Асеф смотрел теперь не на камень, а прямо в глаза Хасану. Очень внимательно смотрел. И что-то убедило его в серьезности намерений противника. Асеф опустил кулак. — Знай, хазара, я человек терпеливый. И знай, у сегодняшней истории обязательно будет продолжение. Уж ты мне поверь. — И, повернувшись ко мне: — И ты, Амир, помни, на этом не кончится. Однажды мы встретимся с тобой один на один. — Асеф отступил на шаг. — Твой хазареец совершил сегодня очень большую ошибку, Амир. И вся компания отправилась восвояси. Хасан трясущимися руками заталкивал рогатку за пояс. Губы у него плясали, складываясь в некое подобие улыбки. Резинку от штанов он завязал с пятой попытки. Домой мы возвращались в тревожном молчании, за каждым углом ожидая засады. Никто нас не подстерегал в укромном месте, но на душе все равно было неспокойно. И еще как. На протяжении следующих нескольких лет самые разные люди в Кабуле то и дело произносили умные слова вроде «реформа» или «экономическое развитие». Конституционную монархию сменила республика во главе с президентом. На какое-то время на людей снизошел дух обновления. Заговорили о правах женщин и современных технологиях. Но в общем и целом, хоть в Арке — королевском дворце в Кабуле — и проживал теперь президент, а не монарх, жизнь текла, как и прежде. Рабочая неделя с субботы до четверга, пикники по пятницам — в парках, на берегу озера Карга, в садах Пагмана. Разноцветные автобусы и грузовики, набитые людьми, катят по узким улицам Кабула, на бамперах сзади стоят проводники и кричат, где поворачивать. Когда проходит священный месяц Рамадан и наступает черед трехдневного праздника Эид, кабульцы в парадных нарядах отправляются проведать родственников. Люди обнимаются и целуются и поздравляют друг друга словами «Эид мубарак» — счастливого Эида, а дети радуются подаркам и играют с крашеными крутыми яйцами… В знаменательный день (начало зимы 1974 года), когда мы с Хасаном строили во дворе снежную крепость, к нам вышел Али и произнес: — Хасан, ага-сагиб зовет, хочет поговорить с тобой. Мы с Хасаном обменялись улыбками. С самого утра мы ждали этой минуты — ведь сегодня у Хасана день рождения. — Отец, а ты знаешь, какой будет подарок? Скажи нам. — У Хасана заблестели глаза. Али в ответ пожал плечами: — Ага-сагиб не обсуждает со мной своих решений. — Ну же, Али, скажи нам, — вмешался я. — Это альбом для рисования? А может быть, новый пистолет? Как и Хасан, Али не умел лгать. Каждый год он притворялся, будто ведать не ведает, что подарит Баба на день рождения мне или Хасану, но глаза неизменно выдавали старого слугу, и Али в конце концов сдавался и открывал нам секрет. Но на этот раз он, похоже, говорил правду. Баба обязательно отмечал каждый день рождения Хасана. Поначалу он спрашивал, что тот хочет получить в подарок, но Хасан был слишком скромен в своих желаниях, и Баба перестал задавать вопросы на эту тему. На один день рождения он подарил ему японский игрушечный грузовик, в другой раз — электрическую железную дорогу. В прошлом году Хасану, к полному его восторгу, вручили ковбойскую кожаную шляпу — в точности как у Клинта Иствуда в фильме «Хороший, плохой, злой» (именно этот вестерн побил в наших глазах «Великолепную семерку»). Целую зиму мы по очереди носили шляпу, прятались в сугробах и напевали знаменитую мелодию, когда надо было показать противнику, что он застрелен. Войдя в дом, мы сняли перчатки и облепленные снегом ботинки и направились в зал. Баба сидел у дровяной чугунной печи вместе с каким-то индусом в коричневом костюме и красном галстуке. — Хасан, — Баба скупо улыбнулся, — вот твой подарок на день рождения. Мы с Хасаном недоуменно переглянулись. Где подарок-то? Ни коробок, перевязанных ленточкой, ни игрушек. Али — вот он, стоит за нами. Да еще этот тощий индус, похожий