…Смерть. – А я… – Знаю. Поэтому и верю. …Жизнь. – Спасибо. И Вальин робко улыбнулся в ответ, и иллюзия сжала сердце тисками. Они поглядели друг другу в глаза ― как там, в бухте с разрушенными замками. Так ли часто смотрели друг на друга живущие под одним небом дети одного Отца? Безобразный от природы Король Кошмаров. Обезображенный людьми бог Справедливости. В этой встрече, в этом разговоре… в них определенно была ирония самого мира. Ирония, горечь и надежда. – Правда странна, но Вудэн ничем не помог мне. ― Эльтудинн нашел наконец ответ, тоже обвел свод глазами, задержался на богаче, которому Вудэн показывал его же прошлые прегрешения. ― Скорее наоборот, он стал псом, охраняющим покой моих врагов. Поначалу мне даже казалось, что за это я ненавижу его… Вальин вздрогнул. Эльтудинн не мог слышать очевидного и быстрее продолжил: – Знаю, нельзя ненавидеть богов. Даже то, что темных почитали лишь в «поганых местах», говорило не о ненависти, но о страхе перед их величием, кажущимся более беспощадным, чем у светлых. – Кажущимся… ― Вальин словно прочел его горькие мысли. Или просто думал о том же, готовясь принять гнев Дараккара за сложенный сан. – И все же я ненавидел Вудэна, ― Эльтудинн произнес это вслух. ― Ненавидел ― и славил. И постепенно… пожалуй, свыкся, полюбил его, понял даже, что мы похожи не только цветом кожи. К тому же есть вещи, в которых я очень надеюсь на его помощь. – Он все еще не помог? ― Вальин спросил это почти с возмущением, искренним, каким-то детским пылом, за которым явно сквозило «После всего, что ты для него сделал?». И захотелось вдруг рассмеяться, тепло и искренне рассмеяться в ответ на эту наивную веру, будто боги могут и должны чувствовать себя обязанными людям. – Нет, но я не ропщу. – А может… я смогу? ― Это поразило еще больше, в груди запульсировал вдруг горячий ком, такой, что стало почти дурно. – Нет, нет. Это… дела прошлого, личные. Но, возможно, им требуется время. ― Вальин слушал так внимательно, с таким участием, что с губ все же слетело: ― Понимаешь… мне нужно однажды найти и похоронить родных. ― Поняв, что вообще не может выдержать больше этот взгляд, Эльтудинн уставился на тело Остериго Энуэллиса. ― Случилась беда. Та, из-за которой я здесь. Неважно. Он все же посмотрел в бледное лицо Вальина, очень боясь найти там жалость. Понимал: не сможет принять, оскалится, ответит чем-нибудь резким… но юный граф смотрел иначе, так, будто вот-вот скажет: «Так едем же искать их сейчас». Это было тем удивительнее, учитывая, каким измученным он выглядел и как мало знал об интригах при дворе Чертополоха. Но вот он словно спохватился, тоже потупился и сказал лишь: – Он не оставит тебя в этом поиске, я знаю. И буду просить Дараккара о том же… если он вдруг захочет еще со мной говорить. – Спасибо. ― Эльтудинн снова слабо улыбнулся. И, поколебавшись, решил все же продолжить о том, с чего начал: ― Надеюсь, Вудэн правда запомнит меня и не отвернется… хотя скоро я перестану ему служить. Вальин вскинулся, удивленный и растерянный. – Так ты тоже отказываешься от сана? Но почему? Конечно, он не подозревал о выборе, который Эльтудинн сделал. И лучше было сказать прямо, чтобы хотя бы оградить себя от возможной погони. Но незыблемый выбор показался вдруг тяжелее, чем еще несколько швэ назад. Его даже захотелось отсрочить, хоть на пару дней. Что, что так дрогнуло внутри? Эльтудинн поборол эту дрожь. Лишнее. Он больше ничем не поможет Соляному графству, для этого есть король. И его избыточной опекой над Крапивой лучше воспользоваться. – Ты сам это знаешь. Мой путь иной, как, видимо, и у тебя. Жаль… ― он помедлил, осознавая: да, ему жаль, это не просто слова, ― они не пересекаются. Я должен уехать. Грусть и очевидный вопрос отразились у Вальина на лице, но тут же оно застыло. Слова о телах близких, похоже, были для него достаточной причиной не возражать, не спрашивать «Как так, если ты изгнан?», даже