Джорджио притворился, что читает и не слышит его. А когда за Лукой закрылась дверь, он чуть приподнялся и посмотрел в окно. Через двор бежал мальчишка, который вдруг без всякой видимой причины подпрыгнул вверх – вероятно, просто от избытка чувств. Этот прыжок наполнил сердце Джорджио тоской, которую он всегда старался отогнать прочь. Как бы ему хотелось хоть раз в жизни прыгнуть, хоть на миг ощутить себя свободным! К сожалению, он мог это сделать только в воображении. Джорджио был на десять лет старше Луки, и его немало удивляло невежество последнего. Он застал врасплох своего друга, спросив как-то, какие книги тот любит читать. Лука не понял, о чем речь, и продолжал возить тряпкой по полу. Его не интересовали книги, и он никогда ничего не читал… Да и зачем? – Затем, что книги прекрасны, идиот! – отозвался Джорджио. – А что ты думаешь о поэзии? – Скукотища… Ты уверен, что не хочешь съесть этого цыпленка? Тебе подают белое мясо, а нам всегда достаются только ноги и крылья. Монахи покупают их по дешевке у местных крестьян. Я считаю, что реальные вещи лучше самых красивых слов. – Какие, например? – Цветы. Я сам их выращиваю. И овощи. Та зелень, от которой ты воротишь нос, с моего огорода. И если хочешь совет, то я считаю так: вместо того чтобы перелистывать книги, лучше ешь как следует и набирайся сил. Тебе надо на свежий воздух. Вон, желтый весь, как лимон… – Заткнись, неграмотный козел! – Сам заткнись! – По крайней мере, у меня в голове мозги есть. А у тебя там одно дерьмо! – Зато я свое дерьмо отношу в сортир, а ты кладешь его под себя! Брат Луи, который в этот момент оказался в дверях, был так потрясен, что расплескал воду, предназначенную для мытья Джорджио. Он не верил своим ушам. Джорджио заметил его первым, так как Лука продолжал в это время мыть пол, и постарался предупредить, но тот яростно бормотал себе под нос, хотя и довольно громко: – Урод! Я теперь только так и буду называть тебя. – Лука… Лука… – увещевал его Джорджио. – Заткнись, недоносок, а то сейчас запущу в тебя этой тряпкой! – Доброе утро, брат Луи, – громко поздоровался с монахом Джорджио. – А мы как раз обсуждали латинские переводы с точки зрения современного языка. Вы знаете, что слово «fuck» было впервые употреблено в тысяча шестисотом году… «испражняться», «дерьмо» – очень интересно, не правда ли? Американцы называют туалет «Джоном», а в Англии употребляют слово, восходящее к французскому toilette… Сиденье для унитаза ввел в обращение Людовик Четырнадцатый, «король-солнце». Он был очень маленького роста и подкладывал под себя на трон полукруглый обод, скрывая его под мантией. Таким образом он казался выше и представительнее. В настоящее время слово «джон» распространено в среде проституток… – Джорджио, прошу тебя, замолчи. Храни тебя господь! Эти слова оскорбительны… А тебе, Лука, стыдно употреблять грязные выражения, которым тебя обучили в трущобах. И я не премину рассказать об этом отцу Анджело. Он не оставит без наказания это безобразие. Лука, немедленно отправляйся в класс. – Простите, брат Луи, – вмешался Джорджио. – Лука не может нести наказание за те свои слова, которые вы подслушали. Я не слышал, как вы стучали в дверь. Коль скоро я прикован к постели, мне обещали, что посетители будут стучаться, прежде чем открыть дверь моей комнаты, проявляя таким образом уважение к моему увечному состоянию. Мой отец заверял меня, что… Лука, раскрыв рот, смотрел, как тушуется и краснеет от смущения монах, уже готовый просить прощения за беспокойство. Джорджио сопровождал свою речь уверенными жестами уродливой руки и выглядел в эту минуту как истинный «король-солнце». Брат Луи выразил надежду, что отец Джорджио не будет