Хотя в глубине души я уже знал ответ. Налив в стакан воды из графина, я запил две обезболивающие таблетки, полученные от Арманда (вода была теплая и горьковатая), подошел к окну, задернул шторы и лег. Грудь моя разрывалась от боли. Когда стало чуть полегче и уже можно было дышать, я натянул на себя одеяло и принялся ждать, когда пилюли подействуют. Когда я проснулся, уже темнело. В щели между занавесками алел закат. Простыни были мокрые от пота, в голове гудело. Опять мне что-то снилось, только что? Постель Сохраба была пуста. Сердце у меня екнуло. Я позвал его. Голос мой был слаб и дик. Нереальность происходящего ужаснула меня. За тысячи миль от дома, в темном гостиничном номере, наполненном болью, с уст моих срывается имя мальчика, с которым я и знаком-то всего несколько дней. Я опять позвал Сохраба. Тишина. С трудом стащил себя с кровати, заглянул в ванную, распахнул дверь номера, окинул взглядом крошечный коридор. Мальчика нигде не было. Заперев дверь, вцепился в перила лестницы и поковылял вниз, к стойке портье. Холл был оклеен розовыми обоями с фламинго, из кадки торчала пыльная искусственная пальма. Портье читал газету. Я описал ему Сохраба. Портье отложил газету и снял очки. Прямоугольной формы усики были тронуты сединой, легкий изысканный аромат каких-то тропических фруктов щекотал ноздри. — Мальчишки такие непоседы, — вздохнул он. — У меня своих трое. Носятся весь день напролет, а мамаша волнуется. Ну, что ты так на меня уставился? — Этот мальчик вряд ли где-то носится, — промычал я. — Да и сами мы нездешние. Как бы он не потерялся. Портье покачал головой: — Присматривать надо за детишками, господин хороший. — Я знаю. Только стоило мне уснуть, как его уже нет. — Мальчишки — они такие. — Ну да. — Пульс у меня участился. Вот ведь чурбан бесчувственный! Господин за стойкой принялся обмахиваться газетой. — Велосипеды им подавай. — Что? — Я про своих. Требуют купить им велосипеды. «Мы больше никогда ничего у тебя не попросим, папочка». Как же. — Он хрюкнул. — Мамаша меня убьет на месте. А Сохраб без сознания сейчас валяется где-нибудь в канаве. Или, связанный, в кузове грузовика. Кровь его падет на мои руки. Нет, не только. Вина ляжет и на этого типа тоже. — Прошу вас… — скосив глаза, я прочитал его имя на приколотом к голубой рубашке тэге, — господин Фаяз, скажите, вы его не видели? — Мальчика-то? Я рассвирепел: — Ну да, мальчика! Который приехал со мной. Ради бога, скажите мне наконец, попадался он вам на глаза или нет? Портье перестал обмахиваться и сузил глаза: — Друг мой, вы бы потише. Я не виноват, что он у вас потерялся. Лицо мое, наверное, приобрело малиновый оттенок. — Да, конечно. Извините. Это моя вина. Так вы его видели? Портье опять надел очки и развернул газету. — Нет, к сожалению, не видел. Я еще минутку постоял у стойки, стараясь взять себя в руки, затем направился к выходу. — Вы хоть представляете себе, где его искать? — Нет. — Меня колотила нервная дрожь. — Он чем-нибудь интересуется? Мои, например, без ума от американских боевиков, особенно с Арнольдом Шварценеггером. — Мечеть! — воскликнул я. — Огромная мечеть! Когда мы проезжали мимо, Сохраб как-то ожил. Смотрел на нее во все глаза. — Шах Фейсал? — Да. Можете меня туда отвезти? — А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире? — Нет, но… — Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек. — Отвезете меня туда? — Да тут и километра не будет. Но он уже выходил из-за стойки. — Я заплачу за услугу. Портье вздохнул и покачал головой. — Подождите здесь. И он скрылся за дверью. Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари. — Денег я с вас не возьму, — гордо заявил Фаяз. — Отвезу так. Я ведь сам отец. Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка! Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто. Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти. — Мне пора возвращаться. — Ничего страшного, мы немного пройдемся, — успокоил я его. — Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца. Он наклонился ко мне поближе: — Можно мне вам сказать кое-что? — Конечно. Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели. — Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные. Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся. — Что такого я сказал? — недоуменно спросил Фаяз. А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал. — Ненормальные, — пробормотал портье. Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте. — Как ты меня напугал! — Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.