Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 3 из 17 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Закончилось, — произнес Барри. Мама подняла руку, призывая к молчанию. Он посмотрел на меня. Я пожала плечами — давно привыкла. Мы сидели, пока в зале не стих последний шум. Наконец она открыла глаза. — Ну как, пойдем перекусим? — спросил он. — Я никогда не перекусываю, — заявила она. Хотелось есть, но если мама что-то решала, то не отступалась. Мы пошли домой, и я поужинала рыбными консервами, а она тем временем написала в ритмах гамелана стихотворение о куклах театра теней и богах удачи. Глава 2 Летом того года, когда мне исполнилось двенадцать, я часто бродила неподалеку от маминого журнала. Район был застроен в двадцатые годы и именовался Перекрестком мира. В центре высилось здание в виде океанского лайнера в стиле позднего ар-деко. Сейчас его занимало рекламное агентство. Я сидела на каменной скамье и представляла у желтых металлических поручней Фреда Астера в синем кителе и фуражке. Вокруг мощеной площади расположились причудливые двухэтажные строения самых разных стилей: от сказок братьев Гримм до Дон Кихота. Их снимали фотостудии, кастинговые агентства и наборные цеха. Я рисовала веселую Кармен под вазой с красной геранью, лениво прислонившуюся к резной двери модельного агентства, и скромную Гретель с ленточками в волосах, которая подметала германские ступени фотостудии. Я смотрела, как из агенства в студию и обратно снуют высокие красавицы в брюках-клеш и полупрозрачных летних платьях. Кое-как перебиваясь временными заработками, они оставляли здесь кровью и потом добытые деньги в надежде на лучшее будущее. Мать говорила, что ловить тут нечего — агентства морочат им голову. Мне хотелось предостеречь девушек, но их красота делала это излишним. Какая беда может приключиться с длинноногими ясноглазыми красотками с точеными лицами? Их даже жара не касалась, точно они жили в другом климате. Однажды часов в одиннадцать мама неожиданно появилась на кафельных ступеньках «Современного кино», и я закрыла альбом для рисования, думая, что она решила пообедать пораньше. Однако вместо того, чтобы идти к машине, мы свернули за угол, где к старому «Линкольну» с открывающимися наоборот дверцами прислонился Барри Колкер в ярком клетчатом пиджаке. Бегло окинув его взглядом, мама зажмурилась. — В этом уродливом наряде на тебя вообще невозможно смотреть! Снял с какого-нибудь покойника? Барри ухмыльнулся. — Это же скачки! Нужно что-то броское. Традиция. — Ты как диван в доме престарелых, — заявила она, садясь в машину. — Слава богу, никто из знакомых меня с тобой не увидит. Я была в шоке: свидание! Я-то не сомневалась, что все ограничится концертом. И вот Барри открывает передо мной заднюю дверцу. Я никогда не была на скачках. Мама не отвела бы меня в такое место: к лошадям, под открытым небом, где никто не читает книги и не размышляет о Красоте и Роке. — При обычных обстоятельствах я бы не согласилась, — пояснила она, устраиваясь на переднем сиденье и пристегиваясь. — Но идея улизнуть на часок так соблазнительна, что нету сил. — Тебе понравится. — Барри втиснулся за руль. — Грех в такую погоду пахать на журнальных галерах! — Это всегда грех, — отозвалась она. Мы двинулись по автостраде в сторону Кахуэнги, на север, прочь из Голливуда, в долину Сан-Фернандо, а потом на восток в сторону Пасадены. Жаркое марево накрывало город, точно крышкой. Ипподром Санта-Анита расположился у отвесных синих склонов хребта Сан-Гейбриел. От ярких клумб и безупречных газонов в задымленный воздух поднималась жирная цветочно-травяная струя. Мама шагала немного впереди, притворяясь, что они с Барри не знакомы, но потом сообразила, что так одеты абсолютно все — тут и там мелькали белые туфли и зеленый полиэстер. Лошади блестели, точно хорошо смазанные металлические механизмы на стальных пружинах. Жокеи в сверкающих на солнце атласных рубашках проводили вдоль трибун пары скакунов: молодые лошади рядом с более опытными и спокойными. Разгоряченные животные нервно шарахались от детей за заграждением и пугались флагов. — Выбери лошадь, — предложил Барри. Мама выбрала белую кобылу под номером семь, из-за имени — Гордость Медеи. Жокеи с трудом водворили скакунов в кабины, и когда стартовые ворота открылись, лошади дружно рванули вперед по грунтовой дорожке. — Семерка, давай! — кричали мы. — Принеси удачу! Она пришла первой. Мама смеялась, обнимала меня и Барри. Я впервые видела ее такой взволнованной, веселой и помолодевшей. Барри поставил от ее имени двадцать долларов и теперь протянул ей выигрыш — сотню. — Поужинаем? — спросил он. Да, взмолилась я про себя, пожалуйста, скажи да! Как можно теперь ему отказать? В местном ресторанчике мы с Барри заказали салаты и слабо прожаренный бифштекс с печеной картошкой и сметаной. Мама ограничилась бокалом белого вина. Ингрид Магнуссен в своем репертуаре. Она выдумывала правила — и неожиданно они оказывались начертаны на Розеттском камне, поднимались со дна Мертвого моря или смотрели на вас со свитков династии Тан. За ужином Барри рассказывал о своих путешествиях на Восток, где мы никогда не были. О том, как он выбрал в меню прибрежной забегаловки на Бали галлюциногенные грибы и потом бродил по лазурному берегу, думая, что попал в рай. О поездке в храмовый комплекс Ангкор-Ват в джунглях Камбоджи в компании тайских контрабандистов. О неделе в плавучих борделях Бангкока. Очаровывая маму, он совершенно забыл о моем существовании. Его голос благоухал гвоздикой, звенел соловьиными трелями, переносил на рынки специй Целебеса, увлекал на плавучем дому в открытое море. Мы повиновались ему, точно кобры — движениям тростниковой флейты.