поставлен в известность об этом досадном недоразумении и не решит, что с его сыном здесь обращаются недостаточно почтительно. Тем более что это вовсе не соответствует действительности. Сконфуженный и перепуганный брат Луи удалился, позабыв перестелить Джорджио постель и вымыть его. От одной мысли, что по его вине монастырь может лишиться такого важного гостя, а заодно и дотаций его отца, бедного монаха бросило в холодный пот. Лука зажал рот рукой, чтобы не расхохотаться в голос. Джорджио приободрила эта маленькая победа, но она отняла у него все силы, хотя он старался не показывать этого. – Ты был просто великолепен! Я никогда ничего подобного не слышал. Ты раздавил его в лепешку. Черт побери, ты настоящий артист… Лука метался взад и вперед по комнате, подражая высокому, хрипловатому голосу Джорджио и то и дело разражаясь оглушительным хохотом. Он смеялся до слез. – А твой отец и впрямь большая шишка? Правда? Когда ты сказал про него, брат Луи чуть не обделался. – А я вот обделался, так что позови его. И все же он в худшем положении, чем я, потому что, если он меня не вымоет, я расскажу об этом отцу и монастырь лишится его ежемесячных взносов на мое содержание. Вот одна из причин, по которой они хотят, чтобы я прожил подольше. Умру – и кончатся дотации. – Ты занятный. Ни один нормальный человек не станет платить деньги, чтобы держать здесь кого-нибудь! Ну и горазд же ты врать! У тебя это получается даже лучше, чем у меня… – Самая блистательная ложь, кретин, – это та, в которой есть доля правды. Приведи этого монаха обратно. Мне очень неприятно, и пахнет отвратительно. Лука подтащил поближе бадью с водой и сказал, что уж лучше сделает это сам, чем позовет сюда старого болвана. Он решительно отбросил в сторону простыню и впервые увидел хрупкое, уродливое тельце Джорджио. Из-за искривленного позвоночника одно плечо у Джорджио было выше другого, а ссохшиеся ножки были не больше, чем у трехлетнего ребенка. Джорджио попытался ухватиться за простыню, но его голова сползла с подставки, а рука беспомощно опустилась. Он чуть не расплакался от унижения. – Господи, зачем ты это сделал? Лука осторожно вернул его голову на подставку и неожиданно поцеловал в лоб. Это был трогательный детский поцелуй. Джорджио задрожал всем телом и сказал, что все в порядке. Когда дрожь прошла, он отвернулся в сторону, не находя в себе сил посмотреть Луке в глаза. – Прости, от меня воняет. Лука строго следовал инструкциям Джорджио по поводу того, как менять простыню, однако у него это плохо получалось. В конце концов он перенес уродца на кресло, не забыв при этом осторожно устроить голову, и быстро перестелил постель. Лука хлопотал, как старая опытная няня. Джорджио с удивлением наблюдал за тем, как мальчик собрал грязные простыни и перевернул матрас, ловко и без усилия. Потом он приготовил еще одну простыню и, подхватив бадью с водой, решительно направился к Джорджио, который смущенно опустил глаза, стыдясь своей беспомощности. Ночная рубашка Джорджио тоже была испачкана и источала такое зловоние, что Луке стоило большого труда не отступить от принятого решения. Он предложил вымыться на кресле, чтобы не испачкать чистые простыни на кровати. Лука действовал так аккуратно и заботливо, снимая с Джорджио рубашку и моя его, что тот только диву давался. Раньше его тела касались лишь доктора и няни, и Джорджио стеснялся Луку. Внезапно в глазах Луки блеснула ярость. Он увидел, что на теле Джорджио появились пролежни, а это означало, что за ним ухаживают недостаточно хорошо. Он достал из коробки с лекарствами тальк и мазь. – Сейчас я тебя намажу. Не бойся, я постараюсь, чтобы не было больно. Ты можешь наклониться в мою