не думать о том, чтобы вмешаться. А впрочем, до вмешательств ли ему? Возможно, даже наоборот, он сейчас рад тому, что хоть одно напоминание о гибели родных вот-вот исчезнет. Эльтудинн поискал в глазах эту радость, но не нашел. И зачем-то признался: – Я тоже не до конца уверен, что поступаю верно. И что справлюсь. Он ожидал услышать простое эхо собственных недавних слов, что-нибудь формальное вроде «Справишься». Но Вальин сказал иное: – Даже если нет, помни, что тебе есть куда вернуться. Я… мне жаль, что прежде я не смел с тобой заговорить. «И мне». Но произнести это значило привязать себя к этому месту, краем сердца, но привязать. Эльтудинн за несколько приливов и так понял: Крапива, даже если она, как Остериго, не жжется, а скорее пышно цветет, опасна. Легко пускает корни в сердце, а ему такого не нужно, все его братья мертвы. И все же он сказал: – Я рад, что мы поговорили сейчас. Кажется… мы похожи. Серые глаза все смотрели на него, робко, но тепло. И под этим взглядом он терялся. – Что ж, хорошего пути. ― Наваждение наконец разбилось. Вальин поднялся с колен первым, и Эльтудинн удивился, как легко расправляются сгорбленные узкие плечи. ― И еще раз спасибо за то, что был с нами до самого конца. Я никогда этого не забуду. Рука поправила венец и протянулась для привычного оммажа. Эльтудинн покорно сжал запястье и коснулся губами холодного перстня, знака власти, совсем недавно снятого с другой, мертвой руки. Он ― может, впервые за пять приливов ― не чувствовал ничего похожего на униженность. Неужели настолько сильны были его скорбь по прежнему графу и тревога за нового, неужели даже гордость отступила перед ними? Он не успел понять этого: Вальин вдруг отнял ладонь, отпрянул. – Нет… не стоило. ― Теперь он глядел на свою тонкую руку испуганно, будто его укусила собака. ― О боги… Какая резкая, странная перемена. Шарахается от чернолицых или от поганых? Вслед за отцом и братом боится скверны? Необъяснимо задетый последней догадкой, Эльтудинн тоже поднялся, вздернул подбородок и даже осклабился, готовый в самом насмешливом тоне принести извинение. Но Вальин опередил его простым словом: – Прости. Вассальные ритуалы… они унизительны. ― Губы дрогнули в улыбке, на этот раз виноватой. И очень искренней. ― Ты спас меня от меня самого сегодня, ты… ты кажешься мне замечательным человеком. Я хочу, чтобы ты остался моим другом, а не слугой. Пожалуйста, забудь этот поцелуй. И два прочих, конечно же. Сначала перстень, потом знак на ладони, потом край плаща ― таков был оммаж для всех, кто служил графам и королю. Для жрецов и адмиралов, глав гильдий и советников, судей, даже баронов. Оммажем не пренебрегал даже Остериго, шутливо уверявший: «Люблю, когда меня целуют красивые люди. Да и некрасивых потерплю». Вальин, похоже, смотрел на все это иначе. Эльтудинн удивленно усмехнулся, но, подчиняясь, пожал плечами и все же спросил: – Ты даже не назовешь полного имени, призывая Крапиву на свою длань? Чтобы я увидел этот знак в последний раз? Что-то опять изменилось у Вальина в лице, оно стало почти умоляющим. Может, заболели кости. Может, окончательно захлестнула усталость. Он тихо ответил: – Я не люблю свое прозвание. Я никогда не произношу его. Не стану и теперь. Он протянул руку, на этот раз для пожатия ― и оно было крепким. Эльтудинн вгляделся в изувеченное лицо и понял вдруг, что сожалеет. Нет, не совсем об отъезде ― отъезд обещал слишком много сладкой горечи долгожданного отмщения. Но о том, что сказал все верно. Пути Крапивы и Чертополоха больше не пересекутся. Они растут в разных землях. – Нужно готовить все к отпеванию, ― тихо сказал он. ― Братья вот-вот придут. Вальин сделал шаг назад, но перед этим вздрогнул. Будто отпевать собирались его. А может, почти так и было. – Прощай, ― шепнул он, уже идя к дверям. И, повторяя это слово, Эльтудинн все яснее понимал, что предпочел бы сказать «До встречи». * * * Вальин