– Сколько тебе было? – Четырнадцать. Я повторила год, рассталась со многими подругами, но встретила одну, которую обожаю до сих пор. Это она заманила меня в бортпроводницы. Пауза. И – глаза в глаза: – Она бы тебе понравилась. Бертран не спросил, как зовут лучшую подругу, он думал не о ней, а о Лоле – девочке Лоле, представлял, что? ей пришлось пережить, и не понимал, как она справилась, обуздала горе и обиду. – Тяжело жить, когда у тебя такая сестра. – Мне другая не нужна. Бертрану ужасно хотелось поцеловать Лолу, но он сдержался – ждал, чтобы она отпустила себя, раскрылась. Эта женщина была сильной, честной и стойкой, она умела держать чувства в узде. – Я научилась контролировать ситуацию. Бесценный навык при моей профессии. – Тебе нравится летать? – Очень. К тому же форма дисциплинирует. – Прячешься? Лола задумалась. – Наверное. Чуть-чуть. Бертран погладил ее подушечками пальцев, и она продолжила: – Странно, но мне по душе регулярность этого мира. Я умею с ним управляться. Он улыбнулся, и она вдруг добавила, с ноткой смущения в голосе, что в небе чувствует себя недоступной и неуязвимой. – Проводишь часы с людьми, которых никогда больше не встретишь, и иногда остаются приятные воспоминания. Он подумал: «Совсем как я». – У меня есть время на друзей и семью. Я хочу детей и надеюсь, что смогу стать хорошей матерью, не бросая работу. – А из меня отец не получится, я слишком непостоянен. Сбегу, брошу младенца дожидаться мифического папашу… Лола поцеловала Бертрана, он погладил ее живот, вообразив, как она будет выглядеть беременной, и почувствовал возбуждение. – Прости… это было неизбежно… Такова реальность. Фотография истины. Лола разозлилась: нельзя говорить подобные вещи, а потом извиняться как ни в чем не бывало! Ей хотелось отхлестать мерзавца по щекам, но она прижалась губами к его губам и шепнула: – Я никогда не целовала так Франка и никогда так его не любила. Бертран готов был поклясться, что это правда. Он почувствовал удар в сердце посильнее пощечины, приподнялся на локте и поймал ее взгляд. Мост, протянувшийся между ними, поражал красотой, и вид с него открывался сказочный. Бертран – человек света, полной ясности, он оставляет тени и воспоминания за спиной. Лола угадывала его слабость, его отвагу и его любовь к свободе. Он не отвел взгляда, снова положил ладонь ей на живот и спросил: – Мама водила тебя на танцы? – Я десять лет училась классическому балету. – Почему бросила? – Я не балерина. Лола, но – увы – не Монтес[9]. У меня другой цвет кожи и нет ни ее таланта, ни ее завоеваний. Бертран улыбнулся – Лола очень забавно оборонялась. – Не вижу особой доблести в умении покорять вершины. Предпочитаю приключения. Ее улыбка растаяла вдруг, сама собой, и Бертран испугался. Они лежали, замерев и почти не дыша. Он отстраненно, но очень ясно увидел этот решающий момент жизни (фотограф!). Казалось, что он продлится вечно, как будто его «подвесили», но стрелка может качнуться в любую сторону. Ничего не терять, все начать с начала, с тобой? Он ждал ответа на незаданный вопрос. Может быть. Лола не нашла слов – или придумала тысячу, но не сказала ни одного. Она испытывала страх, жгучий стыд и желание, которым боялась захлебнуться. Бертран смотрел на нее и молчал. Она погладила его по руке. Что, если он прав? А может, права я? Кто такой этот мужчина? Законченный эгоист? Честный трус? А я предательница. Лола подумала о Франке и той лжи, которая всегда будет стоять между ними. Как и чувство вины. Она до смерти напугана. Но счастлива. Почему все так запутанно? Выхода нет? Закрыть глаза… Солнце пробудилось и встало в половине пятого, а фотограф – вопреки обыкновению – еще долго спал безмятежным сном. Когда позвонил Франк, Лола хладнокровно соврала, глядя на Бертрана. Он позвонил портье и попросил принести кофе и круассаны. Лола закрылась в ванной. Ее красное платье лежало рядом с Бертраном. Он слушал звук льющейся воды. Чем она там занимается? Наверное, завернулась в полотенце, присела на краешек ванной, смотрится в зеркало и ждет. Чего? Лола распахнула дверь, наткнулась на него (в прямом смысле слова) и сказала: – Нет. – Да, – возразил он. – Дай пройти. – Не сейчас… Ни один не отвел взгляда. – Ты улыбнулась. – Нет. – Да. Он коснулся губами ее губ и прошептал: – Ты что-нибудь скрыла от меня, когда мы обнимались? – Сам знаешь. – Скажи. – Нет, ничего. Я отдала тебе все, что могла. Они не заметили, как уснули, и вновь заказали еду только в четыре часа дня. Она наслаждалась минутами. – У тебя глаза совсем зеленые… Его голос был сладок и тягуч. Как мед. Она не ответила – молча допила кофе, вытерла губы, мгновенным и каким-то неуловимым движением надела платье. Он сидел и смотрел на нее, даже не помог застегнуть молнию. Она обула сандалии, улыбнулась – «Прощай…» – и вышла. Он слышал каждый ее шаг по коридору. Каждый удар сердца. Каждую улетающую секунду. Вдруг вскочил и, не одеваясь, кинулся следом, догнал ее у лифта. Она вошла в кабину, повернулась. Они смотрели друг на друга, пока треклятые двери не начали закрываться. Он хотел крикнуть: «Не выходи замуж!» – но слова застряли в горле. Как будто знали, что без последствий подобное не остается и ответ обязательно будет. Белый или черный. Да или нет – не важно, он все равно причинит боль и ей, и ему, потому что будет означать разрыв, отречение. В лифт, потеснив Лолу, вошла пара. Глаза у обоих округлились от изумления, но поразила их не нагота Бертрана, а его невозможно долгий прощальный взгляд. Когда человек так смотрит, никто не посмеет нарушить благоговейное молчание. Ч-пок… Двери закрылись. Слава богу… 9 Бертран рухнул на скомканные простыни. Руки так замерзли, что он их не чувствовал. Лежал и прокручивал в голове последние события. Достань ему смелости спросить: «Какого черта ты делала в моих объятиях?» – ответила бы она: «То же, что ты в моих»? Повторила бы, что никогда так сильно не любила Франка? Или призналась бы, что меня все-таки любит меньше? Хорошо, что слова не прозвучали. Лучше стать свидетелем катастрофы, чем пережить шок от счастья. Бертран закрыл глаза. Лола была с ним. Нет, только ее тень.