сторону? Не волнуйся, я тебя держу… Так, еще немного… Джорджио вдыхал запах карболки, которая выдавалась в приюте воспитанникам вместо мыла, и видел полоску грязи на шее Луки. Он никогда прежде не испытывал такого сильного чувства, которое неожиданно наполнило его сердце, охватило все его существо. Голова Джорджио покоилась на плече Луки. И вдруг он прикоснулся губами к его шее. Джорджио никого вовек не целовал; впрочем, Лука был первым человеком, который поцеловал его. – Я люблю тебя, Лука, – тихо прошептал Джорджио. Лука надел на него чистую рубашку и застегнул пуговицы на груди. – Я в жизни ни для кого такого не делал. Так что, наверное, я тебя тоже люблю, прекрасный уродец. Он перенес Джорджио на кровать и поправил подушки. Затем взял с ночного столика расческу и тщательно причесал своего друга. – Мне пора идти на занятия. Ты поспи, а на перемене я зайду тебя навестить. – С этими словами он поцеловал Джорджио в лоб, весело подмигнул ему и вышел из комнаты. – Воистину неисповедимы пути Господни, – задумчиво вымолвил отец Анджело, глядя из окна своего кабинета на монастырский двор. – Вы считаете, что мы можем это допустить? – спросил брат Томас, почесав в затылке. – Доктор говорит, что его состояние заметно улучшилось. Если так будет продолжаться, то я не вижу оснований для запрета. По-моему, наш гость доволен. Вчера я написал синьору Каролле, что его сын пошел на поправку. Это его наверняка порадует. На огороде возле лачуги с садовым инвентарем отец Анджело заметил Луку, который что-то увлеченно сколачивал. Он претворял в жизнь так называемый проект Джорджио, посвящая ему каждую свободную минуту. Более того, ему удалось подключить к делу некоторых товарищей. Они разыскали старое кресло и установили его на деревянную платформу с одним маленьким колесом впереди и двумя большими сзади. Затем приделали к нему руль и удобные поручни. Больше всего это сооружение напоминало детскую коляску. В настоящий момент Лука занимался тем, что приспосабливал кожаные ремни к рулевому колесу. Два монаха наблюдали в окно за тем, как весело и слаженно работают мальчики. Лука сделал друзьям знак, чтобы они не очень шумели под окнами, – их смех и крики могли разбудить Джорджио. Брат Томас снова задумчиво почесал в затылке, явно не одобряя эту затею. – Он не позволяет никому, кроме Луки, мыть себя. А Лука утверждает, что ему это нравится. Я не знаю, можем ли мы поощрять то, что Лука так сильно привязался к нему. Джорджио не жилец на этом свете, а временное улучшение его состояния не означает, что он проживет дольше. – Они стали друзьями, и это прекрасно. Его смерть послужит для Луки еще одним уроком при вступлении во взрослую жизнь: он познает хрупкость и скоротечность человеческого бытия, научится благодарить Бога за тот дар, которым он обладает. Понимание того, что в мире очень многие люди, подобно Джорджио, обделены тем, что имеет Лука, сделает его добрее и смиреннее. Это пойдет ему на пользу в будущем и, может быть, приведет к тому, что он захочет принять постриг. Мы существуем в жизни этих детей лишь короткое время, а монастырь нельзя назвать естественной средой для развития человеческой личности. Таинства смерти и рождения постигаются по-настоящему только в миру. Возможность своими глазами увидеть, как Господь призывает человека в лоно свое, станет для детей хорошим стимулом к тому, чтобы в дальнейшем вести праведную жизнь. Любовь свободна, Томас, она подчиняется своим законам. Ты же видишь, что Лука очень изменился. – В известном смысле да, – усмехнулся брат Томас. – Но я знаю, он угрожал некоторым младшим мальчикам. Он так решительно настроен заставить всех принять Джорджио, что обещает устроить трепку