понимал: это была исповедь, хотя разве он в чем-то каялся? И все же да, иначе почему стало легче, когда верховный жрец Вудэна остался в мерцающей фресками тьме? А ведь они просто говорили, в первый и последний в жизни раз. Говорили, а вокруг поднимался смрад то ли мертвой плоти, то ли возвращающейся болезни. За время служения Вальин забыл, что в дни, когда с моря приходит буря, сам начинает пахнуть гнилью. Впрочем, бури пока не было. Даже в сердце. Отпевание не отозвалось болью в пустоте потрясенного рассудка. Вальин вообще едва запомнил и церемонию в храме, и погребальный обряд: сырой мрак прибрежных пещер-усыпальниц, огоньки лиловых свечей и сонм жрецов в черном, среди которых Эльтудинна можно было отыскать лишь по мерцающим глазам и по тому, что именно у него был нож. Перед погребением, в храме, он пролил кровь оленя с серебристыми рогами, а позже окропил оленьей кровью соляные гробы. И еще ― таков был обычай ― в пещерах все молчали; запрещалось плакать и петь. Псалмы отзвучали под сводами Белой капеллы, для стенаний и криков время еще не пришло. Правда, церемонию нарушила Сафира, она переступила порог пещеры и закричала, когда отцу открывали глаза. Стража быстро прогнала ее. Вальин не вступился. В тот миг он даже не осознал, кто воет и плачет за спиной, потому что сам прилагал все силы, лишь бы не выть и не плакать. Глядя перед собой, он пытался вспомнить что-нибудь светлое, вспоминал ― но тут же терял в тумане. Теплая ладонь отца на плече. Эта странная прическа, которую придумала Вальину Ширхана, ― два низких свободных хвоста. Единственная охота, куда взял брата Эвин. От того, как размывались образы, было страшно ― точно сама семья превращалась с каждым мгновением в туман. Наконец все кончилось ― и все были рады; кто не радуется окончанию похорон? Отбыла в соседние города знать Астры, Персика, Жасмина и Полыни; отбыли городские бароны; отбыл с личными гвардейцами король, отечески обнявший Вальина и шепнувший: «Мы еще все обговорим, мой мальчик, и со дня на день ждите все нужное». А потом стали вдруг подходить челядины и стражники, все, кто не разбежался накануне, их оказалось много. Они наперебой просили указаний, спрашивали, чем могут помочь молодому господину, а Вальин механически повторял: «Отдыхайте…» Он не знал, что приказать даже себе. Он спровадил последних слуг и окончательно понял, что падает с ног, когда к нему приблизился смутно знакомый юноша ― примерно его возраста, синеглазый, с длинными черными волосами и очень хорошо одетый. В первый миг Вальин отпрянул и сжался: ему померещился вставший из гроба Эвин, который зачем-то сменил привычную зеленую рубашку на багровую. – Господин… ― Юноша поклонился, и Вальин его вспомнил: это был Арнст ле Спада, младший барон из рода Алой Розы. ― Буду прям: вы выглядите скверно. Мертвее мертвого. Вальин натянуто усмехнулся, но не ответил: не видел смысла. С этим бароном он познакомился вчера; его отец, Андуан Сталь, был начальником городской стражи и, защищая замок, погиб от предательского выстрела. Конечно, его ждало более скромное погребение, чем графскую семью; еще прошлым вечером труп сожгли и развеяли прах над морем. Что понадобилось сейчас сыну? – Хотите проехаться до замка со мной? Кажется, вам нужно сопровождение. Ответ стал очевиден: похоже, этот Арнст серьезно пострадал от бунта. Аристократам, чтившим темных богов, ― а ле Спада такими были ― в последние сэлты приходилось непросто; убийство главы семейства стало лишь логичным продолжением бед. У старого барона было трое… нет, четверо детей, не все успели вырасти. Вальин спохватился и с тревогой уточнил: – А что же, ваш особняк… – Сгорел, вряд ли случайно. ― Смуглое юное лицо, которое утяжелял только чересчур крупный подбородок, не дрогнуло, но глаза зло блеснули. Вальин теперь заметил и сильные ожоги на ухоженных руках. ― И я думал не ночевать в конюшне, а просить приюта у вас, одно крыло