– Поцелуй меня, – прошептал он. – Хочу тебя… – Сначала поужинаем. – Что будем есть? – Все равно, но не горячее. – И ледяное пиво? – Да. – Пошли. «Он снова это сказал, – отметила про себя Лола, – только голос ужасно сонный. Утренний голос в конце уходящего дня». В голову пришла мысль об отсчете времени. Прошло много часов, сколько осталось? Бертран отряхнул платье Лолы, вынул травинки из волос. Зазвонил его телефон – впервые за день, он его проигнорировал, а когда подал голос мобильный Лолы, посмотрел ей в глаза и не отошел в сторонку. Не захотел проявлять деликатность. Она сделала несколько шагов, ответила, соврала. Звонил не Франк, а ее мать. Бертран разглядывал вывески. Что-нибудь НЕгорячее, вкусное, аппетитное, незабываемое и чтобы далеко не ходить. Он придирчиво изучил штук десять меню. Лола подумала о ремесле Бертрана и его натуре. Он резкий человек. Вон как посмотрел, когда позвонила Наташа – там, у ресторана, – и съязвил: «На тебя большой спрос». – Я собираюсь за… Она споткнулась на полуслове. Прочла меню. Он отвел с ее лица две пряди, открыв миру изящный профиль. – Ну что, остаемся? – Да, мне здесь нравится. Бертран выбрал столик подальше от центра. Лола извинилась, сказала, что пойдет освежиться. В туалетной комнате она долго смотрелась в зеркало. Тело отказывалось подчиняться голосу рассудка. Она чувствовала голод. «Хочу тебя…» Они поужинали на внутренней террасе ресторана, в квартале, где Лола раньше не бывала, и, взявшись за руки, пошли по тенистым улицам. Деревья клонились в разные стороны, словно пытались сбежать, жара спaла, и Лоле захотелось спросить, сколько «баллов» он ей начисляет. Двадцать? Пятьдесят? Сто? Она повернула голову, он остановился и поцеловал ее. Лола решила не задавать вопросов. Неведение – благо. Ночь прекрасна, звезды сияют и прислушиваются к их шагам. Они брели без всякой цели, выпили по стаканчику среди людей, говорящих на английском, русском, итальянском и испанском, разглядывали прохожих. «Будь у меня камера, поснимал бы эти ночные джунгли!» Лола спросила, почему ему так нравится смотреть на мир через объектив. – Не знаю. Наверное, потому, что так он выглядит красивей. – А реальный? – Чудовищен. Невыносим. Невозможен. Он поставил стакан на стол, наклонился и шепнул: – Географию я люблю больше истории. Она ответила, что не хочет ничего знать о его географии и о своей тоже не расскажет. Он встал и молча взял ее за руку. Иногда слова бесполезны. Их заменяют взгляды. Чистая эмоция. Он подумал о воздухе у подножия Килиманджаро и сказал: – Там феерически яркие цвета. Они кидаются тебе в лицо. Она улыбнулась. Повторила: – Феерически яркие… – Именно так. Бертран долго рассказывал о своем первом свидании с Африкой, когда снимал репортаж для телевидения и фотографировал – сделал тонны серебряных снимков[8] «для себя». Ему было двадцать два года. Вернувшись домой, он опустил негативы в ванночки с проявителем, чтобы возродился цвет. – Понимаешь, птицы там таких оттенков, каких нет ни в одном другом месте на Земле. Мужчины стоят очень прямо и смотрят вдаль, сквозь страны и людей. – А женщины? – Они невероятно красивы. – Лучше Дафны? – поддела Бертрана Лола. Он резко остановился и посмотрел ей в глаза. – Я знаю, что вы два раза ездили в Мапуту к ее дяде, послу в Мозамбике, – продолжила она. – Три, – поправил он. – Три раза. Мы разные, но Африка нас сблизила. В эту секунду Лола была очень хороша, в тысячу раз красивее всех женщин на свете. Бертран коротко поцеловал ее и объяснил, что, «несмотря на плачевный конец», благодаря журналистке познакомился с кучей влиятельных людей и те поспособствовали его карьере. Он знает, что обязан Дафне некоторыми контрактами, у них бывали хорошие моменты, но… – …не более того, и это не изменится. Лола смотрела на Бертрана и думала, что этот мужчина – не мерзавец и не заслуживает перечеркивания жирным крестом. Глаза у него черные, но ясные. – Я понимаю. – Она улыбнулась, взяла его за руку, и они продолжили неспешную прогулку. – Когда ты возвращаешься в Африку? – Увы, очень нескоро. На следующей неделе еду в Тибет, делать фильм для Arte. – Это хорошо. – Улечу на край света в день твоей свадьбы. Лола сказала – убежденно и твердо, – глядя Бертрану в глаза: – Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. – Знаю. 8 Среди ночи – время ее не интересовало, в отеле – плевать на название! – она села на кровати. Он спросил: – Сестра младшая или старшая? Лола ответила не сразу: – На пять лет моложе… – и замолчала, не желая слишком уж раскрываться. – У меня есть брат – на два года старше, он очень высокий и всегда пытался командовать, но я не давался. Он бесился, мне было весело. – А сейчас? – Мы мало общаемся. Я редко бываю во Франции, у меня нет квартиры, машины, стабильной зарплаты и «направления в жизни». Он правильный, поклоняется дисциплине, в отличие от меня – человека настроения. Я люблю брата. Он… Лола прикрыла ему рот ладонью. – Не хочу знать, чем занимается твой брат, есть ли у него дети и как называется город, где живут ваши родители. Мне неинтересно, Бертран. Она замерла, уставившись на изголовье кровати в стиле рококо, обитое коричневой кожей. В номере главенствовал стиль китч, даже палас в коричнево-ореховую шашечку был китчевым, не говоря уж о люстре и огромном зеркале в позолоченной раме (они переглянулись в нем, переступив через порог). Бертран взял Лолу за руку и подвел к окну, выходящему на задний двор. Напротив была глухая стена, и он не стал задергивать шторы. – Люблю ночной свет в городе. Лола подняла глаза и отстранилась. Да, Бертрану не мог не нравиться ночной свет. Он привержен всему неожиданному и неразумному, теням, контражуру, откровенным экспозициям. Заметила бы она этот вяз, не укажи он на него? Нет. В голову по непонятной причине пришли две мысли, она сказала будничным тоном: – Я никогда не жила в парижском отеле, – и продолжила секундой позже: – Мой отец погиб средь бела дня в автомобильной аварии. Ехал слишком быстро, хотел перестроиться в другой ряд и перевернулся. Выпил и потерял контроль – во всех смыслах слова. Мама была к этому готова… Бертран слушал, затаив дыхание. – Естественно, он никогда не пристегивался, но… финансово нас обезопасил. – Как ты это пережила? Лола улыбнулась – нежно, по-детски открыто. – Я была подростком, старалась забыть и забыла… А сестра до сих пор ставит для него прибор, когда накрывает на стол.