каждому, кто посмеет посмеяться над ним. Одного малыша он так запугал, что бедняга боится даже взглянуть в сторону Джорджио. Лука пообещал наслать на него дьявола, если тот не будет уважительно относиться к его другу… – Дети, к сожалению, часто бывают жестокими. – Вы всегда снисходительно относились к этому мальчику, а между тем брат Луи говорит, что он совсем забросил математику. Кстати, этот Джорджио отнюдь не таков, каким хочет казаться; я никогда в жизни не встречал ребенка с таким скверным языком. И он не стесняется в выражениях потому, что знает: братья не хотят огорчать его, боясь потерять дотации его отца. Он не ведает страха перед Господом, и, когда придет срок, всемогущий Бог не примет его с таким поганым языком и отправит назад. – Ты знаешь, кто Джорджио для Луки? Его семья… В этом ущербном мальчике Лука нашел мать, отца и братьев… Джорджио научил его любить. Я вижу в этом промысел Божий и благодарю за это Господа. – А кто Лука для Джорджио? – Претворение его мечты. Лука сильный, здоровый, красивый мальчик. Джорджио защищается своим интеллектом от людей как щитом, а с Лукой он может общаться спокойно. Они прекрасно дополняют друг друга: у Луки есть сила и здоровье, у Джорджио – мозги. Вместе они одно целое. – Как угодно, отец, но меня беспокоит то, что они слишком близки. И если они одно целое, то не станет ли утрата Джорджио для Луки слишком тяжелой? В одном человеке он потеряет сразу всех близких. Отец Анджело сел за письменный стол и разложил на нем бумаги, давая понять брату Томасу, что аудиенция закончена. – Я подумаю о том, что вы сказали. В любом случае, когда Джорджио покинет этот мир, я останусь рядом с Лукой. Я благодарен вам за то, что вы согласились обсудить со мной этот вопрос. Уверен, вы действовали из лучших побуждений, потому что хотели, чтобы я был в курсе сложившейся ситуации. Брат Томас удалился с чувством провинившегося школьника, которого отчитал учитель. Не успела за ним закрыться дверь, как раздался осторожный стук в окно. Это был Лука. Его лицо потемнело от загара из-за постоянного пребывания на свежем воздухе, а светлые волосы, остриженные коротко, чтобы на жаре не развелись вши, походили на нимб. Его глаза сияли небесной голубизной. При виде Луки у отца Анджело перехватило дыхание – мальчик был потрясающе красив. Казалось, Господь посчитал слишком совершенным это свое создание и, как художник кистью, нанес на его щеки два темных пятнышка – очаровательные ямочки, которые появлялись, когда Лука улыбался. А в эту минуту он улыбался во весь рот. – Повозка для Джорджио готова, и мы все по очереди ее испытали. Он не упадет с нее. Вы не могли бы выйти и взглянуть на повозку? Хотя отцу Анджело хотелось улыбнуться ему в ответ, он нахмурился и посмотрел на стенные часы: – Ты опоздаешь на урок географии, Лука. Если завтра у меня будет время, я взгляну на нее. А теперь поспеши в класс. Мне надоели твои бесконечные опоздания. Но еще больше огорчают твои плохие оценки. Если ты не исправишься, мне придется ограничить твое общение с Джорджио. Иди. Ямочки на щеках у Луки исчезли, и он молча кивнул. Его губы исказила злобная усмешка, когда он повернулся к отцу Анджело спиной. Тот стал собирать учебники для занятий и не видел, как лицо Луки изменилось, утратив ангельское выражение. – Ты кусок дерьма, поганый ублюдок… – Волна ненависти и злобы накатила на него. Брат Томас не хотел прятаться нарочно, однако, заметив Луку, который остановился в тени деревьев, он задержался. Он видел, как улыбался мальчик, разговаривая с отцом Анджело, и что потом стало с его лицом. Брат Томас не слышал, что сказал Лука, но выражение его лица потрясло монаха до глубины души. Глава 12