на учителя математики. Господин в коричневом костюме усмехнулся и пожал Хасану руку: — Я — доктор Кумар. Рад познакомиться. — Доктор говорил на фарси с раскатистым индийским акцентом. — Салям алейкум, — неуверенно ответил Хасан и вежливо поклонился. Али подошел к сыну сзади и положил ему руку на плечо. Баба поймал настороженный и озадаченный взгляд Хасана. — Я вызвал доктора Кумара из Нью-Дели. Он — пластический хирург. — Знаешь, что это такое? — спросил индус. Хасан покачал головой и оглянулся на меня, но я только пожал плечами. Просто хирург, не «пластический», может вылечить аппендицит, это я знал. Мой одноклассник год назад умер от аппендицита, и учитель сказал, что они вовремя не обратились к хирургу. Мы оба поглядели на Али, но уж по его-то лицу, неподвижному и суровому, точно ничего нельзя было сказать. Только по глазам. — Я исправляю людям недостатки телосложения, — произнес доктор. — Случается, делаю операции на лице. — О, — выдавил Хасан, переводя взгляд с доктора Кумара на Бабу и с Бабы на Али и хватаясь за верхнюю губу. — О. — Я понимаю, это необычный подарок, — сказал Баба. — Наверное, ты хотел получить что-то другое. Зато это подарок на всю жизнь. — О. — Хасан облизал губы и откашлялся. — Ага-сагиб, а это будет не… не… — Это совсем не больно, — успокоил доктор Кумар. — Я дам тебе лекарство, и ты ничего не почувствуешь. — О. — Хасан с облегчением улыбнулся. Но легкий страх остался. — Ага-сагиб, я не боюсь, я просто… Ну, меня-то не обманешь. Я четко знал: если доктора говорят, что будет не больно, жди беды. Взять хоть обрезание, которое мне сделали год назад. Врач тогда тоже уверял, будто я ничего не почувствую. Но ночью действие лекарства закончилось, и пах мне стало жечь, словно раскаленным углем. Почему Баба тянул с обрезанием, пока мне не исполнилось десять, не могу понять. Никогда ему не прощу. Интересно, будь у меня шрам на лице, может, Баба относился бы ко мне лучше? Несправедливость какая, Хасан ничего не сделал, чтобы снискать расположение Бабы, и тут ему такая честь. А все дурацкая заячья губа… Операция прошла удачно. Конечно, мы были неприятно поражены, когда сняли повязки, но доктор Кумар нам все объяснил. Ему пришлось постараться, ведь на месте верхней губы, какая бы она ни была, у Хасана после операции оказался настоящий пузырь. Я бы на его месте закричал от ужаса, когда медсестра подала зеркало. А Хасан смотрел и смотрел на свое отражение, думал о чем-то своем и не говорил ни слова. Немало времени прошло, прежде чем он что-то пробормотал. Я не понял и переспросил. — Ташакор, — прошептал Хасан. — Спасибо. И скривил губы. Я-то знал, что он улыбается. Как улыбался, появляясь на свет из материнской утробы. Пузырь скоро опал, рана постепенно зажила, на губе осталась только тонкая зубчатая линия. К следующей зиме шрам уже был еле заметен. Какая жестокая ирония! Именно в ту зиму улыбка исчезла у Хасана с губ. 6 Зима. В утро первого снега я всегда просыпался первым и прямо в пижаме выходил во двор, от холода обхватив себя руками за плечи. Двор, машина отца, деревья, крыши, холмы — все вокруг было укрыто толстым пушистым одеялом. Чистое голубое небо сияло над головой, белизна резала глаза. Я набирал целую пригоршню чистейшего снега и пихал в рот. Тишину нарушало только карканье ворон. Босиком я спускался по ступенькам и звал Хасана. Дети в Кабуле обожали зиму, по крайней мере, те дети, у кого дома имелась приличная чугунная печка. Причина была проста: на период холодов школа закрывалась. Про деление в столбик и название столицы Болгарии можно было на время забыть. Целых три месяца мы с Хасаном играли в карты у печки, смотрели по вторникам в «Кино-парке» на бесплатных утренних сеансах советские фильмы, лепили снеговиков и ели сладкую курму из репы с рисом на обед. И еще