Садясь в машину, она позволила обнять себя за талию. Барри пригласил нас на ужин, обещал приготовить индонезийские блюда. Когда уже почти стемнело, я неожиданно сказалась больной — страстно желала, чтобы у них с Барри все получилось. Думала, что, быть может, он и есть тот самый мужчина, который нас накормит, согреет и сделает настоящей семьей. Мама битый час выбирала наряд: белые индийские брюки с туникой, голубое кисейное платье с низким вырезом, платье с ананасами, гавайское платье. Я впервые видела ее такой нерешительной. — Голубое, — посоветовала я. Оно точно подходило под цвет глаз и делало ее совершенно неотразимой. Мама выбрала индийскую пару, скрывавшую каждый сантиметр ее золотистой кожи. — Я не задержусь, — добавила она в дверях. Я лежала на ее кровати и представляла их вместе: сумерки и дуэт низких голосов за рийстафелем. Я не пробовала его с семи лет, с тех пор, как мы уехали из Амстердама. Его запах вечно витал в нашем районе, и мама обещала, что мы обязательно съездим на Бали. Я воображала, как мы просыпаемся под звон колокольчиков и блеяние коз в доме с островерхой крышей с видом на террасы рисовых полей и сказочно прозрачное море. Немного погодя я сделала бутерброд с сыром и маринованными огурцами и отправилась к Майклу. Тот сидел над полупустой бутылкой экологически чистого красного вина — «нищенская роскошь», как он его называл из-за пробки — и заливался слезами, глядя картину с Ланой Тернер. Мне Лана Тернер не нравилась, и смотреть на умирающие помидоры тоже не было сил, поэтому я взялась за Чехова, а когда Майкл отключился, спустилась вниз в теплый, точно слезы, бассейн. Легла на спину и смотрела на звезды, Козла и Лебедь, в надежде, что мама влюбилась. За все выходные она ни слова не сказала о свидании, только писала стихи, сминала их и бросала в корзину. Кит выверяла текст, глядя маме через плечо, а я за столом в углу делала коллаж на чеховские темы, вырезая из ненужных фотографий даму с собачкой. Зазвонил телефон. Марлин ответила и прикрыла трубку рукой: — Барри Колкер. Голова Кит дернулась при звуке этого имени, словно марионетка в руках неуклюжего кукловода. — Я отвечу у себя в кабинете. — Он спрашивает Ингрид. — Скажи, что я уволилась, — отозвалась мама, не поднимая глаз от работы. Марлин елейным голосом передала это Барри. — Откуда ты его знаешь? — Черные глаза редакторши от удивления стали размером с маслину. — Случайный знакомый. В те долгие летние сумерки соседи высыпали на улицу гулять с собаками, пили фруктовые коктейли у бассейна, болтали ногами в воде. В прозрачной голубизне низко висела луна. Мама сидела на полу за столиком, а легкий ветерок играл китайскими колокольчиками, которые мы повесили на старом эвкалипте. Я лежала на ее кровати и мечтала, чтобы время остановилось: колокольчики, плеск воды, бряцанье собачьих поводков, смех у бассейна, скрип маминого чернильного пера, запах эвкалипта, безмятежность. Если бы я только могла спрятать все это в медальон и повесить на шею! Если бы нас сейчас, сию секунду, сковало тысячелетним сном, как в замке Спящей красавицы! Гармонию нарушил стук в дверь. К нам никогда никто не приходил. Мать отложила перо и схватила из стакана с карандашами складной нож. Его темным угольным лезвием можно было запросто побрить кошку. Она раскрыла его о бедро и прижала палец к губам. Запахнула белое кимоно, наброшенное на голое тело. — Ингрид, это я! Барри. — Как он смеет являться без приглашения! — прошипела мама и рывком распахнула дверь. Барри в мятой гавайской рубахе держал бутылку вина и пакет с чем-то восхитительным. — Привет! Оказался в ваших краях и решил заглянуть на огонек. Она все еще стояла в дверях с ножом у бедра. — Вот как… И тут произошло немыслимое — она пригласила его войти и закрыла нож. Барри оглядел нашу большую, элегантно пустую комнату. — Недавно переехали? Мама не ответила. Мы жили здесь уже больше года.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!