Она с улыбкой кивнула и выпустила мою руку. — Да, мне надо идти. — Сорая! — Да! — Я так счастлив, что ты пришла. Ты и представить себе не можешь. Через два дня Бабу выписали. Его долго уговаривал специалист по лучевой терапии, но Баба отказался. Тогда врачи взялись за меня. Но лицо Бабы все равно выражало непоколебимую решимость. Мне оставалось только поблагодарить докторов, подписать все необходимые бумаги и отвезти Бабу домой на своем «форде». Дома Баба сразу лег на диван, накрылся шерстяным одеялом и задремал. День клонился к вечеру, когда я принес ему горячего чаю и обжаренный миндаль. Помогая отцу сесть, я поразился, каким легким стало его тело. Тонкая землистого цвета кожа обтягивала ребра, лопатки торчали, словно крылышки ощипанной птицы. — Что я еще могу для тебя сделать, отец? — Ничего, бачем. Спасибо. Я присел к нему на диван. — А ты для меня можешь кое-что сделать? Если ты не очень утомлен. — Что? — Посватай меня. Попроси у генерала Тахери руки его дочери для сына. Запекшиеся губы Бабы сложились в улыбку. Вот так — осталось еще зеленое пятнышко на сухом, пожухлом листе. — А ты уверен? — Как никогда в жизни. — Ты все хорошо обдумал? — Обдумал, Баба. — Тогда дай мне телефон. И мой маленький блокнот. Я изумленно заморгал. — Прямо сейчас? — А когда еще? Я протянул ему телефон и черную записную книжечку, куда Баба записывал номера телефонов земляков. Баба разыскал телефон Тахери. Набрал номер. Прижал трубку к уху. Сердце у меня так и прыгало. — Джамиля-джан? Салям алейкум. — Баба представился. — Значительно лучше, спасибо. Благодарю вас, что зашли меня проведать. — Баба немножко помолчал. Кивнул. — Я этого не забуду. Генерал-сагиб дома? (Пауза.) Спасибо. Баба бросил на меня косой взгляд. Ни с того ни с сего меня стал разбирать смех. Я сунул себе в рот кулак, только бы не прыснуть. — Генерал-сагиб, салям алейкум. Да, мне куда лучше. Вы так любезны. Я звоню, чтобы спросить, сможете ли вы и ханум Тахери принять меня у себя завтра? У меня почетное поручение… Да… Одиннадцать часов подойдет. До свидания. Хода хафез. Он повесил трубку, и мы с ним уставились друг на друга. Сдерживаемый мною смех наконец прорвался наружу. Баба расхохотался вслед за мной. Смоченные волосы Баба зачесал назад. Я помог ему надеть белую рубашку и повязал галстук, воротничок болтался на исхудавшей шее, вдруг сделавшись велик сразу дюйма на два. Сердце у меня сжалось — одной ногой отец уже стоял в могиле. Как пусто будет в мире без него… Нет, прочь эти мысли. Ведь Баба еще жив. И день сегодня такой радостный, не надо его омрачать. Парадный коричневый костюм висел на отце как на вешалке — мне пришлось закатать у пиджака рукава, чтобы это не так бросалось в глаза. Шнурки на ботинках тоже завязывал я. Генерал с женой и дочерью жил в одном из «афганских» районов Фримонта. Дом их был невысокий, одноэтажный, с эркерами и двускатной крышей. Крыльцо украшали горшки с геранью. Во дворе стоял серый микроавтобус. Я помог Бабе выбраться из «форда» и опять уселся за руль. Баба наклонился ко мне: — Будь дома. Я позвоню через часик. — Хорошо. Удачи тебе. Баба улыбнулся. В зеркало заднего вида я наблюдал, как он неуверенной походкой ковыляет к крыльцу. Он шел выполнять отцовский долг. Последний. В ожидании звонка я мерил шагами квартиру. Пятнадцать шагов в длину, десять с половиной в ширину. А что, если генерал откажет? Если я ему не нравлюсь? Комната — кухня. Комната — кухня. Сколько там на часах микроволновки? Долго еще ждать? Телефон зазвонил около двенадцати. У аппарата был Баба. — Ну, что? — Генерал согласен. Я облегченно вздохнул. Руки у меня тряслись. — Слава богу! — Но Сорая-джан пока у себя в комнате. Она хочет сперва поговорить с тобой. — Я готов. Баба кому-то что-то сказал. Послышался легкий щелчок. — Амир? — Голос Сораи. — Салям. — Отец согласен. — Знаю. — Я улыбался и потирал руки. — Я так счастлив. У меня просто нет слов. — Я тоже счастлива, Амир. Не верится, что все это… на самом деле. — Мне тоже. — Только знаешь… Мне надо тебе рассказать что-то очень важное. Прямо сейчас. — Это все не имеет никакого значения. — Ты должен знать. Не годится, чтобы мы начинали с тайн. Будет лучше, если ты узнаешь обо всем от меня. — Если тебе так легче, говори. Но это ничего не изменит. Сорая помолчала. — Когда мы жили в Вирджинии, я сбежала из дома с одним афганцем. Мне было восемнадцать… глупый бунт… а он сидел на наркотиках… Почти месяц мы прожили вместе. Мы были на языках у всех афганцев в Вирджинии. Падар в конце концов разыскал меня… Явился к нам и забрал меня домой. Я устроила истерику. Визжала. Рыдала. Кричала, что ненавижу его… Но когда я вернулась в семью… — Сорая всхлипнула, отложила трубку и высморкалась. — Извини. — В ее голосе появилась хрипотца. — Оказалось, у мамы был удар, парализовало правую сторону лица… Меня так мучила совесть. Она-то чем была виновата? Вскоре после этого наша семья переехала в Калифорнию. Сорая смолкла. — И какие у тебя теперь отношения с отцом? — спросил я. — Мы с ним не во всем сходимся, впрочем, у нас всегда были некоторые разногласия… Но я благодарна ему за то, что он не дал мне погибнуть, спас меня. — Сорая снова примолкла. — Ты расстроился? — Немножко. Лгать я ей не мог. Конечно, моя мужская гордость, ифтихар, была уязвлена: в ее жизни уже был мужчина, а я еще не ложился с женщиной. Но ведь прежде, чем попросить Бабу идти свататься, я столько раз обдумывал все это… И ответ мой был неизменен: я не вправе никого осуждать за грехи прошлого. — Ты не передумал жениться на мне? — Нет, Сорая. У меня и в мыслях не было. Я хочу взять тебя в жены. В ответ Сорая разрыдалась. А ведь я завидовал ей. Она поведала мне свою тайну. Ей больше нечего было скрывать. Я уже открыл было рот, чтобы рассказать ей, как я предал Хасана, как по моей вине он, оклеветанный, вынужден был оставить дом, где его отец прожил сорок лет, где слуг и хозяев связывала близкая дружба… Но мне недостало смелости. Во многих отношениях Сорая Тахери была лучше меня. И уж точно храбрее.