от всего, что произошло с ним прошлой ночью. Казалось, будто все реалии жизни в этом месте наконец достигли его сознания, как окончательный диагноз рака. «Как вообще кто-то может быть счастлив, ведя подобную жизнь?» - думал он. Затем: «Как кто-то мог оказаться настолько злым, чтобы сделать это с нами?» Сейчас он как никогда понимал желание Глэйдеров найти выход из Лабиринта. И дело было даже не в желании сбежать. Впервые он ощутил жажду мести по отношению к тем, кто был ответственен за то, что он оказался здесь. Но эти мысли лишь вернули ему чувство безнадежности, которое он испытывал уже столько раз за последнее время. Если Ньют и остальные не были способны разгадать Лабиринт, спустя два года поисков, то казалось невозможным, что тут вообще есть решение. Тот факт, что Глэйдеры до сих пор не сдались, говорил больше о качествах самих людей, чем о чем-либо еще. И теперь он один из них. «Это моя жизнь», - думал он. - «Жить в гигантском лабиринте, наполненном жуткими чудовищами». Грусть заполняла его как яд. Крики Алби, теперь раздающиеся на расстоянии, делали только хуже. Ему приходилось зажимать уши каждый раз, когда он слышал их. В конце концов день приблизился к завершению, и заход солнца привел с собой уже ставшее знакомым грохотание четырех Дверей, закрывающихся на ночь. Томас не помнил свою жизнь до Коробки, но сейчас он был уверен, что закончились самые ужасные двадцать четыре часа его существования. Уже после того, как стемнело, Чак принес ему ужин и большой стакан холодной воды. - Спасибо, - сказал Томас, чувствуя прилив теплоты к мальчику. Он откусил мясо и лапшу с тарелки настолько быстро, насколько могли двигаться его руки. – Мне это было так нужно, - пробубнил он между откусываниями. Он сделал большой глоток воды, затем снова накинулся на еду. Он не осознавал, насколько был голоден, пока не начал есть. - Ты выглядишь отвратительно, когда ешь, - сказал Чак, садясь рядом с ним. – Все равно, что смотреть на голодного поросенка, поедающего собственное дерьмо. - Забавно, - сказал Томас с сарказмом в голосе. – Тебе стоит пойти развлекать Гриверов, посмотрим, засмеются ли они. Быстрая вспышка боли мелькнула на лице Чака, отчего Томас почувствовал себя нехорошо, но она исчезла почти сразу же, как появилась. – Это напомнило мне, что теперь ты звезда дня. Томас выпрямился, не зная, что должен чувствовать при этой новости. – Что это должно значить? - О, хоспади, дай-ка подумать. Во-первых, ты поперся в Лабиринт, хотя не должен был. Ночью. Потом ты оказался каким-то чуваком из джунглей, умеющим лазить по веткам и привязывающим людей к стенам. Затем ты стал первым человеком за все время, который пережил целую ночь за пределами Глэйда. И в конце списка ты еще убил четверых Гриверов. Даже представить не могу, о чем вообще говорят эти шэнки. Волна гордости затопила Томаса, а затем заморозила. Томас почувствовал себя плохо из-за счастья, которое только что испытал. Алби все еще был прикован к постели, крича от разрывающей голову боли, вероятно, желая быть мертвым. – Заманить их к Обрыву была идея Минхо, не моя. - Ну он не сам придумал. Он видел, как ты сделал ту подожди-и-нырни штуку, затем придумал повторить это на Обрыве. - Подожди-и-нырни штуку? – спросил Томас, закатывая глаза. – Любой идиот на планете сделал бы также. - Не строй из себя няшку-стесняшку, то, что ты сделал – чертовски невероятно. Ты и Минхо, оба. Томас поставил пустую тарелку на землю, внезапно разозлившись. – Тогда почему же я чувствую себя так отстойно, Чак? Не хочешь ответить мне на это? Томас изучал лицо Чака в поисках ответа, но не находил. Мальчик сидел, обхватив колени и свесив голову. Наконец, больше бормоча себе под нос, он пробубнил, - Потому же, почему и все мы чувствуем