И он захлопнул калитку и задвинул засов. Я забарабанил в дверь: — Ага! Ага, прошу тебя, открой. Мы не сделаем ему ничего плохого. — Я же сказал вам, его здесь нет, — последовал ответ. — Сделайте милость, уходите. — Дружок, мы не талибы, — негромко, но отчетливо произнес Фарид. — Мы хотим забрать мальчика в безопасное место. — Я приехал из Пешавара, — убеждал я. — Мой друг знаком с американцами, у которых приют для детей-сирот. Человечек стоял за калиткой и слушал, это точно. Колебался, что ли? — Я дружил с отцом Сохраба, — распинался я. — Его звали Хасан. Имя матери мальчика — Фарзана. Свою бабушку он называл Саса. Он умеет читать и писать. И он хорошо стреляет из рогатки. Ага, есть надежда вытащить мальчика из этого кошмара. Прошу вас, откройте. Тишина. — Я — его дядя. Заскрежетал засов, калитка приоткрылась. Черные глаза смотрели то на меня, то на Фарида. — Вы ошиблись только в одном. — В чем же это? — По части рогатки он настоящий мастер. С ней он неразлучен. Рогатка всегда у него за поясом. — Заман, директор детского дома, — представился человечек. — Прошу в мой кабинет. Мы прошли сквозь толпу босоногих детишек, сгрудившихся в темном замызганном коридоре, миновали ряд комнат с земляным полом, едва прикрытым вытертыми коврами. Окна были заслонены кусками пластика вместо занавесок, плотными рядами стояли голые железные кровати, часто даже без тюфяков. — Сколько сирот здесь живет? — спросил Фарид. — Около двухсот пятидесяти. Куда больше, чем мы можем принять. Но они не все сироты. Многие остались без отца, а матерям нечем их кормить, ведь талибы запрещают им работать. И они приводят детей сюда. Со всей округи. — Он печально развел руками. — Здесь лучше, чем на улице, но ненамного. Это ведь нежилое здание — здесь когда-то был склад ковров. Водогрея нет, и колодец высох. — Директор понизил голос: — Сколько раз я просил у талибов денег, чтобы выкопать новый колодец! А они и не почесались. Только теребят свои четки и бормочут, что у них нет средств. Нету — и все. Заман указал на длинные ряды кроватей: — Нам не хватает коек и не хватает тюфяков. Хуже того, у нас и одеял мало. — Директор показал пальцем на девочку, которая вместе с двумя другими прыгала через скакалку. — Видите ее? Прошлой зимой мы укрывали несколько детей одним одеялом. Ее брат простудился и умер. Мы шли по бесконечному коридору. — По моим подсчетам, риса нам и на месяц не хватит. Когда запасы иссякнут, дети будут питаться одним чаем и хлебом. На завтрак и ужин. Об обеде, как я понял, и речь не заходила. Директор внезапно остановился и повернулся к нам лицом: — Здесь очень мало места, почти нет еды, нет белья, одежды, нет чистой воды. Зато детишек, лишенных детства, в изобилии. И им еще повезло, вот ведь в чем весь ужас. Детский дом переполнен. Каждый день мне приходится отказывать матерям. — Он сделал шажок в мою сторону. — Так, говорите, для Сохраба есть надежда? Дай-то Бог! Только… не слишком ли поздно? — То есть как? Глаза у Замана забегали. — Ступайте за мной. Четыре голые потрескавшиеся стены, циновка на полу, стол и два складных стула — вот вам и весь директорский кабинет. Стоило нам с Заманом сесть, как из дыры в стене выскочила серая крыса и потрусила к открытой двери. Я даже ноги поджал. — Что значит «слишком поздно»? — Не хотите ли чаю? Я сейчас заварю. — Нет, спасибо. Лучше поговорим. Не до угощений. Заман скрестил руки на груди. — Должен сказать вам нечто крайне неприятное. Не говоря уже о связанных с этим опасностях. — И кто окажется в опасности? — Вы. Я. И разумеется, Сохраб. Если еще не поздно. — Да в чем дело, наконец? — Сперва я задам вам вопрос. Вам очень нужно разыскать племянника? С уличными мальчишками Хасан всегда дрался за меня, один против двух, а то и трех. А я топтался рядом в нерешительности: и хотелось, и кололось… В темном коридоре за открытой дверью дети, собравшись в круг, пустились в пляс. Девочка с ампутированной ниже колена ногой, сидя на тюфяке, смотрела на них и улыбалась, а дети шлепали по ее ладошкам… Фарид тоже смотрел на танцующих, его изуродованная рука дрожала. Мне вспомнились мальчики Вахида, и я понял, что не уеду из Афганистана без Сохраба. — Где он? Заман достал карандаш и принялся вертеть в пальцах, мрачно глядя на меня. — Только не вмешивайте меня в это дело. — Даю слово. Директор швырнул карандаш на стол. — Даже если вы сохраните все в тайне, мне несдобровать. Впрочем, так тому и следует быть. Все равно я проклят за грехи. Но если что-то можно сделать для Сохраба… Я вам скажу, я вам верю. Вы, похоже, готовы на все. В воздухе повисло молчание. — Примерно раз в месяц сюда наведывается один высокопоставленный талиб, — выдавил наконец Заман, — и приносит наличные деньги. Немного, но все лучше, чем ничего. Взамен он обычно берет девочку. Правда, не всегда. Иногда мальчика. — И ты позволяешь? — Фарид придвинулся вплотную к директорскому столу. Заман отшатнулся к стене. — А у меня есть выбор? — Ты же директор. Это твоя работа — следить, чтобы с детьми не приключилось ничего плохого. — Положить этому конец выше моих сил. — Ты торгуешь детьми! — взревел Фарид. — Фарид, успокойся! — закричал я. Поздно. Быстрое движение — и стул летит в сторону. Директор пригвожден к полу. Колени Фарида упираются ему в грудь, руки сошлись на горле. Бумаги со стола разлетаются по всей комнате. Заман хрипит. Вцепляюсь Фариду в плечи и пытаюсь оттащить. Не получается. Лицо у Фарида налито кровью, из груди рвется звериный рык: — Я убью его! Только не мешай! — Оставь его! — Задушу! А ведь и впрямь задушит. У меня на глазах. Надо что-то делать. — Дети же смотрят, Фарид. Опомнись, наконец! Шею он ему, что ли, свернул? Нет, обошлось. Фарид оборачивается и видит детей. Взявшись за руки, они в молчании смотрят на него, у некоторых слезы на глазах. Фарид разжимает тиски и поднимается с пола. Глядя на поверженного Замана, он смачно плюет ему в лицо. Затем подходит к двери и закрывает ее. Заман с трудом встает, рукавом вытирает плевок. Губы у него окровавлены. Задыхаясь и кашляя, он натягивает тюбетейку, надевает очки. Стекла не вылетели, только трещинок прибавилось. Директор снимает очки и закрывает лицо руками. Долго-долго никто не произносит ни слова. — Он забрал Сохраба месяц назад, — хрипит Заман.