же цело. Позволите? ― Было видно, как он стесняется, как сложно ему через себя переступать, как он к этому непривычен и потому старается предельно обесцветить интонации. ― Мать и брата ― они уцелели в огне ― я устроил у семьи приятеля. А сам… что ж, я новый глава Розы и решил, что все равно могу внезапно понадобиться вам. Я слышал… – Что у меня нет друзей? ― прямо спросил Вальин, но не смутил барона. Да и не хотел смущать, просто пора было понять, чтó говорят о престолонаследнике в городе. – Что у вас была иная судьба. ― И снова ле Спада довольно ловко нашел нейтральные слова. ― А значит, вам будет непросто. Как и многим. А ведь он не заискивал, не сетовал, не подчеркивал, сколь многое сделал для Крапивы. Он даже пока не требовал компенсацию из казны, хотя мог. Зато глядел в глаза, говорил уверенно, так же зычно, как его отец. Голос был слишком мощным и густым для статного, но стройного сложения, и голоса этого он тоже не стеснялся. А еще он тепло, облегченно, благодарно улыбнулся, услышав: – Что ж. Мой дом ― дом для всех, кто мне верен. Я разделю даже руины. – Переживать горе, как и отстраивать руины, проще не в одиночестве. ― Барон вздохнул и глянул чуть иначе, позволил себе грусть. ― Вы лишились многого. Я тоже остался без отца, без сестер… Но вы ― наш новый правитель. И для меня честь первым выказать вам верность, а вскоре явятся и другие. Предатели поплатятся. А мы справимся. Правитель… Вальин заставил себя не задумываться о том, как болезненно все внутри отозвалось при звуке этого слова. Арнст смотрел выжидательно, с надеждой ― и ведь на исповедях Вальин привык к таким взглядам; не мог их видеть, но ощущал и сквозь завесу. Что изменилось? Теперь от него просто зависит чуть больше вещей и людей. И ему действительно нужно справиться. В него верит этот едва знакомый храбрый офицер, в него почему-то поверил даже величественный жрец Короля Кошмаров. Может… не зря? – Барон… ― он запнулся, ― Арнст, спасибо. Конечно. Горе иногда дарит друзей. Открытая улыбка юноши совсем не походила на улыбку Эвина, самоуверенную и холодную. Это еще немного успокоило. – Так что же, чем я могу помочь?.. ― повторил Арнст предупредительно и посмотрел на лошадей, лениво слизывающих соль с камней. ― Вы сумеете… Вальин уже почти кивнул, почти сказал: «Да, несомненно, на коня я заберусь сам», но осекся, услышав новые рокочущие голоса. Глянул через плечо ― из пещеры выходили жрецы. Целая дюжина: перламутровые вставки на их одеяниях сверкали в нежном утреннем сиянии, на шеях покачивались совиные черепа. Жрецы спешили, а взгляд Вальина сам все настойчивее искал среди скрытых капюшонами лиц знакомое. – Мне… ― заговорил он неожиданно даже для себя, точно его что-то подтолкнуло, ― мне неудобно просить вас о том, что делают слуги, вы вправе отказать… Но отведите моего коня в замковые конюшни. А как прибудете, найдите пироланга Бьердэ и попросите приготовить для меня отвары, он знает какие. Что касается самого замка… как отдохнете ― оцените урон. Нужно что-то решать, нанимать кого-то заново, приводить все в порядок, не рассчитывая лишь на короля… Буду рад помощи; я не разбираюсь в таком. Ему было неудобно распоряжаться; у него плохо это получалось даже с челядью. Кто он вообще, да и есть ли в его мыслях толк? Но барон оживился, как ни в чем не бывало закивал, уверил, что все сделает, и, тоже оглянувшись на жрецов, все же спросил: – А вы пока не поедете? Неужели не устали? Темные шли мимо, строем направляясь к такому же строю тонконогих вороных коней. Вальин все вглядывался в мужчин и юношей, не видел того, кого искал, и это не давало покоя. Он сам не осознавал почему. Они ведь попрощались, попрощались, как и подобало. Что за мальчишество, зачем ему последний взгляд в чужие глаза?.. Он почти злился на себя за непонятное смятение, но сделать ничего не мог. И, просто спеша остаться в одиночестве, сказал первое, что пришло в голову: