– Останься. – Нет. – Останься, Лола. Дай мне несколько часов. – И что потом? – А что сейчас? Она оттолкнула его и встала. Голая. Без малейшего смущения. Сказала, что не должна была… Он подобрал с пола одежду и ключи и вышел в коридор. – Бертран! Ноль внимания. Он пошел вверх по лестнице. Она закуталась в простыню и помчалась за ним, дрожа от страха и рискуя упасть, ухватилась за перила из кованого железа и преодолела оставшиеся три метра. Бертран уже распахнул дверцы гардероба и держал в руке вешалку с платьем. Не абы с каким! И не с тем, которое терпеливо дожидалось своего часа в золотистом чехле. Нет, он взял красное. То, что она купила летним днем в Лондоне и еще ни разу не надевала. Погоды подходящей не было? Или из-за цвета? Бертран приложил палец к губам и сел на кровать. Лола уронила простыню на пол, взяла платье и отправилась в ванную. Он закрыл глаза, вслушиваясь в звук ее шагов. Через несколько минут она вернулась одетая и причесанная, наклонилась выключить вентилятор, и ее волосы, едва достававшие до плеч, взметнулись вверх. Лола подкрасила ресницы. Обула сандалии. Она ни разу не вспомнила Франка и думала только о матери. О том, как много лет назад та вошла в комнату, села на кровать, и взгляд у нее был спокойный и утешающий. Бертран поднялся. Взял Лолу за руку. – Побудь со мной до завтра. Они спускались по лестнице, обмениваясь взглядами, касаясь друг друга, и думали об одном: только бы никого не встретить! Внизу он сказал: – Иди к метро. – Не хочу, чтобы нас видели вместе. – Не увидят. Я буду держать дистанцию, отстану метров на пять. Лола сделала несколько шагов. Она совершенно потерялась во времени и пространстве и не знала, какое направление выбрать. Прошла не глядя мимо своей машины. Не выдавать своих чувств. Не пускать в душу. Во имя чего? Ей не пришло в голову рвануть через бульвар, пока не зажегся зеленый свет, оставив Бертрана на тротуаре и прекратив все немедленно. Она замерла рядом с тремя прохожими, он был у нее за спиной. Она ждала, что он возьмет ее за руку, и готова была подстегнуть время, чтобы это случилось поскорее. Жара стала удушающей, рассеявшиеся по небу облака казались слишком белыми, громоздкими, готовыми сорваться с небосвода. Лола понятия не имела, сколько народу было в метро. Из-за Бертрана. Он был в черной рубашке с закатанными рукавами и темно-синих джинсах, держался отстраненно, но смотрел на нее и все видел. Бертран дожидался момента, когда сможет обнять Лолу посреди скрипевшего и жалобно стонавшего вагона. Зазвонил телефон, она не ответила. Их толкали, они смотрели на свои отражения в стекле и обнялись только через четыре остановки от улицы Эктор. Прошла тысяча часов, они вновь вдохнули аромат парижских улиц, и случилось это на исходе жаркого июньского дня. – Есть хочешь? – спросил он, думая о том, кто пытался до нее дозвониться. Ответа он не дождался – на этот раз Лола ответила на звонок. – Да. Да. Нет. Я не смогла. – Она сделала паузу и посмотрела вслед Бертрану, вошедшему в кондитерскую. – Как все прошло? Молодой человек взял им по два пирожных – с малиной, шоколадом, клубникой, две бутылки воды, ложечки, салфетки и два кофе без сахара на вынос. Лола еще разговаривала, и он остановился метрах в двух от нее. Франк вернулся живой-здоровый и даже успел пообедать с клиентом. Она убрала телефон и улыбнулась. У Бертрана сладко заныло сердце, и он снова взял ее за руку, а сделав десять шагов, обнял за талию. Через двести метров они вошли в парк Бют-Шомон, где Бертран знал каждый уголок. – Я снял здесь не один репортаж. – О?.. – Понемногу обо всем. О деревьях. О моде – давно. О двух свадьбах. – Лола улыбнулась, и он поцеловал ее. – Я тысячи раз фотографировал крестины и свадьбы с тех пор, как впервые взял в руки камеру. Снимал церемонии соседей и приятелей. Многие успели развестись… – Лола не отвела взгляд. – Бывала здесь? – Да. На экскурсии. Когда училась в школе. – Значит, видела грот и озеро. – Храм Сивиллы. Мостик. – Все. Кроме… него. – Бертран указал на стоявшее чуть поодаль дерево – очень высокое, с пышной овальной кроной – и назвал его вязом. – Возраста не знаю… Лола подошла к латунной табличке у подножия великана. Бертран прочел вслух: – 150 лет. Она погладила ствол, он задрал голову и посмотрел на верхушку. – Сто пятьдесят лет, – повторила она. – В вышину – метров тридцать, не меньше. Лола устроилась в тени. Бертран распаковал пирожные. Они поели, и она рассказала о работе сестры, не называя ее по имени, описала, как девочка готовит, как живет «здесь и сейчас». «Моя сестра – чрезвычайно одаренный человек». Бертран улыбнулся. Лола наклонилась, чтобы поцеловать его. – Хочешь еще кусочек вот этого? – Давай. Пирожные твоей сестры вкуснее? – Намного. Она первой растянулась на траве. Он налил на ладонь воды, зачесал волосы назад, сел, погладил ее по ноге. – Ты никогда не ходишь к парикмахеру? – Хожу. К парикмахерше. Как раз сейчас мне следовало сидеть в кресле. – Ты не отменил? – Я – необязательный говнюк. – Надеюсь, мастерица не рассердится. – Она не злюка… – Пальцы Бертрана наткнулись на подол платья и замерли. – Где ты его купила? – В Лондоне. Лола хотела было признаться, что ни разу не надевала этот наряд, но передумала. Села, сделала глоток воды. Он допил кофе – свой и ее. – Черт, как жарко… Ты, случайно, не знаешь, почему я надел черную рубашку? – Потому что она тебе очень идет. Бертран опрокинулся на спину, расстегнул пуговицы. Вяз тихонько шелестел листьями. «Ее глаза наверняка никогда не бывают такими темно-зелеными…» – Хотела бы дожить до ста пятидесяти? – Не знаю. А ты? Он не ответил. Закрыл глаза. И вдруг прошептал: – Я, пожалуй, посплю минут пять. – Я тоже. Бертран раскрыл ей объятия, она колебалась, и тогда он за руку притянул ее к себе, даже не открыв глаз. 7 Они проснулись. Рубашка Бертрана промокла на груди, там, где лежала голова Лолы, ее волосы слиплись от пота. Она села и залпом выпила половину оставшейся воды. Причесалась.