мы запускали воздушных змеев. А когда змеи падали с небес, бежали за ними и ловили. Кто прибегал первым, тому и доставался змей. Для некоторых несчастных занятия зимой не заканчивались. Были еще так называемые «факультативные зимние курсы для желающих углубить знания». Среди известных мне мальчишек желающих факультативно углубить знания не находилось. На курсы отпрысков записывали родители. К счастью для меня, Баба был не из их числа. Не то что доктор, живший напротив нас. Его эпилептик-сын Ахмад — излюбленная жертва Асефа — ходил в шерстяной безрукавке и носил очки в черной оправе. Каждое утро я злорадно наблюдал из окна спальни, как их слуга-хазареец разгребает снег, чтобы машина могла свободно выехать, и как немного погодя Ахмад с отцом садятся в черный «опель» и едут в школу. Когда автомобиль сворачивал за угол, я нырял обратно в постель, натягивал одеяло до самого подбородка и смотрел в окно на заснеженные холмы, пока у меня не слипались глаза и я снова не засыпал. Я любил кабульские зимы, любил легкое шуршание ночного снегопада, тепло печки, завывание ветра за окном. Главное же, когда деревья покрывались инеем и дороги превращались в каток, наши отношения с Бабой, напротив, теплели. Нас сближал интерес к воздушным змеям. Вот ведь как: только бамбуковый каркас, обтянутый тонкой бумагой, как-то соединял жизни двух людей, живших в одном доме. Каждую зиму по районам Кабула проходили состязания воздушных змеев. Для любого мальчишки воздушные бои были кульминацией зимних каникул. Я, например, никогда не мог заснуть в ночь перед соревнованиями, ворочался с боку на бок, изображал руками целый «театр теней» на стене, даже заворачивался в одеяло и выходил на балкон. Солдат перед генеральным сражением, наверное, испытывает примерно то же самое. Я не шучу. Между войной и битвой воздушных змеев в Кабуле есть немало общего. Так, ко всякой схватке надо готовиться. Одно время мы с Хасаном сами делали змеев, с осени складывали свои карманные деньги в фарфоровую копилку-лошадку, которую Баба привез как-то из Герата.[15] С первыми вьюгами мы вскрывали копилку (у фарфорового коня на животе был специальный замочек) и отправлялись на базар за бамбуком, клеем, шпагатом и бумагой. Долгие часы мы возились с обтяжкой каркаса, ведь змей должен быть вертким и быстро набирать высоту. Шпагат — или леса, или тар, — вообще особая статья. Если сравнить змея с ружьем, то тар — это заряд в стволе, ведь с его помощью «срезаешь» змея противника. Пятьсот футов шпагата следует покрыть «жидким стеклом», силикатным клеем, а когда высохнет — намотать на деревянную шпулю. Пока снег не растаял и не пошли весенние дожди, у каждого кабульского мальчишки на ладонях и пальцах образуются предательские порезы от лесы, которые не заживают неделями, этакие знаки отличия, свидетельства пройденных сражений. Помню, как мы с одноклассниками в первый день занятий сравнивали, у кого пальцы изрезаны сильнее, пока не раздавался свисток старосты и все строем не отправлялись в класс. Так заканчивалась зима и начинался новый учебный год. Очень скоро оказалось, что бойцы из нас с Хасаном куда лучше, чем «змееделы». Наши конструкции не отличались надежностью. И Баба отвел нас к Сайфо, полуслепому сапожнику, чьи воздушные змеи славились на весь город. Его крошечная мастерская помещалась на оживленной улице Джаде Майванд к югу от илистых берегов реки Кабул. Сначала покупатели пробирались в лавчонку, настоящий застенок, затем надо было поднять крышку и спуститься по деревянным ступенькам в сырой подвал, где Сайфо хранил вожделенный товар. Баба всегда покупал мне и Хасану по три одинаковых змея и по три шпагата. Захоти я змея поярче и побольше, отец бы мне не отказал, но точно такого же он приобрел бы и моему слуге. А это приходилось мне не по сердцу, должен же был Баба хоть как-то меня выделять! Зимние турниры воздушных змеев — старая афганская традиция. Они начинаются в объявленный день рано утром и продолжаются, пока в небе не останется единственный змей — он и выигрывает состязание. Помню, как-то бой не закончился и после захода солнца. Болельщики толпятся на тротуарах, забираются на крыши и криками подбадривают своих детей. Взад-вперед по улицам, задрав головы, носятся участники битвы, их змеи то высоко взмывают вверх, то резко снижаются. Главное — занять правильную позицию, вовремя дернуть за свой шпагат и перерезать лесу противника. У каждого из сражающихся имеется свой оруженосец, в руках у которого шпуля со шпагатом. Мой оруженосец — Хасан. Однажды живущий по соседству мальчишка-индус, чья семья недавно перебралась в Кабул, гордо поведал нам, что у него на родине бои воздушных змеев проходят по строгим правилам: каждый участник с выделенной ему площадки, за пределы которой ему выходить нельзя, запускает своего змея под определенным углом к ветру. А лесы из металлической проволоки и вовсе запрещены! Мы с Хасаном только расхохотались в ответ. Маленький индус еще не осознал того, что британцы поняли уже давненько, а Советы познали в конце восьмидесятых: афганский народ любит свободу! Афганцы превозносят обычаи и не выносят правил. Бои змеев — прекрасный пример: запускай змея и бейся как сможешь. Правил — никаких. Удачи тебе, боец. Но ведь срезать змея — это полдела. Надо еще и первым успеть к месту его приземления. Кто знает, куда его занесет ветер — на поле, на крышу, на дерево, во двор к кому-нибудь. Толпы мальчишек очертя голову бегут за падающими змеями; туристы, удирающие в Испании от разъяренных быков, чем-то напомнили мне сцену из моего детства. Однажды соседский пацан полез за змеем на сосну, ветка под его тяжестью сломалась, он свалился вниз с десятиметровой высоты, сломал себе позвоночник, и у него отнялись ноги. Но змея из рук он не выпустил. Если ты первый коснулся змея, он — твой. И это — не правило. Это — обычай. Последний змей, сбитый в зимнем состязании, — самая желанная награда, самый почетный трофей для любого мальчишки. Когда в небе остаются только два змея, все собираются с силами, разминают мускулы, стараются занять местечко получше, чтобы моментально рвануть на поиски. Головы задраны. Глаза прищурены. Все внимание — в небо. И когда последний змей срезан — начинается столпотворение. За змеями гонялись ватагами. Но с Хасаном не мог сравниться никто. Просто чудо, как он умудрялся точно угадать точку приземления и прибежать туда раньше змея. Такой у него был дар. Помню хмурый зимний день. Мы с Хасаном бежим за змеем. Я еле поспеваю за своим товарищем по играм. Лабиринт узких улочек Хасану не помеха, он четко знает, где надо свернуть, ловко перепрыгивает через сточные канавы. Я уже совсем обессилел — хоть и старше его на год. — Хасан! Погоди! — задыхаюсь я. Он на бегу оборачивается, кричит: «Вот сюда!» — и исчезает за углом. Гляжу на небо. Ветер несет змея совсем в другую сторону. — Мы упустим его! Он летит не туда! — ору я изо всех сил. — Поверь мне! — доносится до меня издалека. С грехом пополам добираюсь до перекрестка. Хасан далеко впереди и мчится во весь дух, опустив голову. На небо и не взглянет! Спотыкаюсь о камень и падаю — Хасан не только бегает быстрее меня, он еще и более ловкий, поганец. Поднимаюсь — его силуэт мелькает в переулке и пропадает. Превозмогая боль в колене, ковыляю в том же направлении. По грязной, изрезанной глубокими колеями грунтовке выхожу к саду у средней школы «Истикляль». Под вишней спокойно сидит Хасан и ест сушеные тутовые ягоды. — Что это ты расселся? — произношу я сдавленно. Меня подташнивает. Хасан улыбается: — Присаживайся рядом со мной, Амир-ага. Плюхаюсь на землю рядом с ним.