себя отстойно. Они просидели в тишине несколько минут, пока не подошел Ньют, выглядя как смерть на двух ножках. Он сел на землю перед ними, такой печальный и обеспокоенный, насколько вообще человек может быть. Но все-таки Томас был рад ему. - Я думал, что худшее позади, - сказал Ньют. – Он должен был проспать пару дней, затем очнуться нормальным. Может, лишь пару раз покричать. Томас не мог представить, насколько все было плохо, но весь процесс Изменения был загадкой для него. Он повернулся к старшему мальчику, стараясь звучать максимально непринужденно. – Ньют, что происходит там? Серьезно, я не понимаю, что значит это Изменение. Ответ Ньюта ошарашил Томаса. – Думаешь, мы понимаем? – Он сплюнул, вскинув руки вверх, затем кладя их снова на колени. – Все, что мы, черт возьми, знаем, если Гривер ужалил тебя своей жуткой иглой, ты получаешь инъекцию Серума либо умираешь. Если получаешь Серум, то твое тело меняется и трясется, кожа пузырится и становится уродски зеленой, и ты блюешь на все вокруг. Тебе достаточно объяснений, Томми? Томас замер. Он не хотел расстраивать Ньюта еще сильнее, чем было, но ему нужны были ответы. – Эй, я знаю, что это отстойно – видеть, как твой друг проходит через такое, но я просто хочу знать, что на самом деле там происходит. Почему вы называете это Изменением? Ньют расслабился, как будто даже уменьшился в размерах, затем вздохнул. – Оно возвращает воспоминания. Лишь обрывки, но реальные воспоминания из жизни до того, как мы пришли в это жуткое место. Все, кто проходит через это, ведут себя как чертовы психи, когда все заканчивается, хотя обычно все не так плохо, как было с Беном. В любом случае, это все равно что вернуть свою старую жизнь назад, только что бы потерять ее снова. Мозг Томаса закипал. – Ты уверен? – спросил он. Ньют выглядел смущенным. – Что ты имеешь ввиду? Уверен в чем? - Что они меняются потому, что хотят вернуться к прошлой жизни, или же они настолько подавлены, узнав о том, что их прошлое было ничуть не лучше, чем настоящее? Ньют уставился на него на секунду, затем отвел взгляд, выглядя глубоко задумавшимся. – Шэнки, прошедшие через это, никогда особо не говорили об этом. Они становились…другими. Неприятными. Их несколько таких в Глэйде, но я не могу находиться рядом с ними. – Его голос звучал отстраненно, его глаза смотрели в пространство где-то на уровне деревьев. Томас знал, что он думает о том, что Алби никогда не станет прежним. - Рассказывай мне об этом, - вмешался Чак. – Галли хуже всех из них. - А про девочку есть какие-то новости? – спросил Томас, меняя тему. Он был не в настроении говорить о Галли. Плюс, его мысли по-прежнему возвращались к ней. – Я видел, что Медики пытались накормить ее наверху. - Нет, ответил Ньют. – Все еще в дурацкой коме, или что это. Все, что она бубнит во сне, не имеет никакого смысла, будто она просто спит. Она принимает еду, вроде бы все делает правильно. Это как-то странно. Последовала длинная пауза, как будто все трое пытались придумать объяснение этому. Томас снова задумался о своем необъяснимом чувстве связи с ней, хотя оно словно слегка ослабло, но это могло быть из-за того, что его голову занимала куча других мыслей. Ньют наконец нарушил тишину. – В любом случае, следующая наша задача – выяснить, что мы теперь будем делать с Томми. Томас оживился, смущенный таким утверждением. – Делать со мной? О чем ты? Ньют поднялся, вытягивая руки. – Ты перевернул это место с ног на голову, чертов шэнк. Половина Глэйдеров считает тебя Богом, другая хочешь кинуть твою задницу назад в Дыру от Коробки. Тут есть, что обсудить. - Например? – Томас не знал, что было более тревожным: что некоторые люди считали его каким-то героем, или что некоторые хотели бы избавиться от него.